Тов. Птиц : Чудо (на конкурz)

Мне стало очень скучно жить. Надоело писать о драмах, об отношениях между людьми. Человек остается человеком, что бы я ни думал о нём.
Устал волновать читателя маленькими трагедиями. Он и сам знает о вечном, спрятанном в мелочах. Сколько можно сидеть в кафе за чужими спинами? Подслушивать, записывать, оживлять диалоги своих героев?
Неужели в мире больше нет чуда?! Настоящего чуда, сродни двум женским голосам в магазине:
- Ну чё, в Большом были?
- Ну да, шесть восемьсот билет!
- И чё?
- А ничё, даже сфоткаться не успели!
- Вот же пустая трата денег, скажи?
- Ну так, опера. Правда, скучная. Всё как у людей.

Избыток времени я потратил на поиски. Ходил по родному городу, заглядывал во дворики, сидел на скамейке у пруда и думал: тут Воланд Жеглова пугал, а там – Бегемот с Шараповым в трамвай садились. А мне? Где моё чудо?

Казалось, зайду в подворотню, в тот старый подъезд с двустворчатой дверью, а там Коля Герасимов, стена кирпичная, свет и это…"станьте в круг, возьмитесь за поручни". И всё мне будет – глазастая девочка с Земли, миелофон у меня… а лучше та, Полина. С юности цепляла моё либидо.

Но ничего такого в подъездах и подворотнях я не находил, а тем более в заброшенных домах с заколоченными окнами. Находил я там много чего другого, но об этом в толстом журнале не напишешь, даже друзьям не расскажешь, можно, разве что доктору показать в травмпункте.

После дня таких поисков я присел отдохнуть. Очередная лавочка. Пожилой сосед с газетой и красным поводком, уходящим под ноги. Поводок жил своей жизнью, иногда дергался и свивался в петли. Потом негромко залаял из-под лавочки.
Я вздохнул от досады. Наверное, чересчур громко – пенсионер оторвался от чтения и смотрел на меня.
- Ну? – спросил. – Не нашёл?
- Нет, - говорю, - не нашёл.
- А что искал?
Я тут же расстроился и хотел уже что-то соврать, но передумал.
- Чудо искал, - говорю.
- Ага, - он мне, - а если встретишь, что делать будешь?
- Я умный. Найду - не растеряюсь!

И только я это сказал, как тут же всё исчезло. Разом.

Темнота как в туалете, когда света нет. И пусто вокруг. Совсем пусто. Даже лавочка исчезла. Это я понял, больно падая на спину.
Упал, а вставать – страшно. Похоже на смерть, только без обещанного туннеля. Никуда не лечу, никакого сияния – не то, что в конце, вообще – никакого. И как только я подумал о туннеле вдалеке появился свет. Я мог разглядеть свои руки и ноги, осмелев, привстал и выпрямился. На меня стремительно двигалось мерцающее кольцо. Как в томографе, осталось задержать дыхание. В конце тоннеля старик в белом. Пётр-ключник, не иначе. Сандалии, борода, в руках эта
- Лира? Лира то мне на кой? – спросил Пётр, отшвырнул музыкальный инструмент и пошёл прочь.
- Э, - крикнул я ему, - а я? Что мне делать то?
- Представь себе что-нибудь другое, а меня не тронь, придурок, - сказал и исчез. Как в люк провалился, только седая макушка мелькнула.

Представь. Легко ему говорить! Я начал вспоминать место, с которого всё началось. Город, лавка, старик.
- И снова здравствуйте – сказал мне пенсионер. Я вспомнил газету, собаку на красной шлейке. Город прорисовывался неясно, без особых деталей, с белыми пятнами.
- Не напрягайся, просто дай ему заполнить пространство самостоятельно, ещё удивишься!
- Круто! - сказал я и присел. Теперь я мог рассмотреть всё – от самого далёкого здания на горизонте до суеты муравьёв под ногами. – Где я?
- Не знаю, друг, но где-то далеко от своей обычной размеренной жизни.
- И что? Тут возможно всё?
- Нет, не всё, но очень многое из того, что ты только можешь себе представить
Последнее слово заглушил грохот. Рядом с нами в облаке выхлопной вони тормозит что-то низкое. Спортивное. На картинке видел не раз, а марку – не знаю. Дверь взметнулась вверх крылом чайки. Прелестная девушка поднялась с почти лежачего сидения, отдала мне ключи. Полина!
- Мы могли бы покататься вместе, – сказал я ей, но она только засмеялась, прошла мимо нас и исчезла.
- Не судьба. – почти по слогам произносит старик и тоже смеется. Я понимаю, что машина мне не нужна.
- А ты пешком, ножками, - словно читая мысли, откликается пенсионер. – Здесь недурно.

- А как попасть домой? Это вообще возможно?
- Да, в любой момент, как только решишь – вернёшься в свой мир ограниченных возможностей.
- А из дома сюда снова?
- Вот уж не знаю. Один раз попал, значит можешь. Некоторые на два мира живут не напрягаясь. Кто-то шастает, как кошка, успевай дверь открывать. Есть альпинисты. Трудяги. Лазают по веревкам, страховка, ледорубы, словно в этом дело. Не всегда долезают. Как у тебя выйдет – не скажу. Не знаю, да и времени нет. Включи талант, если есть. Фантазию, хе-хе. А мне пора собачку пристраивать.

