мувер : Враг уничтожен. Книга первая

Часть 1. Похмельное утро
Первым делом, как проснулся, Артамон Канарейкин плюнул в потолок.

По привычке.

Он любил наблюдать, как харчок, большей частью состоящий из похмельных соплей, покачиваясь вытягивается на своей ножке. Затем ножка истончается-истончается, и лопаясь пополам отпускает в свободный полёт вниз серо-зелёный сгусток. У Артамона была такая примета — если попадёт в лоб, то день удастся.

Шматок слизи шлёпнулся рядом. Канарейкин с детства отличался настырным упрямством и потому повторил попытку. Опять мимо. Настроение начинало портиться с самого утра. И так плохо: голова трещит от неизвестно чего выпитого на очередной тусовке Литпромовских чтений, во рту, как кошки со всего Петербурга нагадили, так ещё собственный плевок, который он с трудом насобирал в своём потрёпанном организме, и тот отказывается лететь в цель.

Артамон грязно выругался и что есть мочи изверг из себя очередную порцию слюны и соплей в многострадальный потолок, который был весь грязных пятнах от былых Канареевских упражнений.

— Ещё раз в меня попадёт — морду набью, кусок г…вна, — монотонно и беззлобно прокомментировал мужской голос рядом.

Канарейкин задумался — кто же это может быть? На голос жены не похож. Не поворачиваясь к обладателю голоса он пошарил рукой для пущей уверенности.
Быстро отдёрнул руку. Факт, что не жена.

— Ахтунг! — также монотонно произнёс голос рядом. — Ты давно, Артамон, проявляешь интерес к мужским гениталиям?

На этот раз Канарейкин повернулся на правый бок и упёрся лицом к лицу в публициста под псевдонимом Мерлин.

Длинно, витиевато выматерился и вспомнил.
Вспомнил, что Мерлин, как и он является редактором контркультурного сайта Литпром, который в народе окрестили Жидпромом за преобладающее большинство пользователей известной всем национальности. Также Артамон припомнил, что вчера весь вечер и полночи известный в среде контркультурных литераторов поэт Каркуша читал свои стихи, по-бабски подбоченясь и ехидно улыбаясь.

Стихи были хорошие. Сначала про то, что хохлы за сало продадут и себя, и мать родную. Потом, что новороссы и путиноиды годами не снимают своих ватников даже ложась спать. Далее обозвал Обаму макакой, а английскую королеву старой сутенёршей. Коснулся проблемы гейской любви и махрового черносотенства в отсталой России.

Хлопали в ладоши, подбадривая Каркушу и пили. Кто-то нюхнул коксу для пущей контркультурности. Затем, как водится, отметелили поэта, выбили ему передний зуб и разорвали верхнюю губу, в следствии чего она распухла и сделала Каркушу похожим на кролика.

Опомнившись, что Главный редактор Жидпрома Багир Батыров урежет им финансовый поток за испорченный интерфейс его любимого поэта, все также хором, как били, стали приводить его в порядок. Чуть ли не насильно влили в него пинту шотландского виски. Скотч подействовал и Каркуша продолжил своё лицедейство на сцене с утроенным усердием.

Дальше Канарейкин уже помнил не так отчётливо. Кого-то называл братом, с кем-то пил на брудершафт, зачем-то пытался совокупиться с неизвестной дамой, которая пребольно ударила ему сумочкой в пах. Кто-то совал его головой в унитаз. А за что хоть?

«М-м-м».

— Что мычишь? Вставать будем? — спросил Мерлин.

— А где Света? — сказал Канарейкин, в его душе зашевелилась ревность. — Мы чё, опять втроём спали?

— А что в этом такого? — ответил, зевнув, Мерлин. - Да, не нужна она мне, — успокоил он Артамона и хлопнул по плечу.

— Да пошёл ты в жопу. — Дёрнул плечиком Канарейкин и обиженно засопел. — Ты же обещал мне, что не будешь лезть в постель, когда я с женой сплю!

— Так пьяные же были, — миролюбиво напомнил ему Мерлин. — Никто ничего не понимал, хе-хе.

С кухни доносилось громыхание посуды. Приятно потянуло кофеем.

— Мальчики, завтракать будем? — В комнату заглянула жена Канарейкина, поэтесса Светлана Бездоннова.

Она была подозрительно в приподнятом настроении. Короткий домашний халатик был накинут на голое тело.

— Будем. — Канарейкин кряхтя стал сползать на пол.

Радикулит рецидивировал после попоек.

На лице его красовалась короткая бородка, которая усиливала и без того татарские черты лица. Длинные волосы, которые днём он убирал в хвостик, перетянув резинкой, запутались, были сальными и грязными. Обильная седина закралась в них, и Канарейкин всё чаще и чаще задумывался о том, чтобы воспользоваться красителем для волос своей супруги.
Сеточка алкогольных морщин удобно расположилась на его лице, сделав похожим на персонажа романа Булгакова «Собачье сердце».

— Канарейкин! — воскликнула жена. — Ты опять в потолок харкал, уёбище грязное?! — И хлопнула с силой дверью.

Мерлин блаженно улыбался.
Часть 2. Логово Резака.
Из подвала сквозь раскрытую форточку маленького оконца, выглядывающего из-под земли, доносился звон железа штанги. Не прорезиненные блины издавали милые каждому атлету звуки.
Клубы пара также вырывались из этого спортивного подземелья и прилеплялись к ногам немногочисленных прохожих, которые спешили пройти это зловещее место скорым шагом поздним зимним вечером.

Заброшенный Дом спорта «Спартак», расположенный в глухом заМКАДье, пользовался дурной славой среди жителей Бутово. Сам его вид вселял в сердце неосознанное беспокойство и чувство ощущения беды, которая прохаживается где-то рядом в поисках очередной жертвы.
Наземная часть была сильно разрушена: двери выбиты, огромные окна некогда борцовского зала зияли чёрными ртами с осколками грязного стекла. Фасад был такой, как-будто кто-то планомерно приходил каждый день и колотил по нему огромной кувалдой: отбивая штукатурку и кроша кирпичи.

Но подвал жил. В нём играла энергичная музыка, молодые голоса заливались в хохоте, а иногда и вопли от боли вырывались сквозь подслеповатую форточку под ноги редких обывателей.

— Мамой клэнус, нэ моё! Это нэ моё! Дэдушкой клэнус! Ой, бл…дь! Нэ бэйте мэна! Всё дам! Дэнэг дам! Машина дам! А-а-а! — вопил какой-то кавказец, судя по акценту, грузин.

— Да, не хотел я его в попу еб…ть! — стонал в муках другой голос.

Звук увесистой плюхи останавливал его. Слышалась возня, хрипы и завывания.

— Ну, хотел! Да. Но я не знал, что ему десять лет! А-а-а! — утробный крик отчаяния.

— Опять этих нехристей колотят, чурок понаехавших с наркотиками, — одобрительно шепелявила баба Груша и добавляла посуровевшим голосом. — И педофилов сраных!

Только ей одной, нравилось это место около бывшего Дома спорта «Спартак». Она приходила к нему каждый день, садилась на старую скамейку, сохранившуюся с советских времён, и с умилением слушала, закрыв глаза, как под аккомпанемент грохота спортивных снарядов вопит о пощаде очередной пойманный наркобарыга или педофил.

— Так их, ребятушки, так! — улыбалась беззубым ртом баба Груня. — Шоб не повадно было детей малых в жопу еб…ть! Срам-то какой! Раньше сроду такого не было. Им шо, баб мало? Машин понапокупають, дач разных. Что им ишо надыть? С жиру бесятся, — делает заключение баба Груня.

— Ишь, как блажит, — задумывается старушка, заслышав вопли очередного цыгана, пойманного с мешком героина. — А у нас во дворе в девяностых сколько молодёжи передохло от этих наркотей-то! Врежьте, ему, ребятушки, врежьте ему ишо, шоб не повадно-то было!

И ребятушки старались. Маленький старый кобелёк по кличке Бобик, что непрестанно следовал за бабой Грушей, радостно вилял хвостиком, когда дверь подвала открывалась и ему кидали отрезанные уши, носы и детородные органы несознательных граждан, склонных к растлению малолетних и набивавших свою мошну при помощи наркоторговли. От переполнявших его чувств собачьего восторга он звонко лаял и принимался с жадностью пожирать подачки, брошенные щедрой рукой.

Да и бабушку не забывали бритые татуированные парни с ужасающей мускулатурой.

— Держи, баба Груша, — скажет порой Резак Пуришкевич, протягивая ей огромный ашановский пакет, под завязку набитый дошираком и спортивным питанием. — Кушай и живи ещё сто лет.

Резак был малый внушительных размеров. На бритой голове его нагло примостился короткий ёжик чёрного ирокеза. Из-за линз очков глядели умные карие глаза, которые видели насквозь врагов русской нации и которые наводили ужас и отнимали силы к противодействию у врагов. Он и являлся главарём, идейным вдохновителем и движущей силой народного движения «Оккупай» с его многочисленными подразделениями: Оккупай- педофиляй (отлов педофилов), Оккупай-наркофиляй (выявление, пресечение и уничтожение наркобарыг и наркозависимых), Оккупай-алкофиляй (то же самое, но по отношению к алкоголикам) и так далее.

Отсидев несколько лет за разжигание межнациональной розни, начитавшись Ницше и прочих великих мыслителей в тюремной тиши, Резак с утроенной энергией принялся очищать Русь-матушку от нахлынувшей на неё скверны. Молодые, здоровые силы стекались под его знамя, гремели железом в подвале и готовились к решающему бою.

Умные глаза Пуришкевича наблюдали за всем этим серьёзно, а на губах его блуждала ироничная улыбка.

Иногда, когда на улице лютовали морозы, дверь подвала открывалась и старушка слышала:

— Баба Груша, заходи погрейся.

Пенсионерка ловко орудуя своей клюшкой спускалась в таинственное подземелье. За ней семенил верный Бобик.
Высморкавшись, она скромно садилась в уголку на тридцатидвухкилограммовую гирю и жадно наблюдала слезящимися глазами за происходящим вокруг. Особенно ей нравилось когда лёжа жали штангу.

— Родненькие, и это сколько на ней-то пудов? — с изумлением спрашивала она, наблюдая, как пацаны пыхтя и надувая щёки отжимали стальной снаряд по несколько раз.

— Двенадцать! — смеётся Шторм, помощник и правая рука Пуришкевича, играя грудными мышцами с татуировкой коловрата.

— Батюшки мои! — ахает баба Груша.

В углу висит головой вниз, подцепленный за крюк в потолке, окровавленный человек в дорогом костюме. Руки у него связаны за спиной. Вязаный галстук Китон задевает цементный пол.

— А этот шо тута болтается? — спрашивает бабушка, щуря близорукие глаза.

— А это любитель десятилетних мальчиков, бабуля, — смеются парни. — Больше не будет любить — стерилизован. Правда, Бобик?

Пёсик благодарно завертел хвостом и заскулил от нетерпения.

— Как так любитель? — не понимает с первого раза пенсионерка. — Это ж как это… — потом она переваривает услышанное. — Вот ирод-то! И куды полиция-то смотрит?

— А полиция его отпустила. Правда, Эдгуард? — Эдгруард в ответ молча покачивался на толстой пеньковой верёвке тяжело дыша.

— Вот изверг-то какой! А можно я его, ребятушки, палочкой-то хряпну несколько раз?

