Михаил Пионер : Appendix vermiformis

В новогоднюю ночь две тысячи десятого года я остался единственным трезвым врачом в военном госпитале, и к тому же самым молодым. На самом деле – именно поэтому и трезвым.
И как на зло, в два часа ночи приводят солдата с больным животом. Чукчу. Дело было в том, что хотя в госпитале и существует хирург Антон Петрович Уколов, который ловко справляется с хирургическими задачами, мне – как военному врачу – необходимо уметь все. Абсолютно все. Антон Петрович может и заболеть или напиться до забытья, вот как в эту ночь. Кроме меня и Уколова в госпитале были еще стоматолог, анестезиолог и начальник, который уже и забыл, что такое медицина. А я в интернатуре терапии обучался, стало быть – я терапевт, никак не хирург. На операциях до этого только крючки держал. Еще в школе и на первых курсах я мечтал о хирургии, но на третьем курсе точно понял, что это ну совсем не моё. А я должен уметь все…
Я помню прекрасно бледную с зеленым оттенком физиономию передо мной в смотровой. До этой ночи я не встречал зеленых чукчей, они все были смуглыми. Это был солдат из роты кочегаров, руки его были черны от угля, а под ногтями прочно засела зольная грязь. Отлично помню и его вынужденное положение – он обеими руками держался за живот и при этом громко стонал. С умным выражением я приложил ладонь к горячему лбу и приказал ему раздеваться, параллельно судорожно задавая вопросы, на которые я хотел получить отрицательный ответ.
– Где болит, показывай! Тошнота, рвота были сегодня?
Солдат убедительно мычал в ответ на все мои вопросы и качал головой. Тут мне отчетливо вспомнились именные аппендикулярные симптомы: Ровзинга, Образцова, Кохера, Щеткина-Блюмберга. Всего их, наверное, штук сорок, но и этих хватило, чтобы мои самые страшные сомнения подтвердились. Острый аппендицит. Надо быстро принимать решение.
– Давно живот болит? – продолжал я расспрос, при этом не отпуская руку с живота.
– Да уж второй день, док! Ооо-о… Что ж вы меня так мучаете? Зачем мне давите? А-аа-аа-а!
Вот дура-а-а-к! Вчера бы пришёл, все бы на месте были. И анестезиолог и Уколов! Мы бы втроем справились… А сейчас что? Угораздило же тебя в Новый год заболеть! Идиот!
– Тут операция нужна, солдат! Если сейчас не сделаем до утра не дотянуть можно! Согласен?
– Да делайте со мной что хочете, лишь бы не болело! О-о-о-о-о…!
По спине вдоль позвоночного столба медленно стекал холодный пот при одной только мысли об операции. В голове всплывали рассказы Чехова и Булгакова, и тут мне впервые показалось, что их медицинские байки нисколько не смешные. Надо быстро принимать решение.
– Алло, Ильинична? Да-да, и тебя с Новым годом, дорогая! Ты много выпила? На ногах стоишь? Стоишь-хорошо! А анестезиолог наш знаешь где? С тобой бухал? Уже лежит? Ну ладно, давай руки в ноги и в госпиталь! У меня тут острый живот, резать будем! До Уколова дозвониться не могу, значит, тоже уже, лежит… Как придешь готовь операционную и набор для аппендэктомии! Кишки резать говорю будем! Ты меня поняла?!
Отправил бойца с сопровождающим в душ отмывать грязь с тела и брить пах, а сам побежал искать атлас оперативной хирургии. Через сорок секунд добежал к себе в кабинет и схватил книгу с полки, перелистал её влажными пальцами, нашел главу про аппендицит. На рисунках всё было до неприличия просто и понятно. Вот кишка, вот брыжейка, вот червеобразный отросток, чёрт бы его побрал! Пробовал читать пояснения и ничего не понимал, буквы скакали перед глазами. Я ни разу самостоятельно не делал аппендэктомию. Но теперь уже поздно…
В два часа и тридцать минут я поднялся в операционную с книгой подмышкой, и я, как сквозь туман увидел кафельный пол, бестеневую ослепительную лампу и блестящие инструменты. Солдат уже лежал полураздетый на столе. Ильинична, единственная медсестра в госпитале, завершала раскладку инструментов на столике, об истинном предназначении половины из которых я и не подозревал. Сопровождающего я отправил домой к Уколову, с последней надеждой на спасение. Стараясь не выдать дрожи в ногах, я приступил к предоперационной обработке рук.