Сказал и тоже исчез, как ветром сдуло. Тогда и мне пора. Обошел никому не нужную машину, бросил ключи на сидение. А потом по аллее, до знакомого памятника и налево.
Я встречался с людьми и все они были добры, приветливы и неожиданно свободны. Я видел миры не похожие на мой собственный. Например, музыка. Я побывал в мире полном мелодий и песен – бери какую хочешь, любую – стоит подумать, и ты поёшь или играешь что угодно! Черпаешь руками из множества, кладёшь себе под ноги, вдыхаешь. Я видел поляны стихов, они пахли мятой и земляникой. Леса рассказов. Уходили к горизонту вереницы кораблей с научными открытиями. И стоило подумать или загрустить, или почувствовать голод, как тут же мир вздрагивал, переливался и поворачивался к тебе нужным боком.

Так прошли дни и ночи, сплетаясь в недели и месяцы. И я ощутил в себе грусть. От неё больше ничего не спасало, и мир, добрый, отзывчивый в иное время оставался глух к моим мольбам.

Я флиртовал однажды. Меня терпели. Меня даже поощряли к продолжению, к развитию, к финалу. Мне казалось, что от меня ждут напора и грубости. Но реальность не любит насилия и меня, как провинившегося котёнка, забрасывало в мир, где крутились фильмы Ларса Фон Триера на всё небо. Вокруг ходили уродливые тётки, навязывались в друзья, собутыльники. Одна из них вечно пьяная, рыгала во всё горло, теребила меня за коленку
- Мы еще замутим с тобой, бро! – кричала она и пахла несвежей рыбой. Я обнял её под что-то из Бьорк и освободился от наваждения.

Просыпаясь, я думал: всемогущество! Потом слово таяло, и я понимал – конечно, всё. Конечно, могу! И он может, и она может. И мне становилось грустно. Ради чего жить? Чего стоит всё это могу, если нет рядом того единственного, который не может? Для контраста. Чего стоит моё могу, если не кому его показать?! Никто тебе не позавидует, не ахнет от изумления.

Я мысленно звал старика с собакой. Часами сидел на той же лавочке, выучив наизусть трещины в асфальте вокруг и силуэты деревьев аллеи. Потерял аппетит. Похудел. Мир перестал меня возбуждать и начал тревожить.
Мои фантазии то возвращали меня к фон Триеру, то отправляли прямиком в ад. Карикатурные черти сыпали в котлы соль и смеялись. Надо мной или рецептом, я так и не понял.

В конце странствий я попал в свой детский кошмар. Квартира, в которой я вырос. Я один. Мама должна прийти с работы. Обязательно. Вот-вот, но… Не приходит. Я считаю минуты опоздания. Я молюсь этой долбанной стрелке – хоть бы не сбила машина. Или я надоел ей, и она улетела на море? Без меня, без меня, без… Моргаю. Стрелка возвращается на ноль и начинает мучить меня по новой.

И тогда я решился. Запасся снаряжением, памятуя первый разговор с дедом – верёвки, страховки, карабины и даже ледоруб. Я точно не кошка. Я привязал себя к Останкинской телебашне, набрал полные карманы еловых веток из мира рассказов и повесил на шею венок сонетов. Срубил пушистый роман, пахнущий смолой и судьбой одинокого странника, пяток повестей поменьше – вот он подарочек к Новому году! А по моим расчётам время шло к тому, январь уж близко, и тут я весь такой шоколадный, опа!

Голова была забита не случившимися новостями. Близким будущим, временем после. Банки, акции, финансовые пирамиды и научные открытия. Прежде всего, продать квартиру. Вложить в «голубые фишки» и перспективных аутсайдеров. Пару месяцев на даче, до весны, а потом! И вот, снаряжённый до зубов, полный надежд и планов я подумал: хочу домой, в Москву 2017 года, в мир с ограниченными возможностями, с людьми которые не могут.. . гав гав гав
Твою же мать… Гав. Гав-гав-гав!!!

Москва 2017. Зима. Лавочка в историческом центре. Высокая двустворчатая дверь лупится на меня краской. Красная шлейка. Кивая, удается разглядеть в снегу рыжие кривые лапы. Гав! Мне что сто лет? Отдышка и живот болит от голода. И шлейка трёт и очень хочется срать. Здесь, на глазах у всех? Гав Гав! Гав! Пошли старый хрен! Кустики! УУУУУ!
- Вот же дурак, - говорит пенсионер, - собака? И куда тебя такого?
- Гав!
- Такса! - Старик смотрит на меня. Оценивает. Что-то прикидывает про себя. – В приют-то жалко. Порвут бойцовые, на корм пойдешь…
Он долго сидит на скамейке. Думает. Смотрит на падающий снег. Потом с трудом поднимается:
- Пошли, тут, как нынче говорят, тусовка намечается, новогодняя. Люди разные, интересные. Писатели. Может, кому и глянешься, возьмут. Или к медикам пойдём?
-Гав!
- Да, ты ж писатель, значит к литераторам. Будешь пожилым подонкам руки лизать и по ночам выть, для их вдохновения, завистник сраный. Хуй, пизда, учись, идиот!
Гав…
Мы шли, а дед всё говорил и поглядывал на часы, голос его менялся, спина выпрямлялась, капал на снег маслом артрит из старых пальцев, наливались силой ягодичные мышцы, руки крепче держали поводок и даже старый полушубок из драной кошки незаметно для окружающих превращался в элегантное пальто из «Далматинбутик» с Бережковской набережной, дом 8. Меховой велюр, это я вам как потомственная такса говорю. Тысяч двести, даже с учетом скидок, опять же Zegna Baruffa и Botto Giuseppe. Других тканей там и не держат, гав!