— Да, пожалуйста, баба Груша, хоть сколько! Не жалко.

Баба Груша кряхтя встаёт и усердно тыкает извращенца своей сучковатой клюшкой.

— На тебе, окаянный! На тебе, антихрист!

Бобик лакает из лужи крови, скопившейся под Эдгуардом Худковским, действующим думцем и примерным семьянином.
Часть 3. Киоскёр.
Наступил вечер. Снег, что валил весь день, растаял и выродился в грязные лужи, в которых отражались фонари уличного освещения и ноги прохожих.

Мерзкая, слякотная погода поздней осени на Урале. Сыро, зябко и тоскливо на душе. Как-будто это сердце сначала мёрзнет, а потом оттаивает, покрываясь уличной грязью.

Очередной автобус отрыгнул партию пассажиров на остановку и укатил, смердя дизелем, дальше по маршруту.

В окно киоска постучали. Коля отложил учебник по металловедению и открыл форточку.

— Пачку «Бонд-стрит» и банку «Баварии», — услышал он чуть хрипловатый девичий голос.

Девушка пригнулась и смело заглянула в киоск.

— Пожалуйста, — добавила она улыбнувшись.

Коля протянул сигареты и пиво, продолжая наблюдать за ней.

«Высокая», — подумал он.

Девица и в самом деле обладала ростом выше среднего, дополняя его высокими шпильками красных ботфорт. Чересчур мини-юбка и короткая кожаная куртка. Белые длинные волосы до плеч.

Коля вздохнул и закрыл окно.
Взял в руки учебник, но взгляд непроизвольно переключался на блондинку, которая всё-ещё не уходила.
Та попыталась сходу открыть банку, но пиво в киоске хранилось недалеко от обогревателя, и потому фонтаном пены выстрелило в девицу.

— Вот, зараза! — воскликнула она.

Коля почувствовал некую вину, что хлопья пены повисли на курточке незнакомки и высунувшись из киоска, протянул ей несколько салфеток:

— Возьмите, вытрите.

—Ага, спасибо, — ответила она, ловко удалив пиво с одежды и с ног, на которое то успело стечь.

Потом она внимательно посмотрела на Колю, который наблюдал за ней, как маленький зверёк из норки своего ларька и спросила:

— Слушай, ты там один? Можно я у тебя пиво спокойно выпью, а?

Коля взглянул на часы. Время девять. Начальство уже сняло дневную выручку и укатило восвояси. Значит можно.

— Заходите, — ответил он, вставая со старого дивана, чтобы открыть дверь.

Она вошла, внеся с собой сырую прохладу и запах каких-то резких духов.

— Тепло. Хорошо тут у тебя, — сказала она и плюхнулась на диван.

Потёртый диван, который приволок сменщик, по-домашнему скрипнул.

— Скрипит, — девушка качнулась несколько раз. — Прикольно. Пиво будешь? — и она протянула Коле банку.

Тот засмущался. Девушка была старше его лет на пять и явно выше ростом, и вообще…

— Нет, спасибо.

— Нет так нет. А курить у тебя можно?

— Курите.

— Слушай, меня зовут Алёна. Что ты всё «выкаешь»? — рассмеялась она. — Так старо выгляжу? — и протянула ему руку.

— Нет, не старо, — улыбнулся Коля. — Николай, — представился он, беря холодную Алёнину ладошку в свою.

Коле почему-то стало легко с ней. Она внушила ему доверие, и душа его распахнулась навстречу, этой девушке в красных ботфортах.

— За знакомство? — опять предложила она.

Коля утвердительно кивнул головой, не отказавшись в этот раз от пива.

— Что читаешь? — спросила Алёна после второй баночки «Баварии».

Коля показал обложку учебника.

— Металловедение, — с уважением в голосе сказала она. — Студент?

— Ага. В УПИ учусь.

— А что в киоске сидишь? Не местный что ли?

— Нет, — вздохнул Коля. — С Нижнего Тагила. Просто деньги нужны, у родичей просить не охота, и так кредит взяли, чтобы оплатить моё обучение.

— Понятно. А я с Верхнего, тоже Тагила, — сказала Алёна и отхлебнула из банки. — Работаю здесь.

— Где?

— Секрет, — грустно усмехнулась гостья.

Так они сидели, и болтали обо всём. Курили, пили пиво.

Обогреватель в углу усердно нагнетал температуру. Шаги прохожих раздавались всё реже и реже.

Алёна слушала его, придвигаясь всё ближе и ближе. Коля был не против.

Она положила голову ему на плечо и уснула. Коля, как настоящий мужчина сидел не шелохнувшись, боясь её разбудить. Алёна тихо дышала, и от этого дыхания истома разлилась по всему Колиному телу. Какая-то непонятная нежность обволакивала сердце студента к этой незнакомой девушке.

Потом она во сне сладко вздохнула и обняла его.

Сердце Коли забухало в груди, как молот в кузнечно-прессовом цехе, где он был на практике. Рука её приподняла его футболку и скользнула поглаживая по спине. Кончики ногтей легко и приятно царапали спину.

У Коли перехватило дыхание, а спортивное трико внизу живота предательски вздыбилось вверх.

— Выключим свет? — вдруг спросила она.

— Да, — хриплым от возбуждения голосом ответил Коля.
Часть 4. Марта.
Стояла невыносимая жара.

Пятьдесят градусов по Цельсию в тени.

Пески Эль-Аламейна раскалились и передавали свой жар всему, что соприкасалось с ними. Слабый ветерок иногда шевелил зной, но этим только усугублял мучение, обжигая экипаж противотанковой самоходной артиллерийской установки, который в составе трёх человек сидел в чём мать родила на корточках около гусениц своего стального товарища, справляя большую нужду.

После того, как у наводчика чеха Якуба осколок фугасного снаряда распорол живот, и всё в рубке ИСУ-152 покрылось дерьмом и кровью, остатки экипажа на своём совете решили: выжимать из себя перед боем всё до последней капли. Даже блевали, выпив литр воды, чтобы очистить желудок.

Кстати, хирург сказал, осмотрев Якуба, когда его притащили в полевой госпиталь, собрав кишки с пола и засунув их в живот, что шанс выжить был, если бы тот не сожрал накануне пару килограмм сосисок, обильно запивая их пивом, страдая при этом хроническим запором.

— Заканчивайте, — сказал лейтенант Вагнер, вставая в полный рост и присыпая ногой продукт жизнедеятельности своего организма.

Заряжающий, он же и наводчик, русский богатырь Ермолай Фалуев сидел не шелохнувшись, и только огромная жила вздулась на его покатом лбу от напряжения.

Механик-водитель венгерка Марта громко хмыкнула, выпустив филигранное кольцо табачного дыма в сторону командира.

Вагнер взял рулон бумаги, что лежал на самоходке, отмотал порядочную ленту и, чуть присев, вытер задницу.

— Подожди, не убирай бумагу, мне тоже подотрёшь, — съязвила Марта.

Лейтенант Вагнер посмотрел укоризненно на неё и с немецкой пунктуальностью зарыл в песке носком берца грязную бумагу.

Ермолай молча тужился, обхватив от усилия голову руками.

Вагнер огляделся вокруг. Шесть танков союзников стояли вразброс среди барханов и вхолостую молотили двигателями, выпуская клубы грязного дыма.

Впереди находилось заброшенное древнее сарацинское селение. Справа железнодорожная насыпь, а за насыпью барханы, барханы и барханы, кое-где покрытые саксаулом.

Вдали на возвышенности виднелся подбитый Мессершмитт ещё со времён Второй мировой войны.

«Надо взять на заметку, как ориентир, — подумал Вагнер. — Да и огневая позиция хорошая, если команда вся поедет в пески, игнорируя селение».

- Ну, вот, я всё — готова, — сказала Марта и отправила щелчком чинарик.

Тот описав длинную дугу упал за бархан, продолжая дымиться.

Вагнер недовольно поморщился:

— Марта, мы же договаривались соблюдать порядок и не разбрасываться окурками на позициях.

Венгерка нисколько не смущаясь повторила манипуляцию, проделанную несколько минут ранее лейтенантом Вагнером и подошла к нему.

— Хорошо, командир, — сказала она смирным голосом и неожиданно щёлкнула его по яйцу, звонко рассмеявшись.


***

Ох, уж эта Марта.

Вагнер прощал ей многое.

Даже больше: Вагнер прощал ей всё.

У Марты прекрасная упругая фигура со смуглой кожей.
Лобок она никогда не брила, но волосы были на нём такие густые и так сильно завивались, что образовывали чёрную треугольную шапочку, которая была намного привлекательнее кисок, над которыми корпели в своих изысках дамские парикмахеры.
Грудь нерожавшей женщины вызывающе смотрела иссиня-чёрными сосками.

Но лицо…

После того, как он вытащил, рискуя жизнью, Марту из горящей самоходки в бою под Зимней Малиновкой, то подумал — зря это сделал. Она не дышала. Вместо лица — кровавая маска с пузырящейся обугленной кожей.

Но молодой организм венгерки взял вверх. Она выжила, и даже зрение сохранилось, но левая часть лица была покрыта бугристым, страшно-розовым шрамом. Часть верхней губы отсутствовала, съеденная пламенем, обнажая зубы.

Когда она пришла в сознание, то первым делом попросила у врачей зеркало, но ей не дали.
После того, как Марте всё-таки удалось взглянуть на себя, она сделала попытку отравиться, накопив таблеток снотворного, которое ей давали на ночь.
И тут железный организм сохранил жизнь отчаянной венгерке!

Вагнеру сообщили об этом и он пришёл к ней в палату с Ермолаем Фалуевым.
Ермолай катил впереди себя тележку из Ашана полностью заваленную любимыми Мартой чёрно-красными розами Халфети. Вагнер нёс коробку с несколькими бутылками венгерской абрикосовой водки и дебреценскими сосисками с паприкой.

Перед ними выросла фигура дежурного санитара.

— Вы к кому?

— К моему мехводу, — медленно ответил Вагнер.

— Спиртное на территории госпиталя запрещено, — бойко отрапортовал молодой санитар.

Вагнер тяжело посмотрел на него.
Взгляд санитара скользнул по форме лейтенанта и остановился на шевроне пожизненного контрактника.
Значит терять Вагнеру уже нечего. Даже если он перебьёт сейчас всех санитаров в ожоговом отделении, то дальше танкового поля боя его не отправят.
Вагнер, играя желваками, потянулся к кобуре с парабеллумом.
На лбу санитара выступили капельки холодного пота.

— Слышь, земляк, отойди. Дай проехать, — разрядил обстановку Ермолай, толкая тележкой с розами молодого законника.

Тот молча прислонился к стене не сводя глаз с Вагнера.
Лейтенант убрал руку с кобуры и последовал за русским гигантом.

Когда они зашли к ней в палату, Марта лежала лицом к стене.
Заслышав шаги, она не повернулась, а только натянула одеяло на голову.

— Марта, — сказал Вагнер.

Марта молчала.

— Марта, давай поговорим, — повторил командир.

— Уходите, — ответила она изменившимся от ранения голосом. — Уходите, пожалуйста.

— Марта… — начал опять Вагнер.

— Уходите! — закричала девушка и зарыдала.

Вагнер сел на стул не зная что делать. Сел и Ермолай.
Молчали.
Вдруг Ермолай встал и подойдя к Марте примостился к ней на кровать.
Лазаретная койка жалобно застонала и прогнулась.