– Док, а книжка вам зачем? Вы чё меня по ней резать будете? – вдруг спросил солдат.
– Нет, боец! Я этих разрезов столько сделал, что мне будет скучно на операции и я буду читать во время неё, – объяснил я.
– Ну тогда ладно! О-о-о-о, как болит… – и он продолжил выть.
Когда я раскрыл атлас с изображениями аппендикса и положил на второй столик рядом с собой, Ильинична, несмотря на замутнённый взгляд, сразу всё поняла и вопросов лишних больше не задавала. Мы соорудили некое подобие ширмы из стерильной клеёнки между головой солдата и операционным полем.
– Ильинична, готовь новокаин, пожалуйста, будем под местным делать, – приказал я.
Передо мной предстал распластанный живот, обработанный йодом и спиртом, на котором красовалась разметка будущего разреза.
– Зажим и скальпель, – старался уверенно говорить я.
Я мечтал произносить эти два слова со школьной скамьи. Но сейчас я думал только о том, чтобы не убить солдата на столе. Что же я делаю? Из радио тихо доносились звуки музыки, единственной в этих краях станции «Пурга», самой музыки и слов я разобрать не мог, слышал только свой пульс. Я взял скальпель и провел косую черту. Крови не было. Из раны на меня выступил бело-жёлтый жир. Я второй раз провел скальпелем по этой субстанции и опять ничего не кровило.
– Крючки, доктор! – произнесла Ильинична.
– А? Что? Да, конечно, спасибо. Не больно?
– Не, вообще ничё не чувствую… и болеть меньше стало… – ответил солдат.
Аккуратно, стараясь вспомнить все свои навыки, я стал при помощи зажима и скальпеля продвигаться вглубь разреза. Когда я дошёл до мышцы, в рану откуда-то хлынула тёмно-красная густая кровь и мгновенно заполнила всё. Ильинична стала вытирать её марлей, но кровь никак не унималась. Сдерживая дрожь в руках, я стал тыкать зажимом по краям разреза, кровь не останавливалась. В один миг мне стало холодно и ручеек на спине превратился в полноводную реку. Зачем я пошёл в медицину? Почему я сегодня не нажрался как доктор Уколов? Лежал бы себе пьяный дома…
– Крючками один не справлюсь. Давай ранорасширитель!
В слепом отчаянии я зажал край раны, кровь перестала течь. Перевязал сосуд и попросил отсос для крови. Теперь рана была чистой и на её дне блестел апоневроз. Дальше я стал действовать более уверенно, разрезал апоневроз и раздвинул мышцы. Поднял в виде конуса пинцетом брюшину и рассёк и её. По радио объявили, что местное время три часа и тридцать минут. Я уже час тут вожусь? Пока даже кишку ещё не видел. Куда я полез? Дождался б, когда Уколов протрезвеет, и помог ему. Но нет же, сам взялся. Ильинична заботливо промокнула мой лоб.
То, что я видел теперь внутри раны не было похоже ни на один рисунок из атласа. Я пальцами достал наружу слепую кишку, по руководству у неё должен быть серо-аспидный цвет. Солдат продолжал безмолвно мычать, на боль не жаловался, значит, можно было действовать дальше. Я и аспид-то в глаза не видел, но продолжил поиски червеобразного отростка. Вот же он! Червяк! Ярко-красный и скользкий. Схватил его зажимом, перевязал ниткой и решительно оттяпал от кишки. Разжав концы зажима, я быстро выбросил его в отходы. Но Ильинична, окончательно протрезвевшая к этому моменту, посмотрела на меня с укором и достала его своим пинцетом. После чего погрузила червяка в банку со спиртом. Точно! Нужно же ещё гистологию провести того, что я отрезал. Стояло молчание. Мне хотелось извиниться за свое незнание и невежество перед Ильиничной, за то, что я вообще учился на врача. Но ход моих мыслей прервал солдат:
– Док, ну чё у вас там? Долго мне еще так лежать? У меня жопа затекла, и я в туалет хочу!
