Щикотиллло : Вагиновожатая. Часть 1.

Предыдущие поколения, уже прошедшие военные лагеря, стращали нас шмоном: дескать, на обратном пути офицерьё перед погрузкой в вагоны распишется на каждой найденной бутылке спиртного, которую потом надо будет предъявить на госекзамене в оригинале и нераскупоренной. С поправкой на это, гонцы накануне закупили по три предельно допустимые дозы ГСМ, при этом треть была оставлена в рюкзаках в качестве обманки, треть разлита по фляжкам и распихана по трусам, а остаток ждал до последней секунды в ячейке автоматической камеры хранения (благо, они находились прямо на перроне сердобского вокзала, и спрыгнуть-открыть-забрать-запрыгнуть было гавноу проблем, что мы на пару с Андрюхой Далецким в конечном счете и сделали).
Но никакого шмона не было. Мало того: офицеры не только разрешили пьянку, но и, ничтоже сумняшися, сразу же к ней сами открыто подключились. Такой счастливый поворот событий привел к тому, что уже примерно через час после отправления весь занятый нами общий вагон поезда Караганда-Москва стал единым орущим, рыгающим и срущим механизмом на колесах. Ротный Вовка Андрианов блевал, высунувшись на ходу из окна с верхней полки, а рвотная масса, захваченная турбулентным потоком воздуха, возвращалась в соседнее окно и оседала в виде розовых мелкодисперсных частиц на подполковничьем кителе беззаботно бухающего рядом Апареева. В жизни интеллигентнейший Эдик Хитяев как зомби ходил по вагону и пиздил с окон занавески (как потом выяснилось, на воротнички – во мудила, мы ж домой!) Близнецы Седых пошли побрызгать на брудершафт между вагонами, откуда вернулись обоссанные абсолютно симметрично и по горло. В тамбуре кто-то из неслуживших в армии истерично, но робко лупил с обеих рук одногрупника из отслуживших (видно натерпелся его наставничества за три недели лагерей), а тот лениво отворачивался от вялых тычков, но даже руками заслониться ему было влом.
Со мной же, странным образом, происходил обратный процесс – чем усиленней припадал я к фляжке, тем больше трезвел. Видимо, сказались три предшествовавшие недели, о которых надо сказать пару слов.
С первого же дня сборов я умудрился убедить местного прапора Полякова, что являюсь художником Ниибацо, а Далецкий – мой подмастерье, и тот, освободив нас от всех дневных повинностей на пару дней, велел оформить бытовку. В наши задачи входило сваять пару плакатов, срисовав из книжки правила ношения знаков отличия, и вырезать раскаленной трансформаторной ниткой пенопластовые буквы для патриотических лозунгов. После того, как Поляков остался доволен выполненной работой, он и говорит:
- Заибца, бля, теперь хочу, бля, еще такой плакат, бля: утюг, бля, момент возгорания, бля и надпись: «Не забудь выключить, СУКА!»... не-а, лучше «Не забудь выключить, СЫНОК!», не, тоже не то, бля...
- Товарищ прапорщик, может просто «Не забудь выключить?»
- Хуярьте.
Таким образом мы с Андрюхой были обеспечены отмазкой от общевойсковой подготовки до конца сборов. Мы стебались как могли, долго и тщательно срисовывая с натуры утюг и гладильную доску, буквы у нас получились в виде язычков пламени, а шнур с дымящейся розеткой, казалось, можно было потрогать руками – что твой песдец! Понимая, что в его бытовке создается шедевр мирового искусства, и что какой-нибудь там «Допрос коммуниста» - по силе воздействия - перхоть подрейтузная в сравнении с нашей «Незабудьвыключитью», прапор заходил к нам все чаще и чаще, потом велел поместить картину в рамку со стеклом, Джокондабля, а бытовку распорядился отныне закрывать на ключ, ограничив доступ в строго отведенные часы. Даже сказал: «Скоро, бля, объявлю конкурс, бля, за право сфотографироваться у Утюга, бля» (правда, никто из политруков этого кощунства не услышал).