— Марта, — со слезами в голосе сказал Фалуев. — Мы же тебя любим. Мы же экипаж, — Ермолай запнулся. — Ну, я не знаю, как сказать ещё, мне мозги в боксе отбили… Не бросай нас. Вот, — и заплакал.

Девушка затихла, перестала рыдать.

— Ты что, ревёшь что ли? — спросила она из-под одеяла.

Русский издавал какие-то странные звуки, размазывая слёзы по лицу своими огромными ладонями.

Вдруг одеяло откинулось и Марта, не стесняясь своего обезображенного лица обняла Фалуева.

— Ермолаюшка! Вагнер! Как же я вас люблю!

Вагнер отвернулся к окну.
На его щеках блестели слёзы.

Слёзы аса Панцерваффе, участника сражения под Прохоровкой и Арденнского наступления.
Часть 5. За пивом.
Артамон Канарейкин помял мужицкой рукой радикулитную поясницу и направился на кухню, где со злостью гремела посудой его благоверная жена Светлана Бездоннова.

— Ну, Свет, не злись, я так по привычке, — сказал Артамон и сморщил виноватое лицо.

Глубокие морщины человека, который привык ежедневно опохмеляться, как по команде окопались около рта и носа, пробороздили лоб и застыли вокруг глаз.
Изо рта дохнуло вчерашним чесноком, пивом и гниющей в желудке пищей.
Жена с отвращением посмотрела на него и закричала:

— Сколько раз я говорила тебе, Канарейкин, не плюй в потолок, а ты с маниакальным упорством повторяешь это каждый день! На потолок уже смотреть противно! Он весь в твоих зелёных соплях! — в её голосе появились истеричные нотки.

Мерлин, который листал красочно иллюстрированный мужской журнал, вальяжно развалившись на хозяйском ложе, одобрительно закивал головой.

— Ты будешь его белить? Ты? — входила в раж Светлана Бездоннова.

— Ну, хотя бы и я, — примирительно сказал Канарейкин и погладил по попе свою жену.

Бездоннова брезгливо отодвинулась от него.

— Отстань! От тебя воняет!

Мерлин усмехнулся и уставился на обнажённую красотку в журнале.

В груди у Канарейкина неприятно ёкнуло сердце. томление духа, которое мучило редактора Литпрома с самого момента пробуждения, усилилось и заиграло всеми цветами ревности. Но, прислушавшись к себе, Артамон понял, что тоска эта тягучая родилась не из-за жены. Жена только подкинула берёзовых дров в топку его мучений.

Канарейкину просто хотелось пива.
Хамовнического.
Пять бутылок.
Залпом.
Его правая рука мелко задрожала явственно ощущая влагу запотевшей холодной бутылки.
Артамон судорожно проглотил слюну.

— Готов искупить вину, я куплю вам пива! — пошёл на хитрость Канарейкин.

— Да кому оно нужно, твоё пиво! — ответила жена. — С самого утра об нём только и думаешь.

— А я бы лучше вискарика намахнул, — произнёс Мерлин и почесал свой второй подбородок. - Но, не буду. Мне сегодня интервью брать у полевого командира ополченцев ДНР.

«Вискарика ему, чмо пафосное, — зло подумал Артамон. — Перебьёшься, интервьюер хренов!»

Не теряя времени даром, Канарейкин накинул свою неизменную красную курточку на голое тело и выскочил из квартиры.
«Замок забыл закрыть, »- подумал он перепрыгивая через обшарпанные ступеньки старого питерского дома.

Возвращаться и терять драгоценные минуты, которые становились невыносимой стеной между ним и пивом не хотелось.

«Да что там воровать? Мерлина? Пох…й», — успокоил он сам себя.

Погода стояла как всегда гнилостная. Мелкий дождь временами усиливался и, набирая силу из мрачных туч, которые заволокли всё небо, упруго колотил по лужам выбивая из них пузыри.
Канарейкин натянул курточку на голову, обнажив свой худой волосатый живот, и сайгаком запрыгал через потоки вод, выбирая кратчайший маршрут до киоска, который расположился на автобусной остановке.

— Пять. Хамовнического, — сказал он хриплым голосом в амбразуру киоска и нетерпеливой рукой положил комок смятых денег.

Парень-киоскёр, посмотрел на него отстранённым взглядом, взял деньги и начал их не спеша разглаживать.

— Брат, побыстрее! — заегозил Канарейкин.

Парень кивнул и зазвенел бутылками в глубине киоска.

— «Спартак» — это мясо,
«Спартак» — это сыр,
«Спартак» — это к…итор,
протёртый до дыр! — послышалось невдалеке.

— На помойке красный флаг,
Это общество «Спартак»! — слаженно вторил мужской хор.

Болельщики славного футбольного клуба «Зенит» дружной колонной шествовали на матч с извечным врагом — московским «Спартаком».
Несколько человек отделилось от колонны и направились к киоску подогреть свои патриотичные зенитовские чувства.

— Эй, дядя, отойди. Нам некогда! — услышал Канарейкин, когда он принимал в свои руки лучший напиток похмельного утра.

Но это он так считал.
Представители зенитовской торсиды имели на этот предмет несколько иное мнение.
Их утомлённые души вековой враждой со «Спартаком» затрепетали от благородной ярости, когда у видели пиво в руках Артамона Канарейкина.
Хамовническое пиво.

— Ребята, смотрите! Он Хамовники пьёт! Это ж спартач, век свободы не видать!

— Точно с…ка издевается! Балтику не хочет пить?

— Смотрите, пацаны, с...ка какая наглая! Курточку красную цвета свиней напялил!

— Ну-ка отойдите, щас я ему с ноги…

Первой ласточкой их несогласия со вкусовыми привязанностями Артамона был крепкий пинок под худосочный зад великого прозаика.

Второй — не сильная, но унизительная затрещина по его лохматому затылку.

— Фу! Как от него воняет! Свинья мясная!

Это уже было слишком!

Канарейкин достал свою Моторолу-раскладушку величиной с учебник, и метнул её в обидчика, который посмел поднять на него руку и который громче всех возмущался запахом, исходящим от его волос.

Моторола эта была для Артамона как бумеранг для аборигенов Австралии. Описывая полукруг, она била углом своего металлического корпуса в лоб противника и возвращалась в руки Канарейкина. Оттого телефон имел множество царапин и вмятин, но тем только усугублял любовь к нему и привязанность со стороны владельца.
На втором месте, без всякого сомнения, после любви к Хамовническому пиву, стояла эта боевая Моторола. По ней, кстати, можно было ещё и звонить.

Просвистев пулей, американский гаджет врезался в лоб мужественного фаната «Зенита». До того мужественного, что Канарейкин, имея опыт прохождения срочной службы в ракетной части под Самарой, не раздумывая поскакал через лужи по мостовой, напрягая все свои жизненные силы, которые он ещё не растратил на Литпромовских попойках и в объятиях контркультурных поэтесс, в том числе Светы Бездонновой.

Позабыв про классовую ненависть к «Спартаку», любители футбола ринулись в погоню за литератором.
Артамон Канарейкин уходил от них по всем правилам конспирации: переходил вброд Неву, пересаживался с одной ветки метрополитена на другую, отсиживался в помойном баке и использовал методы челночного бега.

Но в рядах фанатов, видать, затесался непревзойденный городской следопыт, который безошибочно вычислял все ухищрения Канарейкина.

Артамон стал изнемогать. Он уже мало верил в победу своих ног. Сумрак предчувствия близкой кончины овладел им, и Канарейкин стал терять темп. Он захлёбывался воздухом, а в правом боку скручивало от боли печень, уже наполовину разрушенную и переродившуюся в жир от постоянных возлияний алкоголя.
За спиной слышался тяжёлый топот ног преследователей, который становился всё ближе и ближе.
Как загнанный заяц Канарейкин бежал по кругу и потому впереди замаячил силуэт знакомого киоска.

Превозмогая боль в ногах, он сделал последний рывок и выдохнул в раскрытое окно:

— Открой дверь!

Киоскёр не стал задавать лишних вопросов, а открыл дверь этому косматому человеку, мокрому и грязному, в татарских глазах которого затаился испуг и звериное желание жизни.
Канарейкин ввалился в киоск и упал в угол за старый протёртый диван в грязных пятнах от пролитого пива и ещё чего-то.
Он тяжело дышал и из его угла потянуло животным запахом испуганной псины.

Через несколько минут в киоск затарабанило несколько кулаков:

— Эй, ты не видел куда побежал спартаковский чмырь с волосами, как у бабы и бородкой?

Канарейкин перестал дышать.

— К Невскому, — бесстрашно соврал парень.

— Вот г…ндон! — заорало несколько глоток. — Поймаем — глаза на ж…пу натянешь, свиноматке! Зенит чемпион! — и топот ног удалился в сторону Невского проспекта.

Канарейкин полежал ещё с полчаса для пущей уверенности, что беда миновала и только потом вылез из своего убежища.

— У…баны! Ха-ха! Канарейкина просто так не возьмешь! — сказал он и нервно хохотнул.

Потом огляделся, прищурился и спросил:

— Может выпьем?

— Давай, — ответил парень.

Выживший литератор жадно схватил бутылку любимого Хамовнического пива и впился в крышку зубами в попытке открыть её.

— Открывашка есть, — тусклым голосом сказал парень.

— А, ладно, — прохрипел Артамон, и кадык его заходил принимая в себя живительную влагу амврозии, то есть Хамовнического.

— А ты, чё какой-то не такой? — спросил Канарейкин своего спасителя, когда осушил бутылку.

— Девушку убили, — ответил киоскёр.

— Какую девушку? Твою?

— Наверно, — странно ответил парень.

— Как это «наверно»? — удивился Канарейкин. — Хотя, моя жена тоже — наверно.

Парень сидел на диване и безучастно смотрел в пол.

— Держи, — поэт протянул ему пиво. — Пей. Помогает. Проверено.

Киоскёр послушно взял протянутую бутылку и сделал глоток.
Потом пили водку «Зелёная марка», закусывали маринованными болгарскими огурчиками, а Канарейкин читал свои стихи про любовь, про Мальвину, про Буратино, который был им, Канарейкиным.

Парень ожил и на лице его появился румянец.

Канарейкин обнимал его, по-дружески лез целоваться, оставляя на щеках липкую, дурно пахнущую слюну.
На прощание Канарейкин дал ему свой емэйл, посоветовал (по редакторской привычке) никогда не писать стихов и прозы, натянул на голову куртку и шагнул в дождь.

***

Он подошёл к своей двери тяжёлой поступью человека полностью успокоившего свою мятежную душу обезболивающим алкоголем. Достал ключи и упёрся плечом в дверь. Дверь слегка скрипнула и послушно открылась.

«Точняк! Я же её не закрыл», — вспомнил Канарейкин.

Квартира встретила его тишиной.
Он прошёл в прихожую и заглянул в комнату.
Дыхание спёрло. В глазах потемнело.

На его постели лежал на спине Мерлин, прикрыв от блаженства глаза. Левая нога его свесилась и подёргивалась в такт движению головы Светы Бездонновой. Светлые волосы её рассыпались по толстому животу Мерлина.
Но вот нога его задёргалась всё чаще и чаще. Он положил руку на затылок Светы и застонав с силой надавил на него.
Супруга Канарейкина поперхнулась, но выдержала.