Сквозь пелену на глазах я увидел ухмылку на лице Ильиничны и ответил:
– Не ссы, боец! Отрезали что надо и вот уже зашиваю. Потерпи чуток!
Я стал послойно зашивать свой разрез как умел. Тремор ушел из руки, ведь в ней обнаружилась власть. Закончив с уроками шитья, мы вместе с Ильиничной переложили солдата на каталку и отвезли в палату.
– Блестящая операция, доктор! – произнесла она.
Мне подумалось, что она смеется надо мной, и я посмотрел на неё с недоверием. Её улыбка говорила об обратном.
– Правда-правда! Доктор Уколов быстрее конечно справляется, но у него рука набитая. А вы в первый раз и вот так! Р-р-раз и отрезал!
Я сделал последние назначения необходимой терапии и сел за написание нудного, но необходимого протокола операции. Рубашка окончательно высохла в пять утра, я проведал солдата, который мирно спал под одеялом, и пошёл к себе. Добрался до кушетки и лёг на неё прямо в одежде. Через пять минут я уже спал.
В течение последующего дня я проверял его состояние ежечасно. Каждый раз приподнимал повязку, швы мои на месте? Не разошлись? Солдат чувствовал себя гораздо лучше, температуры и боли больше не было. После десятого раза он уже напрягся:
– Добрый доктор, со мной всё хорошо, отдыхайте пожалуйста! Ничего не болит и я уже даже смог пожрать.
Вечером второго дня пришёл кривой и заспанный доктор Уколов, проверил мои швы, похвалил меня и ушёл пить дальше. Я продолжал ночевать в госпитале. Следующие пять дней я жил как в тумане, заметно исхудал и осунулся.
Мой воспалённый разум рисовал страшные картины. У солдата разойдутся мои неровные швы, и кишка вылезет наружу. У него будет сепсис! Зачем я туда вообще сам полез? Солдата начинает трясти озноб, поначалу он улыбается, вспоминает свой родной чум и родителей, потом затихает. Ему уже совсем не до оленьего мяса и красной рыбы. Температура поднимается всё выше и начинается бред с галлюцинациями. Приходят доктор Уколов и командир части. А затем его накрывают белой простыней и увозят в морг.
По посёлку начинают ползти слухи.
– Чё это он умер?
– Так это наш начмед ему операцию в Новый год сделал!
– Во оно как!
Потом следствие, военный суд, об этом уже знает все Министерство обороны России. Подключается Комитет солдатских матерей. Позор на всю страну. И вот я уже не военный врач и не человек вовсе.
Уколов продолжал пить вместе с анестезиологом. Патологоанатом согласился принять меня после Рождества Христова. Всё это время на меня смотрела со стола банка с червяком.
На следующий день после православного праздника я первым делом направился через залив в городскую больницу к специалисту по червеобразным отросткам. Это был человек с длинными седыми усами и бородой, и складывалось ощущение, что он работает здесь с момента основания больницы. Налил кофе, взял из моих рук склянку и удалился в лабораторию. Вернувшись через тридцать с чем-то минут, он сказал сквозь бороду:
– Это точно червеобразный отросток, только он нормальный абсолютно! Но это мне еще перепроверить надо будет. Главное, что солдат жив и здоров! Допивай свой кофе и пойдем коньяку лучше тяпнем.
И в этот момент мне сразу как-то легче стало. Я тут же обрадовался и позвонил Ильиничне с отличными новостями. Вернулся в госпиталь, снял солдату швы с раны и отправил его в часть.
Еще через неделю я получил заключение патологоанатома, которое я не стал вклеивать в историю болезни, а тут же сжёг. Но его текст помню до сих пор:
«Отросток обычного цвета, сосуды брыжейки инъецированы, на разрезе – слизистая оболочка несколько отечна, без эрозий и очагов деструкции, в просвете – небольшое количество прозрачной слизи. Гистологически отмечается полнокровие сосудов слизистой оболочки и подслизистой основы, в криптах – единичные слущенные клетки. Рисунок лимфоидных узелков сохранен. Просвет заполнен слабооксифильными массами с единичными полиморфноядерными лейкоцитами. Дата. Подпись. На обороте значилось Cum Deo!»
Только после этого солдат навсегда исчез из моей головы.