Ромка Кактус : Пепелон Великолепный (1-2)

1

В «Сказаниях Западной реки», в свитках Манопуса, в «Просодиях» и во всех остальных известных источниках, оставленных народами Капимурна, нет ни строчки о том, как и за что Пепелон Великолепный получил своё прозвание. Однако в наши дни нашёлся исследователь, обладающий воистину демоническим трудолюбием и упорством, какие необходимы для работы с древними рукописями Кумитанской библиотеки. Как известно, учёные-кумики отрицали существование какой бы то ни было реальности за пределами собственных чувств и проводили дни в отрешённом самолюбовании. Также они вели подробные дневники всего, что приходило им в головы, однако и в этой напыщенной и откровенно бестолковой писанине при должном старании можно обнаружить крупицы Истории. Именно из таких крупиц и собрал досточтимый Паттипус Корнелий Пфам некое подобие «Хроник», затрагивающих события до начала Великой Грибной революции. И пока первый том «Хроник» только готовится выйти в печать, мне посчастливилось ознакомиться с ним и на его основе создать нижеследующий текст. Он не претендует на историческую точность и может рассматриваться как «свободная фантазия на тему». Четыре полных цикла лежат в тумане Истории, отделяя прошлое от настоящего. Эта история относится к тем временам, когда летоисчислением занимались кукушки, когда хранение измерительных приборов каралось мокрой смертью с конфискацией. Это история гоблина Пепелона, сына Тэггины, Пахры и Куньти.

Жизнь зелёного гоблина – всегда наказание: для его родичей, которым предстоит его кормить, для соседей, которым остаётся терпеть его проделки, для всех, кто ненавидит грибной народец и тщится извести его или изгнать за пределы Западной реки. Но самое большое наказание, конечно, получает сам гоблин, и начинается оно с ничем не заслуженного рождения.

Милостивые родители Пепелона сразу же по рождении сына постарались избавить его от дальнейших мук и пожрать его, как они это только что проделали с его двадцатью семью братьями. Такое поведение в нищем и без того многочисленном гоблинском обществе не только почиталось как злопорядочное, но и поощрялось властями выдачей пособий за бездетность. Случилось же так, что Пепелона, самого тощего в помёте, оставили на конец трапезы, но двадцать семь упитанных и здоровых его братьев так утомили утробы Тэггины, Пахры и Куньти, что те попросту уснули под совой. А пока они дрыхли, Пепелон окончательно проклюнулся, взрезал ногтями тонкую пласту и выполз на свет луны. Зевало во тьме одинокое предсонье.

Первым делом новорожденный схватил из костра ветку и как следует прижёг пятки спящему Пахре.

– Пепелон тульды! – возопил тунеядец Пахра, схватил детёныша и направил было его голову себе в рот, чтобы откусить, но услышал над головой взмах крыльев и почернел от ужаса.

По закону, установленному в незапамятные времена Пэгом Древоложцем, родич, давший сыну имя, не мог его сожрать до наступления совершеннолетия. Таким образом, ругательство, произнесённое под священной совой, стало именем гоблина Пепелона, его первым спасением и его же проклятием, знаменуя начало злосчастных его дней.

От крика Пахры, а может от желудочной колики, проснулись двое других родичей Пепелона. Осовело они смотрели на сына, а в ночном небе совело и ухало, напоминая о жестоких и бессмысленных законах предков.

– Бирбо матульды дульды! – ревел Тэггина.
– Шлок бирбо тульды, – отвечал Пахра, вынув голову сына изо рта. И тряс его квёлую тушку, точно вуклу, с гордостью и остервенением: – Пепелон сас! Пепелон!

На языке населявших Волглую Надь зелёных гоблинов, состоящем из двухсот сорока четырёх ругательств, это примерно значило: «Наш сын – Пепелон». Детородный орган гоблина состоит из спороносного мешочка и вялой кутикулы-«пепелона».

Как пишет Отопег Вадр в «Ego Bacchus»: «Гоблины происходят от Великой грибницы Маа’га, залегающей на глубине десяти тысяч красных лопаток, однако способны и к самостоятельному размножению. Телесно все гоблины сложены одинаково, имеют идентичные органы и принадлежат одному полу, который условно можно считать мужским. Однако для успешного посева требуются споры трёх видов…»

Тэггина вскочил на ноги и схватил дубину. Он ударил по земле и раскидал костёр. Пособия им теперь не видать. Каким бы ничтожным и унизительным оно ни было. От унижения ещё никто не умирал, но от голода… Голод – основа гоблинской жизни. Власть царя держится на единодушном урчании миллионов пустых утроб. И экономика гоблинов родится из этой пустоты, смехотворная и ужасная, как налог на недовольство, введённый в конце правления Храпуща Вечного, который просидел на троне дольше, чем все его предшественники вместе взятые.

– Молчите, – сказал Куньтя на западном наречии. – Нельзя, чтоб нас слышали.

Он отобрал детёныша у Пахры, засунул в грязное исподнее и удалился спать на выгреб, где тепло и смрадно, и мухи размером с добрую ворокудру.