Канарейкин прислонился спиной к косяку и стал сползать на пол.
Он сначала еле слышно заскулил.
Потом завизжал, как далёкие предки татары во время набегов, чья кровь текла в его венах.
Затем утробно завыл с тоской и томлением, как воют зимней ночью собаки, вспоминая своё вольноё волчье прошлое, сидючи на ржавой цепи.

Мерлин недоумённо раскрыл глаза. Они у него были ещё подёрнуты дымкой сладостной неги.
Света Бездоннова, закрыв рот ладошкой, из уголков которого вытекала беловатая мутная жидкость, опрометью кинулась в туалет, шлёпая босыми ногами по полу.
Часть 6. Оккупай-педофиляй.

«Социал-тутовизм есть форма жизни сверхчеловека в условиях погибающего общества. Человек, желающий помочь окружающим его людям, должен — ОБЯЗАН — на них паразитировать. Отсюда и название, переводимое, как „общественный паразит“.

Первое правило тутовика: он не должен работать.

Второе правило тутовика: он не должен помогать окружающим его людям.

Третье правило тутовика: он должен стремиться жить за счёт творческой, научной или мошеннической деятельности.

Четвертое правило тутовика: он должен спать, когда другие бодрствуют.

Пятое правило тутовика: он должен бодрствовать, когда другие спят.

Шестое правило тутовика: он должен постоянно совершать антиобщественные действия, имея целью показать обществу, как оно несовершенно.

Седьмое правило тутовика: тутовик не должен иметь вредных привычек, так как это сократит срок его жизни, а стало быть помешает его борьбе.

Восьмое правило социал-тутовика: он должен быть романтиком, иначе он не сможет думать о всеобщем благе, что приведёт его к предательству идеалов тутовизма» ©Резак

***

Резак Пуришкевич стоял перед огромным зеркалом в подвале и позировал.
Делал мужественное лицо борца за чистоту арийской расы, сверкая жгучими карими глазами.
Напрягал бицепсы.
Играл узлами икроножных и растопыривал широчайшие мышцы спины.
Чёрный хохолок ирокеза на гладко выбритой круглой голове намекал окружающим, что в этой самой голове созрело решение вырыть томагавк из русской земли и вступить на тропу войны с инородцами, педофилами, наркоманами и прочей шушерой подлежащей тотальному уничтожению.

Рядом стоял его верный соратник по партии социал-тутовиков Старый и усердно щёлкал зеркальной фотокамерой Nikon. Готовилась очередная сессия для страницы Вконтакте. Молодое поколение России должно знать своих героев в лицо.

Когда Nikon сделал последний снимок, Резак заявил:

— Соратники! Пацаны! Слушайте меня!

Грохот спортивного железа затих, и добрый десяток глаз устремился на своего вождя. Пуришкевич обвёл взглядом товарищей.

Вот они настоящие герои будущего!
Без вредных привычек: не курят, не пьют мерзкий раствор этанола, который русские считают своим национальным напитком и называют водкой.
Они стоят сейчас суровые, молчаливые и готовые слушать всё, что скажет он, их лидер, наставник, харизматичный Резак.

Мышцы покрыли их руки и ноги.
Сухожилия стали крепкие, как канаты.
Сердце пламенное качает мощным насосом горячую кровь, и идеи тутовизма распространяются по самым отдалённым клеточкам организма.
Мозг, омытый этой питательной жидкостью, начинает действовать быстро, решительно и давит на корню всякое сомнение в правильности решений великого Резака.

— Пацаны! Национал-тутовики! — начал свою речь Пуришкевич, не забыв при этом ввести в напряжение прямую мышцу бедра, которая выгодно оттенялась спортивными шортами Эверласт. — Наш соратник, преданный общему делу камрад Ураган попал в цепкие лапы системы.

Лица тутовиков окаменели и стали серьёзными.

— Мы проводили очередную операцию по отлову педофила. Ловили на живца. На четырнадцатилетнего мальчика Стёпу. Правильно, Стёпа? — обратился он к несчастной жертве маньяка-педофила.

Жертва присутствовала прямо здесь, ворочая пудовыми гирями.

— Правильно, — ответил Стёпа, четырнадцатилетний оболтус под метр восемьдесят ростом.

***

В тот день Резак спросил Степана Кочергина:

— Степан, тебе сколько лет?

— Четырнадцать, — ответил тот.

— Самое то! — потёр руки Пуришкевич. — Будешь живцом сегодня.

Степан, высокий парень с толстой задницей, покатыми плечами и вытянутым лицом, ничего не понял.

— Какого живца?

„Вот, б…лть, тупица“, — раздражённо подумал Резак.

— Педофила на тебя ловить будем.

— А, понятно, — протянул Стёпа, всем своим видом показывая, что ничего не понял.

Подошёл с фотоаппаратом соратник по кличке Старый.

— Стёпа, приоткрой рот и вытяни губы дудочкой, — приказал Резак.

Начинающий национал-тутовик вытянул свои брылы с юношеским пушком над верхней губой что есть мочи. Старый щёлкнул Nikon'ом.

— Нормально, — сказал Пуришкевич, посмотрев на дисплей камеры. — А теперь регистрируйся на сайте popka.net, выкладывай эту фотографию с подписью „Ищу опытного друга в возрасте от сорока лет“.

Стёпа сделал, как приказал Резак. Тут же завязалась оживлённая переписка с мужчиной интеллигентного вида.

„Здравствуй, Стёпа, — писал интеллигент. — У тебя прекрасные губы талантливого человека“.

„Привет, — отвечал под диктовку юноша. — Вы кем работаете?“

„Не бойся меня, мальчик, я — журналист криминальной хроники. Меня зовут Дэн. А ты чем занимаешься?“

„Учусь в школе“.

„Хобби у тебя есть?“

„Да, занимаюсь плаванием“.

„О! У тебя наверно прекрасно развитые ягодичные мышцы?“

„Конечно!“

„Вышли, пожалуйста, фотографию их!“

„Прямо сейчас?“

„Да! Жду с нетерпением!“

„Ок“.

— Снимай трусы, становись раком, — распорядился Резак.

Стёпа послушно выполнил распоряжение партийного босса. Старый направил объектив зеркалки прямо ему в задницу.

— Не, кадр не тот. Пусть ягодицы руками раздвинет, — попросил местный фотограф.

Парень схватил свои булки и рванул их в разные стороны.

— Фу, — сморщил нос Пуришкевич.

— Самое то! — похвалил Старый делая снимки с разных ракурсов.

Журналист надолго замолчал.

— Неужели сорвался педофилюга? — стал проявлять признаки волнения Резак.

— Не должен, — успокоил его Старый. — Дрочит козлина. Через полчасика напишет.

И действительно, через некоторое время журналист прислал Стёпе сообщение:

„Восхитительно. Так выпукло, ярко и убедительно! Если тебя не затруднит, может встретимся сегодня? Обещаю прекрасный вечер“.

„Где?“

„У меня дома“.

„Тебя не отпугивает мой возраст? Мне четырнадцать лет“.

„Почему меня должен отпугивать твой возраст? Я не сделаю тебе ничего плохого. Твоя юность притягивает“.

„Говори адрес, приеду“.

„Подожди. А как ты относишься к урофилии?“

— А чё такое урофилия? — спросил Кочергин у Резака.

Но тот не мог ответить хватаясь за живот от смеха. Даже очки снял. Слёзы текли по его чёрным от щетины щекам. Вместе с ним гоготали и соратники.

— Ой, не могу! Мы три дня уже в канистру ссым, чтобы его ополоснуть, а он сам просит!

„К золотому дождю отношусь хорошо. Я люблю, когда писают на меня и сам люблю писать на других“, — последовал ответ Дэну от живца.

„Ты хороший мальчик. Приезжай. Мой адрес …“

***

Через час в дверь сорокалетнего обозревателя криминальной хроники позвонили.

— Кто там? — крикнула Марья Петровна.

— Мама, это ко пришли. Смотри телевизор в своей комнате, — сказал Дэн своей матери, с которой проживал в двухкомнатной квартире.

— Хорошо, хорошо, — ответила пожилая женщина и включила свою любимую передачу „Пусть говорят“.

Когда она смотрела её, то забывала обо всём.
Сын накинул на плечи серый пиджак, и чуть сутулясь, направился к двери.

***

Подошли к нужной квартире.

— Ты звони, а мы войдем после тебя. Только дверь не дай за тобой захлопнуть.

Резак, Ураган и Старый прижались к стене, чтобы их не было заметно в глазок.

На полу стояла десятилитровая канистра с адским содержимым и дурно воняла. Недавно в неё справили нужду в очередной раз, и часть мочи осталась на стенках, подкрасив её в желтоватый цвет.

Щёлкнул замок. На пороге появился мужчина в неброском костюме.
Средний рост, впалые щёки, очки — делали его каким-то незаметным, среднестатистическим. Только светлые глаза неопределённого цвета смотрели из-за линз строго и внимательно.

Степан явственно ощутил, как он проник сквозь одежду своим взглядом, погладил плечи, грудь, фаллос, скользнул по ягодицам и надавил на анус, входя в него.
Кочергину стало не по себе и он передёрнул плечами.

— Степан? — спросил мужчина и протянул ему руку.

Рука была сухая и горячая.

— Степан, — ответил парень и проглотил комок, подкативший к горлу.

— Проходи, — Дэн отодвинулся в сторону пропуская его.

Как только Кочергин переступил порог Резак скомандовал:

— Пошли!

И три нацика ворвались в прихожую.
Журналист также серьёзно, но удивлённо посмотрел на них.
Резак хлопнул ему со всей дури в солнечное сплетение, и Дэн повалился на пол, глотая воздух.

— Куда его? В ванную? — спросил Ураган.

В соседней комнате сквозь звук телевизора раздался голос:

— Дэн, что такое? У тебя всё нормально?

Пуришкевич выругался сквозь зубы:

— Вот п…дрило, при маме мальчиков еб…т! — потом повернулся к Урагану. — Да, тащи его в ванну, а мы дверь подержим, чтобы старуха кипиш не подняла.

Сподвижник Пуришкевича схватил за шиворот несчастного скорченного журналиста и поволок по полу в ванную комнату.

— Не надо, не бейте меня, я не сделал вам ничего плохого, — шептал он задыхаясь.

— Сейчас, подожди, — ответил неумолимый социал-тутовик, приподнял его и швырнул в ванну.

Дэн ударился переносицей об угол, и алая кровь хлынула на кафель, окрашивая его в зловещий цвет предвестника смерти.

Дэн опять простонал:

— Не бейте, прошу вас. Как вам не стыдно? Я же у себя дома.

— А малолеток в ж…пу е…ать у себя дома тебе не стыдно? — ответил Ураган откручивая пробку с канистры. — Сейчас ополоснём тебя. Потом интервью дашь на видеокамеру, чтобы все знали какое чмо здесь проживает. Репортёр, бля!

К удивлению оккупай-педофиляевца Дэн под струёй мочи затих и успокоился. Даже приоткрыл губы, чтобы урина затекала ему рот, а потом неспешной струёй выдавливал из себя.

— Да, ты прёшься от этого, с…ка! — поразился Ураган, но потом вспомнил переписку Дэна со Стёпой и хлопнул себя по лбу. — Ладно!

Он сорвал пластмассовую воронку, которая висела на стене и вогнал её в рот интеллигента.