Вдобавок ко всему, я нагло навешал лапшу институтскому полковнику Глушакову – рьяному фанату единоборств - что сразу после лагерей мне предстоит драться на ЦС «Буревестника» в 71 кг, и что поэтому мне необходим индивидуальный режим тренировок и питания, даже перчатки с собой взял. В связи с этим, мне, единственному из роты, было разрешено не строиться на утреннюю зарядку (я просто убегал за пригорок и досыпал на травке), а также выбегать из части для покупки диетических продуктов – хуле, вес держать надо. Время на воле я старался использовать с максимальной отдачей и даже один раз умудрился присунуть работнице местного завода, производившего часы с кукушкой. Сердобская сердобольная по результатам присова выдала мне с собой яблок и слив, по целому мешку, однако отстрочить на дорожку мою кукушку отказалась, гордо заявив, что на первой ебле в рот берут только бляди. К слову о местной фауне: за все время сборов я не увидел в городе ни одного самца, даже пьяного: видимо, к моменту моей дневной пробежки все они уже бывали обездвижены. А вот бабищи - все добрые, так и норовили служивого белым наливом попотчевать, червивых правда было много.
По вечерам же я демонстративно перекидывал через плечо перчатки, брал с собой Леху Лобанова, знакомого боксера из Самары, которого каким-то непонятным зефиром занесло в Саратовское вертолетное училище (курсантов на лето присылали в эту же часть, но содержали и кормили как летный состав), и мы бодренько так бежали в лес спарринговаться. Наши ожесточенные спарринги проходили так: сначала мы купались в озере, потом бежали в медсанчасть постоять под единственным на округу теплым душем, а третий раунд - отрабатывали на кухне столовой летного состава. Туда, под страшной клятвой ничего не выносить, а жрать все только на месте нас пускала пухлая повариха с золотыми зубами, которой Леха засаживал стоячка прямо у плиты, пока я, дорвавшийся до халявы, как журналюга на фуршете, носился между котлов, зачерпывая половником вперемешку сгущенку, плов, сухофрукты... Когда от усталости челюсти начинало сводить, мясо приходилось большими кусками глотать, запивая компотом, как таблетки.
Я приволакивал свое набитое пузо в казарму поздно, пошатываясь от изнеможения и втайне радуясь темноте, дабы не смотреть в глаза Илюхе Кофману, моему задроче детства и многократному молочному брату, который здесь исправно тырил для меня с солдатского ужина кусочки хлеба. «Спасибо, брателло, не могу - мне ж вес держать, да и сил нет жрать – так заебался» - как последняя сцуко пиздел я ему, отрыгивая гуляшом и не видя его полных скорбного сочувствия иудейских глаз.
В результате такой изматывающей диеты и интенсивных тренировок, я за три недели прибавил килограмм этак с пяток, наев неслабую ряху и полностью деградировав как личность. И вот теперь мой отожравшийся организм упорно отказывался пьянеть с братьями по оружию.
Я остекленело стоял посреди вагона и ломал голову над тем, как бы побыстрей догнаться и присоединиться к мажоритету в свинстве, когда вдруг моему взору предстали две проводницы – как потом выяснилось, студентки из стройотряда Карагандинского пединститута, совершавших свой первый рейс в Сердце Родины.
Это были два произведения искусства, две клавиши – черная и белая. Эбони звалась Леной, монголоидный разрез ее глаз придавал взгляду особый сексуальный оттенок (по понятным причинам, на тот момент подобный оттенок я углядел бы у любой другой пары глаз, даже с базедовой). Айвори-Галя, в отличие от своей крепко сбитой напарницы, являла собой эталон грациозности, этакая белокурая жызель. Форменные кители проводниц вызывающе сверкали металлическими пуговками, а в глазах обеих застыл неподдельный ужас от происходящего в вагоне.