2


За первые две недели своей жизни Пепелон устроил одиннадцать поджогов в поселении. И последним, самым крупным его успехом, стал ветхий шалаш Тэггины, который сгорел дотла. За это Тэггина пообещал оторвать сыну ноги и сыграть ими на большом туп-тупе. Горбатый, неповоротливый, с непомерно широкой грудной клеткой, Тэггина чуть не схватил детёныша, когда тот, с ног до головы покрытый сажей, бежал с пожарища. Однако Пепелону удалось проскочить у отца между ног и скрыться в густых зарослях пчелины.

В прохладе укрытия, где так сладостно пахло медвяным соком, он лежал и слушал, что говорили отцы. Он уже неплохо понимал гоблинский язык и мог ответить на «бирбо тульды» веское «матульды», но сейчас они говорили на западном наречии, и ему приходилось напрягать все силы своего ума, чтобы уловить смысл. С закрытыми глазами он беззвучно шевелил губами, повторяя то, что слышал, и в голове его возникали образы, почти бесформенные, но уже связанные некой картиной.

Тэггина сыпал проклятиями и угрозами, а Пахра смеялся над ним.

– Ты должен сказать спасибо, Тэггина, – говорил он. – Это старьё давно пора было сжечь, и если бы это не сделал Пепелон, клянусь, я бы сам взялся за факел!
– Морда козла, чума тебе в душу! Когда я его поймаю…
– О! Непременно нужно отдать его в пожарные войска, когда он сможет поднять большое огнео. У парня настоящий талант, и это можешь признать даже ты.
– Заткнись!
– Согласись, Тэггина, твой дом был ужасен, как и ты сам. Я даже не знаю, кто из вас больше заслуживает огня. Но попробуй теперь взглянуть на это как на избавление от скверного прошлого и повод стать чуточку лучше…

Тэггина схватил обугленный жердь и швырнул его в Пахра. Но тот просто отошёл в сторону и избежал удара.

– Вот и дерёшься ты так же, как строишь. Пепелону нечего переживать за свою шкуру с таким папашей. Я не удивлюсь, если он ещё развесит твою тушу на ветвях старой ивы и как следует отходит по бокам прутиком.
– Пахра, – сказал Куньтя, – ты помнишь, что тебе ловить рыбу на ужин? Я не хочу прерывать твоего веселья, однако пустое брюхо своим урчанием способно испортить самую лучшую шутку.
– Я как раз собирался идти, – сказал Пахра.

Через минуту, когда шаги гоблина стихли в отдалении, Куньтя снова заговорил:

– Тэггина, ты не обижайся на него. Он пиявка и балбес, но в чём-то он прав.
– Он ещё отведает на ужин моего кулака, когда придёт с пустым мешком!
– Домишко твой не стоит раздора, поверь. И мы поможем тебе построить новый до начала дождей. Такой дом, в который не стыдно пригласить на чай из мха самого Гузза Чаепителя!
– Самого Чаепителя?
– И его, и даже любого из старейшин.
– Ну, это ты уже лишка махнул.
– Пожалуй, что лишка.

Они весело засмеялись.

– А Пепелона ты прости, – сказал Куньтя. – Ты же знаешь, что такое молодость. Помнишь прекрасно, как намазал спящему старику Енею усы навозом. Он хотел тебя сварить в устричном соусе, но тебя спасли комары.
– Это были феи, я сто раз говорил. Феи!
– Зачем бы феям тебя спасать? Это чушь.
– А зачем это делать комарам? Тоже чушь. Королева фей сказала мне тогда, что я их принц. И что они заберут меня к себе, как только я научусь летать…
– Вот уж не знал, что феи способны на такие шутки. И ты поверил?
– Я и сейчас верю, Куньтя! Знаешь… – он перешёл на шёпот.
– Да ты что! – через минуту воскликнул Куньтя. – Это же строго запрещено! Техника!
– Да я знаю, поэтому никому и не говорил. У меня был чертёж, составленный одним итилом в обмен на то, что я не сверну ему шею… Но и чертёж погиб в огне.
– Хм, может, оно и к лучшему. Ты знаешь, почему нам запрещено строить машины.
– «Всё, что делает гоблин, станет бедой». Так говорил великий Капи.
– Да, и мы должны помнить об этом.

Они помолчали.

– Пепелона я уже простил, – сказал наконец Тэггина. – Но ты лучше держи его в своём исподнем. Гоблины вокруг уже поговаривают о нём, а ты знаешь, что огласка нам ни к чему.
– Матуке сас! Он сбегает всё время через прореху, которую проковырял. Я её подшиваю, а он распарывает. Хоть проси у кузнеца Лильке выковать железный испод.
– Такой был у могучего Хрега Недержателя, когда на старости лет его могучая кишка перестала держать, и он мог опростаться во время побоища, испортив всем ратоборствующим впечатление и удовольствие.

Долго ещё гоблины вспоминали славные боевые подвиги и военную хитрость предков. Убаюканный их голосами, Пепелон уснул. И приснилась ему неведомая королева фей, безобразная, точно уши Диды Пердидского. Вся она состояла из таких ушей, покрытых шерстью и старческими грибными пятнами; трепетали эти гнусные уши в сияющем вихре пыльцы, а сама фея говорила чарующим голосом что-то уж совсем неприличное.