— Кха-кха, — закашлялся Дэн.

— Вот сейчас посмотрим, как это тебе! — зло шептал тутовик выливая содержимое канистры в воронку.

Дэн выпучил глаза и захрипел. Что-то забулькало у него внутри, и из носа потекла жёлтая жидкость. Глаза полезли из орбит.

— Чё? Не нравится?

Репортёр изогнулся несколько раз всем телом, но тренированный Ураган держал его железной хваткой Глаза Дэна закатились.

— Напился, — усмехнулся нацик.

Вдруг по журналисту прошла волна мелкой дрожи, он гулко ударился несколько раз затылком об ванну и застыл.

Ураган удивлённо посмотрел на него. Протянул руку к горлу проверить пульс.
Пульса не было.

— Вот, бл…ть, — он сел на корточки, обхватив голову руками. — Попали!

Когда он вышел из ванной комнаты, Резак со Старым держали дверь, за которой билась мать журналиста.

— Откройте немедленно! Я полицию вызову! Дэн, что они с тобой сделали?!

— Резак, сваливать надо! — сказал он вождю.

— Успокойтесь, гражданочка, сейчас возьмем интервью у вашего сына о том, как он мальчиков в попу трахает, и уйдём, — увещевал Резак разволновавшуюся мать.

Потом спросил у Урагана:

— А чё сваливать? Чё случилось?

— Да педофил наш дуба дал! Мочой захлебнулся!

— Старый, на раз-два-три отпускаем дверь. Прячем лица и уходим.

Натянули балаклавы.

— Раз-два-три!

Растрёпанная старуха в халате выскочила из комнаты, но молодецкие каблуки уже грохотали по ступенькам лестничного марша.

А в ванной лежал её любимый мёртвый сын.
Дэнушка.
Часть 7. Алёны больше нет.
Она приходила к нему каждый вечер. Стучала в дверь киоска: два длинных: тук-тук и три коротких: тук-тук-тук. Садилась на потрепанный диван и смотрела, как Коля продаёт разные мелочи прохожим: пиво, сигареты, шоколад.

— У тебя родители кем работают? — спросила однажды Алёна.

— Отец водителем-испытателем на танковом полигоне. Мать бухгалтером на Уралвагонзаводе. А что?

Девушка вздохнула:

— Да, так.

— А твои?

— У меня только бабушка живая, — ответила она.

— А… М-да, — покачал головой Коля и тактично не стал расспрашивать, что случилось с её родителями.

Иногда Алёна приходила в ссадинах и вскрикивала от боли, когда он её обнимал. А как-то раз навестила его, прикрывая рассечённую губу рукой.

— Кто это тебя? — заволновался Коля.

— Ничего страшного, — отмахнулась девушка и грустно посмотрела на него.

В эту ночь она было особенно ласкова с ним, гладила его короткие русые волосы и называла оленёнком.

Сначала Коля порывался спросить, чем она зарабатывает на жизнь, но какое-то внутреннее предчувствие останавливало его. Ему почему-то казалось, что если он узнает её тайну жизни, то она больше никогда к нему не придёт.

«Да и зачем знать мне? — рассуждал он. — Нам и так хорошо».

Они никогда не говорили о любви.

Она опытно и мягко брала его. Коле только оставалось плыть по реке её ласковых прикосновений.

— Чистый. Чистенький мой оленёнок, — шептала она, прижимая к себе.

И он вдыхал её запах кожи, ставший таким родным. Осторожно прикасался к груди, гладил бёдра. Она раздвигала ноги и сладостно постанывала, когда он входил в неё.

Рано утром, пока Алёна ещё спала, Коля заваривал чай, брал с прилавка пару сникерсов и будил её.

Она потягивалась, как большая грациозная кошка, улыбалась и смотрела ему в глаза.

Потом они пили чай.

Она целовала его мягкими, тёплыми губами перед тем, как уехать на автобусе.

Приходил сменщик, ворчал для порядка, что скоро весь диван ему расшатают. Коля смеялся. Заскакивал в общагу, брал конспекты и в хорошем настроении направлялся в университет.

Хотя какая-то незнакомая боль притаилась в их отношениях. Недосказанность. И это придавало особенную горчинку, от которой тоскливо щемило сердце, и боязнь никогда не увидеть Алёну накатывала с неожиданной силой.

Но вечером она приходила опять.

Два длинных и три коротких.

Коля облегчённо вздыхал и открывал дверь.

«Привет, оленёнок».

***

В тот день солнце неожиданно прорвалось сквозь слой снеговых туч и озорно ласкало землю. Морозец сковал лужи и весело поскрипывал под Колиными ботинками, когда он спешил из университета на место своего приработка.

То ли солнце тому виной, или мысль сама проросла на почве чувств, но Коля купил красную розу и поставил в пустую пластмассовую бутылку из-под минералки, предварительно наполнив её водой.

Чтобы Алёне было приятно.

Весёлое солнце улеглось спать за горизонт. Стрелки часов давно миновали цифру девять, а Алёны всё не было.

«Всякое бывает», — успокоил он себя и задремал на диване.

На следующий вечер она снова не пришла.

Коля сердцем почувствовал беду. Томился всю ночь и вздрагивал от каждого звука шагов в ожидании её.

Но напрасно.

Утром, измученный, он положил голову на руки и сидя погрузился в беспокойное забытье.

Вдруг кто-то стукнул в дверь киоска. Коля встрепенулся и поднял голову. Стук повторился. Но это была не Алёна.

Не два длинных и три коротких.

Это беда стучалась в дверь, и каждый человек её узнаёт, когда она стоит у порога и предъявляет свои права: «Сегодня твоя очередь. Здравствуй».

Коля тяжело поднялся и вышел ей навстречу.

Перед киоском стояла девушка чем-то похожая на Алёну и нервно курила, отворачивая лицо от порывистого ветра.

— Привет, — сказала она. — Ты Николай?

Он молча мотнул головой.

— Я подруга Алёны. Она больше не придёт. Её больше нет.

— Как — больше нет? — опешил Коля.

— А так. Она в морге сейчас. В сороковой больнице.

Всё пропало куда-то: мысли, слова, утро. Он стоял и просто смотрел на подругу Алёны.

— Ну, чё ты уставился, — вдруг разозлилась девушка. — Ты хоть знал где она работает?

— Нет, — ответил он. — Где?

— Может зайдём к тебе? Холодно.

Коля пропустил гостью вперёд. Девушка зашла, уселась на всё тот же диван, окинула взглядом шеренгу банок с пивом и взяла одну из них. Сделала глоток.

Положила деньги на стол.

— Мы работаем в «Большом Урале» по вызову, — сообщила она и пытливо посмотрела ему в глаза.

Отвращения и неприязни девушка в них не заметила, облегчённо вздохнула и продолжила:

— Поступил заказ: трёх девушек в сауну на Уралмаш. Среди них была Алёна. Что там было конкретно — я не знаю. Одна девчонка сумела убежать. Её сейчас ищут и менты, и уралмашевские. Но, видать, поиздевались над ними порядочно. Вторая в реанимации. Алёна умерла от внутреннего кровоизлияния. Они ей во влагалище и в анус бутылок от шампанского натолкали. А потом били. Животные! — она всхлипнула и заплакала.

— Зачем они это сделали? — пробормотал Коля.

— Ты чё, дурак, что ли? Мы для них не люди, мы проститутки! — девушка размазала слёзы по щекам. — Ты для неё был лучиком. Если бы ты знал, как она об тебе говорила! Оленёнком чистым называла.

Ненависть.

Незнакомая ранее ненависть, которая требовала мести, поднималась мутным штормовым валом и захлёстывала всю сущность человека.

Она наливала мрачной силой мышцы и отравляла кровь.

Хотелось душить и с наслаждением смотреть, как хрипит враг, отдавая тебе с каждым выдохом свою жизнь. И нет прекрасней картины для ненависти, как глаза в которых отчаяние и просьба о пощаде.

Коля сжал до хруста кулаки.

— Ты их знаешь? Тех, кто убил Алёну? — спросил он просевшим голосом.

— Одного. Дежнев его фамилия, — вдруг девчонка опомнилась. — Да что ты им сделаешь? Что?! — и добавила. — Оленёнок.
Часть 8. Эль-Аламейн.
— Поехали! — раздалась команда по рации.

Шесть танков союзников зарычали двигателями и ринулись вперёд.

Марта нахлобучила на голову шлемофон и грациозно нырнула в люк. На ней были только шорты, обтягивающие мускулистые ягодицы, и спортивный бюстгальтер.

Запахло жареными яйцами. Вагнер озабоченно обернулся.

Так и есть!

Сзади на самоходку карабкался Фалуев в широченных боксёрских трусах со сковородой в руке, в которой шваркала жиром глазунья из доброго десятка яиц.

— Ермолай, твою мать! — немец за годы, проведённые в WARGAMING.NET, научился материться бегло и без акцента. — Е…аный твой рот! Ты хочешь, чтобы я опять обжёгся об твою сковороду во время боя?

— Коуч, дык потом поедим, — виновато ответил Фалуев.

Хотя он получал доппаёк, и кормили вполне сносно, но Ермолаю всё время хотелось чего-нибудь домашненького. То рыбы наловит на локации Зимняя Малиновка, то парочке куриц шею свернёт на карте Храм, которые носятся там стаями и кудахчут сильнее рёва танков. То яйца вот, как теперь, жарит в раскалённом песке.

Вагнер понимал, что при двухметровом росте организм ведёт себя несколько по-иному, чем у обычного человека, но горячая сковорода в рубке — это уже слишком!

— Выкидывай её нах…й! — приказал немец.

— Коуч, — умоляюще сказал Фалуев и сделал страдальческое лицо.

Вагнер, как и Марте прощал Ермолаю многое.

По первости рука у него непроизвольно тянулась к парабеллуму, чтобы влепить девять граммов свинца в покатый лоб русской свиньи, до того он казался тупым, мерзким и примитивным. Но со временем, присмотревшись к нему, Вагнер отметил в Фалуеве ряд положительных качеств, благодаря которым тот ещё продолжал коптить небо в мире танков.

Сила, неимоверная сила заключалась в жизненном веществе этого с виду простофили. Фалуев мог впрячься, как бельгийский тяжеловоз, и вытянуть забуксовавшую самоходку из грязи.

Да и с мозгами у него было всё в порядке. Об этом говорили умные обезьяньи глазки, цепко глядевшие на окружающий мир. Благодаря именно этим глазкам Фалуев считался лучшим наводчиком восьмого левела, а награды «Бронебойщик», «Лев Синая» и «Зверобой» висели у него прицепленные к байковому одеялу в казарме из-за их неимоверного количества.

За глаза его называли Ермолай-вертухан, в лицо же величали Ермолаем Иванычем.

От природы он был незлобив и широк душою. После месяца колебаний Вагнер решил не убивать его и ни разу об этом не пожалел.

Но эта раскалённая сковорода!

— Ладно, — уступил командир взгляду Фалуева, в котором лежала глубокая мольба. — Но, если, бл…дь, я ещё раз обожгусь — выкину её нах…й!

— Так точно! — ответил повеселевший Ермолай и скрылся в недре рубки.

«Ребёнок! — подумал Вагнер. — Большой ребёнок!»

***

— «Недра», «Недра», это «Сосна»! Приём! — раздалось в наушниках.

— «Недра» слушает, говори! — ответил Вагнер.

— Нас обошли. Сейчас с тыла выкатят две крысы! Встречай гостей!

— Так точно! — настроение у Вагнера испортилось.

Крысы — это лёгкие и средние танки противника.

Они предвестники ада для безбашенных самоходок. Заезжая в корму, эти твари безжалостно терзают слабую броню, небольшими кусочками отгрызая с мясом ХП, запас прочности танка. И грозная самоходка, которая могла с одного выстрела превратить врага в груду искорёженного железа, умирала обескровленная под радостное улюлюканье супостата.

— Марта! Разворот на сто восемьдесят градусов! — скомандовал Вагнер.

Венгерка рванула за рычаги, и грузная ИСУ-152 стала медленно поворачиваться на месте.

Мышцы заиграли под нежной смуглой кожей на руках девушки. По спине текли капли пота в выемке позвоночного желобка и пропадали, проскальзывая под шорты.

В поле видимости показались две «пантеры», которые спешили воткнуть дюжину ножей в спину команды лейтенанта Вагнера.

«Я вас тоже люблю, с…ки», — зло прошептал немец.

— Подкалиберный! Товсь!

Фалуев удивлённо посмотрел на командира.

— Коуч, и простого бронебойного хватит за глаза, — сказал он. — Кризис, санкции. Снаряды дорогие теперь.

— Хочу наверняка. Пантеры — это такая рикошетная дрянь, я тебе скажу! Сам полтора года на них воевал. Бей лучше в башню, если получится, — ответил Вагнер и прильнул к телескопическому прибору наблюдения.

Из-за бархана показалась хищная морда пантеры с длинным хоботом орудия. И тут же скрылась.

Понятно. Разведку проводит. Или провоцирует совершить выстрел, чтобы выскочить во время перезарядки и нанести ответный безнаказанный удар.

Фалуев слился с панорамой Герца. Не дышит.

В следующее мгновение, когда враг только стал игриво показывать часть своей брони, рявкнул выстрел 152-миллиметрового орудия. Из дульного тормоза вырвались упругие потоки пороховых газов и подняли в воздух облако из пыли и песка.

Пантера замерла на месте, а её башня оторвалась и сделала несколько замысловатых кульбитов в воздухе.

«Враг уничтожен», — раздалось сообщение комментатора.

— Марта! Уходи с позиции! Сейчас накроют! — нервно крикнул Вагнер.

Но мехвод сама знала что делать и разворачивала тушу самоходки, чтобы задвинуть её за угол сакли.

От грохнувшего рядом взрыва заложило уши. По броне застучали градом мелкие осколки. Фугас.

Кажется, пронесло.

Машина странно дёрнулась, словно освобождаясь от чего-то. Раздался скрип металла под катками.

— Гуслю сбили! — сказала Марта и выругалась по-венгерски.

— Понятно, — Вагнер был собран, точен и строг. — Ермолай! На ремонт. Я тоже.

Фалуев с неожиданною расторопностью выскочил в люк. Схватил лом, прикреплённый к рубке снаружи, и кинулся к тракам. За ним последовал командир с кувалдой в руках.

— Марта! Продвинь чуток вперёд на полметра!

Самоходка дёрнулась и застыла.

Фалуев налёг на лом. Вены на волосатых руках вздулись. Едкий пот катил градом по лицу. Ермолай периодически смахивал его грязной пятернёй, оставляя мазутные следы на своей физиономии.

— Коуч, — прохрипел он. — Нам бы ещё народу в экипаж, а? Ну если не двух, то одного человека точно надо!

— Знаю, — буркнул Вагнер. — Писал рапорт. Говорят пока людей нет. Ну, что там? Палец можно уже вставлять?

— Ога, щас.

Сбоку выскочила вторая «пантера». Остановилась и начала вращать башней в сторону вагнеровской самоходки.

— Марта! — рыкнул лейтенант, а сам размахнулся кувалдой и ударил со всей силы по соединительному стальному пальцу.

Время терять нельзя.

Из рубки выскочила венгерка с панцерфаустом наперевес. Встала на колено, положила его на плечо и подняла планку прицела.

Прищурилась.

Хлопнул выстрел.

Реактивный снаряд ударил в боковую часть корпуса танка, и чёрный дым окутал его.

«Пантера» вздрогнула, как живая, и столб огня вырвался через разорванную обшивку.

Детонировала боеукладка.

Марта победно вскинула правую руку вверх и, не теряя времени, полезла в самоходку.

«Враг уничтожен», — бесстрастно сообщил комментатор голосом Левитана.

— Ништяк! — оценил выстрел Фалуев. — Бля буду, ништяк!

Он всё-ещё тужился, орудуя ломом. Вагнер одобрительно кивнул и в последний раз припечатал кувалдой по штырю:

— Всё! В машину!

Где-то вдали за насыпью раздавались последние частые выстрелы. Это средние танки союзников добивали вражеские самоходки в их укрытиях.

«Вся техника противника уничтожена», — подвёл итог комментатор.

Пока ехали на базу, Вагнера не покидала мысль, что нужно во что бы то ни стало, выбить у командования ещё людей в экипаж.

Ярость душила его.

«По штату положено пять человек, а нас трое! — мрачно думал он. — Трое, бл…дь! Я покажу этим тыловым крысам, как её там… а, вот — кузькину мать!»

Сегодняшний бой дал сигнал, что нужно начинать решительные действия.

И он, Вагнер, эти действия начнёт.

От тягостных раздумий его отвлёк Ермолай.

— Коуч, — сказал он. — Может перекусим?

— Что? — не понял Вагнер.

— Ну, может яичницу съедим? —замялся наводчик.

У Вагнера почему-то от этих слов полегчало на душе.

— Да, конечно. Марта, глуши мотор.

Самоходка заехала в оазис. Рассевшись под пальмами, они скребли ложками по чугунной сковороде и запивали яичницу наркомовской водкой. Фалуев неуклюже шутил. Марта смеялась одной половиной лица, а у самой дрожали, неизвестно отчего руки. Вагнер внимательно наблюдал за ними. За самыми близкими для него людьми.

Которые выжили в очередной мясорубке нескончаемой войны.
Часть 9. Дорога в психушку
После супружеской измены, свидетелем которой стал Артамон Канарейкин, в дом вселилось тяжёлое ожидание беды.

Светлана Бездоннова всё так же, как и прежде по утрам пила кофе, красила губы, надевала чулки на свои тощие жилистые ноги, натягивала мини-юбку, кое-как скрывающую плоский зад. Торопясь, выкуривала пару сигарет, и выпархивала в суетный день. Но она стала замечать за собой, что возвращаться обратно ей становилось всё страшнее и тягостнее. Не то чтобы Канарейкин стал больше пить или принялся опять за наркотики. Нет. Он, как всегда находился в состоянии лёгкого опьянения с начала дня, постепенно погружаясь к вечеру в среднюю фазу окалдыривания. Это было его рабочим состоянием и не представляло ничего особенного.

Но порой, когда она стояла спиной к нему у плиты на кухне, то ощущала жуткий взгляд, который с ненавистью сверлил её до самых внутренностей, разрывал кожу и наматывал кишки на толстую суковатую палку. Светлана резко оборачивалась и натыкалась на безумные глаза мужа. Он сидел на полу в рваных носках, лохматый, с бородой-щетиной и смотрел на неё не отрываясь. Потом закуривал, продолжая непрерывно следить за ней, стряхивал пепел на пол и молчал.

— Знаешь, Багир, — жаловалась она Главному редактору «Литпрома». — Мне кажется, что он в уме убивает меня каждый день и рассматривает внутри своей черепной коробки эти сцены, — Светлана всхлипнула. — Мне страшно!

— Ты гонишь, Светочка, — отвечал ей Батыров, поглаживая костлявую задницу поэтессы. — Он, не знает что ли, что у нас, контркультурных сетевых писателей, главное не быть п…дорасом, а остальное всё можно. Да ты бывало не с одним и сразу и что из-за этого? Убивать что ли?

— Я про это же и говорю, Багирчик, — хныкала Бездоннова, стягивая трусики.

— Надо с ним поговорить, — задумчиво произнёс Главный редактор и достал из кармана пиджака тюбик с мазью для анального секса. — Давай сегодня по-нашему, по-восточному.

Багир Батыров по национальности был туркмен, хотя имел азербайджанскую прописку до приезда в белокаменную столицу нашей Родины.

— Давай, — согласилась Бездоннова и встала на четвереньки.

В следующие десять минут мысль Батырова унеслась в родной аул и парила в воспоминаниях чистого горного воздуха, утреннего солнца, встающего над отрогами кавказских вершин, и блеянья баранов. Запах навоза и кислого молока дурманил голову.

Багир зажмурил глаза и застонал от удовольствия. От мысли про баранов он возбуждался ещё сильнее.

Вдруг Батыров остановился.

— Света, покричи, пожалуйста, барашком, а?

— Бе-е-е, бе-е-е, — покорно заблеяла жена Артамона Канарейкина.

Батырова это подхлестнуло и он утонул в пучине оргазма. Гортанные крики на родном языке вырвались из его удовлетворённого существа. Глаза у него затуманились, сошлись к переносице и он завизжал от переполнивших его чувств.

***

Дома Светлану Бездоннову ждало новое испытание.

Когда она, как всегда тихо-мирно вернулась из ночного клуба под утро, Артамон Канарейкин ждал её у двери сидя на грязном паркете в одних трусах. Он молча подошёл к ней и порывисто обнял, преднамеренно причиняя боль. Бездоннова вскрикнула. В нерусских глазах мужа сверкнула сумасшедшинка и он, не говоря ни слова, грубо повалил её на пол и завладел.

Она попыталась показать своё нерасположение к такой манере поведения и неудобства соития на грязном полу. Это выражалось в слабом отталкивании и полупьяного шёпота: «Пусти, не хочу, у меня голова болит».
Но подобные аргументы не подействовали на Канарейкина, а только придали ему силы и напора. Из открытого рта мужа стекала вонючая слюна и капала Бездонновой на лицо. Поэтесса крутила головой, пытаясь увернуться от желтоватой липкой жидкости, но всё равно некоторые фрагменты попадали ей на губы. Светлана отфыркивалась и плевалась, чем ввела Канарейкина в полнейшее безумие. Он рычал и изрыгал только что придуманные стихи.

Канарейкин выкрикивал их в такт движениям своего потасканного зада, злорадно наблюдая за мучениями своей супруги. Иногда он заходился в кашле, и новая порция выделений изо рта падала на залитое слезами лицо Светланы.

«И глаза твои грязные, мутные, серые лужи,

Где луна отразиться навряд ли захочет, увы.

Да и прочее: таз, что безбожно заужен,

Сиси вялые, волосы цвета подгнившей травы», — выкрикивал он и терзал распростёртоё под ним тело женщины, которую он совсем недавно любил.

— Пусти! Пусти же! Мне больно! — запричитала она.

Канарейкину показалось мало всего происходящего. Зловещая ухмылка зазмеилась на его губах. Он вытащил левой рукой заранее припасённое шило с ржавым жалом и надавил им на горло жены.
Светлана замерла, боясь шелохнуться. Её карие глаза округлились от ужаса. Не отнимая шила от горла супруги, Канарейкин запустил вторую руку туда, куда неделю назад страстно целовал, лаская кончиком языка срамные губы. Резко углубив запястье в мякоть некогда любимой женщины, он растопырил свои узловатые пальцы с длинными грязными ногтями.
Артамон шевелил ими, карябая нежную плоть, и с садистским удовольствием смотрел в глаза жены, упиваясь болью в них.
Бездоннова сдержанно стонала. Она боялась сделать малейшее движение, чтобы не увеличить свои страдания.

Чем больше мучалась жена, тем меньше нервничал Канарейкин.
«Ы-ы-ы», — довольно мычал он, а потом начал декламировать стихи, написанные этой ночью, в ожидании супруги из ночного клуба.

«Да, уж времени жалко, и это бесспорно…

Не любовь и была, а какой-то панический срам.

Ни эротика, бл…дь, а, пожалуй, монгольское порно.

Под дутары, кобзу и ни с чем не сравнимый варган».

— Не было! Не было! — вдруг вскрикнула Бездоннова.

Канарейкин перестал царапать когтями изнутри влагалище и спросил:

— Чего не было?

— Ни дутар, ни кобзы, ни варгана!

— Дура, — раздражённо сказал Канарейкин, вытаскивая кисть из нутра жены. Облизал кровь на кончиках ногтей и пояснил. — Это же, мать твою, метафора!

— А таз зауженный тоже метафора? — спросила Бездоннова, незаметно освобождаясь от тяжести тела Артамона.

— Тупая соска! Вот, слушай! — Канарейкин встал и воздел руки к потолку:

«Ну, какие вопросы? Зачем? Нах…уя темы эти?

Всё понятно и ясно, как в жопу засунутый перст.

Мы встречались, поролись, чудили… Как дети.

А потом повзрослели. Теперь и несём этот крест».

Но супруга ничего нести не желала. Упоминание о персте в заднице придало ей силы, и она вскочила на ноги, как горная коза. Сделала невероятный прыжок в сторону с места под изумлённым взглядом муженька, схватила сумочку с телефоном и в раскорячку побежала в ванную комнату.

Хлопнула дверь, щёлкнул замок и раздался её злобный визгливый вопль:

— Если ты, козлина, подойдешь к двери, я ментов вызову и посажу тебя ко всем ху…ям в тюрьму, падла! — тут она не выдержала и зарыдала.

Артамон Канарейкин немного подумал и решил, что его литературный талант навряд ли будет востребован на лагерном лесоповале и пошёл мыть руки на кухню.

Была тяжёлая ночь ожидания и энергозатратное утро расплаты. Резало от недосыпания глаза, и пахло от рук протухшей рыбой.

«Какая мерзость, эта ваша заливная рыба», — вспомнилась ему крылатая фраза из популярной кинокомедии, и он улыбнулся.
Впервые спокойно улыбнулся за несколько дней.
Часть 10. Камрад в СИЗО
Репортёр криминальной хроники Дэн Писарчуков, будучи при жизни, знал толк в извращениях.

В ванной комнате, где он претворял свои фантазии в жизнь, было вмонтировано несколько видеокамер, чтобы вести съёмку одновременно с разных ракурсов. После того как в его липкую интернет-паутину попадал очередной мальчик или девочка, Дэн тщательно редактировал порнофильм и долгое время наслаждался им в ночной тиши одинокой комнаты. Журналист возбуждался раз за разом, покрывался пОтом от сладострастия и яростно теребил свою крайнюю плоть. Иногда он не выдерживал и громко вскрикивал, не в силах сдержать эмоции разбушевавшегося естества. Этот процесс доставлял ему не меньшее удовольствие, чем реальное прикосновение к юным нежным телам.

— Дэн, у тебя всё хорошо? — обеспокоенно спрашивала старая мать из соседней комнаты, просыпаясь от ночных криков сына.

— Мне хорошо, мама, очень хорошо, — отвечал он дрожащим голосом и шёл мыть липкие руки.

Последний ролик он смонтировать не смог.

Это сделали за него специалисты из убойного отдела уголовного розыска. Картинка получилась хорошей: известный активист «Оккупай-педофиляй» камрад Ураган во всей красе гомофобии и с энтузиазмом цветущей молодости, вливал литр за литром урину в рот несчастного хроникёра.

***

Камрад Ураган шёл по гулкому коридору следственного изолятора.

Слева сплошная стена, выкрашенная в грязно зелёный цвет масляной краской. Справа вереница из стальных дверей камер также грязно-зелёных, но облупленных от частых ударов по ним ключами.

Перед тем как о чём-нибудь оповестить население «хаты», каждый попкарь считает своим долгом врезать ставшими такими родными за годы службы ключами по клёпаной обшивке двери. Кому не жалко обувь, колотят вдобавок ногами.

— Подъём! — удар в дверь.

— Прогулка! — многострадальная дверь содрогается от колотушек и лягания контролёра.

— Обед! — опять грохот железа.

Ураган морщит брезгливо нос.

Хронический запах кислой капусты, из которой варят баланду, напоминает блевотину. Он въелся в стены и его можно истребить только стерев с лица земли здание следственного изолятора. Но, казалось, и над ровным местом, на котором стоял СИЗО, будет витать кисло-блевотный аромат зэковского обеда.

Впереди шаркает ногами жирный прапорщик-ключник. Китель явно маловат. Обтягивает его жирные плечи. Брюки тоже не по размеру, вшит клин, чтобы в них поместилась необъятная задница.

Сзади неслышно следует «кум», то есть оперуполномоченный, капитан Добролюбов с папочкой в руках, по прозвищу Хитрый.

Он среднего роста, среднего веса, среднего возраста, среднего характера. Не добрый и не злой. Глаза тоже что-то среднее между серостью и зеленоватостью. Грязненькие.

Не светлые и не тёмные русые волосы. Он весь средний с ног до головы. Даже выражение лица среднее. Не понять, то ли он думает о чём-либо, или озабочен.

Ураган тащит подмышкой матрац с завёрнутыми в него спальными принадлежностями и кружкой. На ногах «коцы», тюремные кирзовые ботинки без шнурков. Сам он одет в застиранную робу. Даже нижнее бельё сменили, выдав солдатские кальсоны и «чапаевку».

Спецпост. Особые порядки.

— Пришли, — сообщил жирный ключник и остановился напротив камеры, на которой красовалась трафаретная белая цифра «117».

Не изменяя своим привычкам, он саданул ключами по двери. Только потом отодвинул первый засов, затем второй. Снял навесной замок, воткнул длинный ключ и открыл внутренний.

С натугой распахнул массивную дверь и гаркнул:

— Ахмет, принимай пополнение!

В полумраке камеры светились ненавистью глаза, глядевшие на Урагана.

Заныло под ложечкой от предчувствия смертной тоски.

Выглянул Ахмет. Это был дагестанец борцовского телосложения в спортивном трико с лампасами и красных кроссовках. Щетинистая борода на лице. Гладковыбритый череп. Он вопросительно взглянул на тихо стоящего в сторонке Хитрого. Тот, отвечая на немой вопрос, закрыл глаза и утвердительно кивнул головой. Ахмет крякнул от удовольствия и потёр руки.

— Встал лицом к стене! Ноги шире плеч! — приказал прапорщик.

Ураган упёрся руками в стену и широко расставил ноги.

Прижал обломок безопасной бритвы, так называемой «мойки», языком к нёбу во рту. Про этот способ рассказал Резак, уже отмотавший срок и почерпнувший опыта тюремного выживания.

«Мойка всегда пригодится, — учил он соратников. — Мойкой ты можешь вскрыть себе вены чтобы уехать на больничку. Можешь проехаться ей по сонной артерии вражины, если припрёт вкрай. В общем, мойка — хорошее оружие, если умеешь им пользоваться».

И они тренировались. Прятали во рту. Учились быстро доставать, не повредив себе губы, выталкивая её изо рта на кончике языка. Резали свиную тушу, доводя движения до автоматизма. Пришло время, и эта наука пригодилась.

Ключник произвёл поверхностный шмон: наскоро похлопал по рукам, подмышками, по ногам, потрогал яйца, а вдруг там что-нибудь привязал?

Потом вспомнил старую зэковскую привычку проносить деньги в анусе, скрутив их в трубочку и, запаяв в целлофан.

— Снимай штаны, — пропыхтел ключник.

Ураган задумался.

— Снимай, тебе говорят! — прапор отстегнул резиновую дубинку с пояса.

Нацик спустил тюремные шхеры.

— Присел три раза! — опять скомандовал попкарь.

Ураган сделал три приседания.

— Повтори! Глубже садись!

Камрад нехотя повторил, но в полный сед.

Насельники хаты, наблюдавшие за всем сквозь приоткрытую дверь заволновались.

— Мамой клэнусь! Какой ж…па! — послышалось оттуда. — Пэрсик! Гы-гы!

— Заходи, — подтолкнул в спину попкарь.

Ураган шагнул вперёд.

В нос ударил спёртый прокисший воздух. Только одна тусклая лампочка светилась над проёмом двери в углублении, защищённая от зэковских посягательств толстым стеклоблоком. За столом, играя в нарды, сидело несколько человек солидного возраста с животами-бурдюками. Пять кавказцев помоложе застыли в напряжённых позах у двери. Прямо напротив камрада стоял Ахмет, местный авторитет, и ухмылялся.

Все нерусские. Дагестанцы. Звериная хата.

— Слышь, я тебя где-то видел, — сказал Ахмет. — Вот только не могу вспомнить. Не подскажешь, а?

Аксакалы перестали швырять зарики за столом и уставились на Урагана. Тот молчал. Ахмет деланно хлопнул себя ладонью по лбу и воскликнул:

— Вспомнил! Ты ж с Резаком педофилов ловишь, да? На ютубе ролики видел! Ага. Крутой!

Ураган не отвечал.

— Чё вы там про кавказцев базарите, а? Кавказ рулит! Повтори мои слова!

Ураган сжал зубы и испепелил неруся презрительным взглядом.

Ахмет что-то гаркнул на своём птичьем языке. Молодой даг, который сидел на втором ярусе нар напротив дверей, встрепенулся и сделал резкое движение рукой. Железная миска, остро отточенная вкруговую, со свистом рассекла воздух и ударила камрада в голову. Тутовик успел сделать шаг назад, смягчил удар и это спасло его. Кровь хлынула из раны. Кожа развалилась, и рубец от уха до подбородка изуродовал молодое лицо. Тут же стоявшие у дверей волчата стаей набросились на Урагана, повалили на цементный пол и начали усердно топтать, толкаясь и мешая друг другу. Желание отличиться перед Ахметом было непреодолимым.

Истекающий кровью Ураган лежал ничком, закрыв руками голову и поджав колени к животу. Невзирая на многочисленные удары, он сознание не потерял. Было больно, но ясность мысли не исчезла. Били непрофессионально и суетливо. Но долго он так не продержится, и Ураган это понимал. Нацик поднёс ладонь ко рту и достал бритву. Потом вцепился мёртвой хваткой в ближайшую ногу, задрал штанину и стал с остервенением полосовать ахиллесово сухожилие.

Дикий вопль раненого кавказца разорвал тюремную тишину. Урагана схватило сразу несколько рук и попытались его оттащить. Но последнее отчаяние придаёт человеку такие силы, про которые он даже сам не подозревал в предыдущей жизни. Нацик пилил мойлом ногу дага невзирая на боль оттого, что ему пытались порвать рот и выдавить глаза, ни на душераздирающий крик. Скорее всего, вой врага придавал ему дополнительные силу и мотивацию.

Послышался звук отодвигающейся заслонки «глазка» двери. Кто-то внимательно наблюдал за происходящим в камере. Потом глазок закрылся.

Через несколько минут раздался удар ключами:

— Что там происходит?! Прекратите немедленно!

Но подследственные не обращали внимания на реплики контролёра. С одной стороны, пресловутый кавказский азарт, с другой — яростная любовь к жизни русского человека, которые не хотели уступать друг другу. Комок человеческих тел, матерясь и изрыгая проклятия, катался по кровавому полу. Кто-то засунул пальцы в рот Урагана, с целью порвать его от уха и до уха. Но молодые челюсти щёлкнули и острые зубы нациста отсекли мизинец неудачника. Теперь уже выли дуэтом. Высоким голосом свежей боли один из сынов гор переживал потерю мизинца, и поглуше, уже несколько ослабевшим, даг с разлохмаченным ахиллесом.

— Первый, первый, я третий. В сто семнадцатой массовая драка, есть раненые. Вызываю наряд!

В коридоре послышался топот сапог, к которому примешивался стук доспехов из кевлара и щитов ведомственного спецназа. Дверь камеры распахнулась и граната со слезоточивым газом влетела вовнутрь. Потом дверь опять захлопнулась. Белый туман наполнил хату. Все моментально растянулись на бетоне, глотая воздух живительной прослойки в несколько сантиметров, которая образовалась между полом и клубами ядовитого дыма.

Только Ураган не отпускал ногу своей жертвы. Выплюнув мизинец изо рта, он перепилил сухожилие и принялся за икроножную мышцу. От новой острой боли дагестанец взвизгнул, но глотнув при этом полной грудью газ с весенним названием «Черёмуха», потерял сознание.

Спустя некоторое время, дверь опять открылась и отважный спецназ в противогазах, касках и вооружённый удлинёнными штурмовыми дубинками, сомкнув щиты, как римские легионеры, вошли в камеру. Беззлобно и методично бойцы стали осыпать ударами насельников хаты, валявшихся на полу. Больше всех доставалось Ахмету, наверно, за его красные кроссовки, что говорит о его поклонении футбольному клубу «Анжи». А все сотрудники пеницитарноой системы традиционно болеют, как всем известно, за «Динамо».

Постучав с полчаса по почкам и отсушив суставы, зэков в синяках и кровоподтёках, как мешки с дерьмом выкинули на коридор.

Скромно стоявший в сторонке Хитрый, подошёл к Ахмету, который лежал скорчившись и держался за пах. Кум склонился над ним и укоризненно спросил:

— Ну, что же ты так, Ахмет?

— Я его домовую книгу еб…л, начальник, — прошептал тот разбитыми в кровь губами. — Дай мне его. Клянусь, п…дорасом сделаю! — сказав это, он обессилено закрыл глаза на своём опухшем от соприкосновения с дубинками лице.

Потом кум отыскал Урагана и поинтересовался:

— Эй ты живой?

— Да, — ответил нацик, отнимая руки от головы.

— Встать можешь? Пошли!

Ураган с трудом поднялся.

— Вот это, бл…дь, пластическая операция, — изумился кум, рассматривая лицо нацика. — Полотенце дайте!

Жирный ключник протянул вафельное полотенце, изъятое в камере.

— На, прижми к щеке. Пошли в оперчасть.

Ураган с трудом пошёл вслед за капитаном Добролюбовым.

***

Когда вошли в оперчасть, Хитрый сделал знак рукой, чтобы контролёры, сопровождавшие их, вышли.

— Присаживайся, — предложил он нацисту.

Тот сел, прижимая к лицу полотенце, которое уже насквозь пропиталось кровью.

Хитрый внимательно смотрел на него некоторое время.

— Что-то быстро ты поссорился с сокамерниками, — сказал он задумчиво. — А ведь тебе примерно полгода сидеть с ними до суда. Если не больше, — он сделал паузу.

— А в другую хату? — спросил Ураган.

— А что толку? — пожал плечами кум. — Переведут от дагестанцев к таджикам. Тебе от этого легче станет?

Тутовик ухмыльнулся и отрицательно покачал головой:

— Нет.

— Но, любую проблему при желании можно решить. Только это самое желание нужно как-то во мне разбудить, — сказал Хитрый монотонным голосом.

— Понял. Сколько? — спросил Ураган.

— Сто, — просто ответил Хитрый.

— Наших? — не понял нацик.

— Евро.

— Круто! — присвистнул Ураган.

— Мы ценим твою жизнь, и прости, твою же ж…пу. И, кстати, там я заметил, что у одного твоего сокамерника пальца на руке не оказалось. Ты не знаешь куда он подевался?

— Нет, — ответил Ураган.

— А я знаю, ты откусил. И это он подробно, при моём желании, напишет в заявлении, а другие подтвердят. А это новая статья. Так что, — миролюбиво добавил Хитрый, — сто кусков нормальная сумма исходя из того, что ты натворил и что тебя ожидает.

— Надо поговорить с Резаком, — мрачно сказал камрад.

— Звони, — кум протянул ему мобильник. — Пусть Пуришкевич свяжется со мной. Как деньги будут внесены — посадят в хату к скинхедам и телефон всегда будет у тебя. А пока будешь сидеть в транзитном боксике один. Трое суток. Больше не могу.

— А гарантии, что не кините, как лоха? — недоверчиво спросил Ураган.

Капитан придвинулся к нему и заглянул в глаза:

— У нас здесь не просто следственный изолятор, а своего рода коммерческая организация. Подрыв репутации приведёт к уменьшению доходов. Да, и выбора у тебя, согласись, нет.

— Это точно, — сказал Ураган, набирая номер Резака. — Алло, Резак! Один четыре! Это я, Ураган!
Часть 11. Призывной пункт.
Подруга Алёны ушла, а Коля сел, обхватив голову бессильными руками, и стал горевать. Сердце не хотело понимать, что Алёны больше нет. Он представил её мёртвую, истерзанную, в синяках и кровоподтёках в холодном мрачном морге среди других трупов и содрогнулся.

Посидев так, он стал ослабевать от внутренних терзаний. Тяжёлая дремота вытеснила сознание, и Коля уронил голову на стол, забывшись в тяжёлом сне.

Его разбудил человек с неопрятными длинными волосами и бородкой. Похожий то ли на бедного художника или начинающего бомжа. Этот то ли художник, то ли бомж купил пива, потом повздорил с подошедшими футбольными фанатами. Затем, смешно задирая ноги, скакал через лужи, удирая от разъярённых болельщиков. Через некоторое время он прибежал, запыхавшись, обратно и попросил убежища от всё-ещё преследовавших его настырных хулиганов. Коля пил с ним водку и слушал надрывные стихи этого странного человека. Через час-другой волосатик ушёл унося с собой недопитое горе, а Коля нахмурился и открыл ещё одну бутылку.

***

Кто-то тряс Николая за плечо в попытке разбудить.

Было холодно. Паренёк отмахивался и пытался укрыться какой-то тряпкой подвернувшуюся под руку, но не мог. Неумолимый будильщик сорвал с него дерюгу, и Коля открыл глаза. Перед ним стоял владелец киоска, бывший капитан ракетных войск, с неблагозвучной фамилией Мисевра, а также его компаньоны по бизнесу: Кудрявый и Тормоз.

Кудрявый — вылитый цыган, хотя и был русским.

Тормоз — худощавый малый, который долго думал и медленно говорил, за что и получил столь меткое прозвище.

Коля приподнялся на локте и ахнул. В киоске гулял посвистывая сквозняк от настежь открытых дверей и на витрине было пусто, хоть шаром покати.

— Спишь? — мрачно спросил Мисевра.

Коля кивнул в ответ.

— Пьёшь? — не унимался хозяин, показывая глазами на пустые бутылки «Зелёной марки».

Студент опять молча мотнул головой.

— Весь товар проеб…л, — тусклым голосом оповестил Тормоз.

— Красавчик, — почему-то улыбнулся Кудрявый.

Он вообще относился к Коле благосклонно. Да и не только к нему. За что Кудрявого и любили киоскёры-реализаторы. Особливо реализаторши, коих он не обходил вниманием и лаской.

Николай сел и стал тереть глаза. Осмотрелся ещё раз.

М-да.

Пока он спал, весь ларёк вынесли. С пьяных глаз дверь забыл закрыть.

— Что делать? — спросил он.

— Паспорт свой неси в залог что деньги отдашь, — ответил Мисевра.

— У меня нет денег.

— Слушай, — Кудрявый сел на диван рядом с ним. — Мы на тебя не давим. Отдавай частями или ещё как. Счётчик даже врубать не будем.

— Паспорт не забудь принести, — напомнил капитан запаса.

Тормоз стоял и думал. Ему добавить было нечего и потому он промолчал.

— Ну, я пошёл тогда? — поднялся с дивана Николай.

— Ага, — ответил Кудрявый. — Ты хоть больше не пей, студент.

— Не буду, — вздохнул Коля и вышел из киоска.

Николай пешком направился в университет. Он не стал садиться на трамвай, чтобы проветриться и немного прийти в себя.

Навстречу шли равнодушные люди, озабоченные своими проблемами и никому не было дела до него.

Алёна, ограбленный киоск — эти события ввели парня в ватное ступорное состояние, и он просто шёл, передвигая ноги, не видя выхода из сложившейся ситуации.

Тупик.

В кармане завибрировал мобильный телефон.

«Отец, — понял Николай».

— Алло, здравствуй, пап.

— Здравствуй, Коля, — ответил отец.

По голосу отца Николай понял, что ничего хорошего он не скажет. Голос был какой-то подавленный и виноватый.

— Что звонишь? Как у вас дела? — спросил сын.

— Коля, я даже не знаю, как сказать, — замялся отец. — У меня нет денег на оплату следующего семестра.

— Как? — Коля остановился. — Ты же говорил, что будут. Кредит хотел брать на работе!

— Да я взял кредит, но твоя бабушка сильно заболела, пришлось деньги внести за операцию, которую будут делать в Москве. В Тагиле отказались, — глухим голосом сказал отец.

— Операция у бабушки? Почему ты сразу не сказал? — огорчённо спросил Коля.

— Только сегодня сообщили решение медицинской комиссии, — ответил отец. — Прости. Но это срочно.

— Да я понимаю, — тихо сказал Коля и свернул с пути, который вёл в университет. — Пока, папа, звони.

Сел на скамейку. Вытянул ноги и закрыл глаза.

Что делать?

Разомкнул веки, и его взгляд упёрся в вывеску «WARGAMING.NET — PATRIA NOSTRA. Танковые бои в Blitz. Призывной пункт».

«Странно, — подумал Николай, — ещё на той неделе здесь был магазин электроники. Хм. «Wargaming.net». Призывной пункт, — он усмехнулся. — Какой человек в здравом уме пойдёт добровольцем?»

Он знал, что по решению суда некоторые зэки отправлялись в танковые бои вместо отбывания наказания в колонии. Срок шёл один к десяти. Дали десятку, отвоевал в WARGAMING год и иди домой. Если сможешь, конечно. Но даже они делали это добровольно, и потому подавляющее большинство осуждённых спокойно хлебало баланду в зоне, предпочитая освободиться хоть и позже, но живым и здоровым. И только самые отчаянные, которым жить надоело, подписывали в зале суда контракт и отправлялись под конвоем в танковую учебку. На них все смотрели, как на сумасшедших и крутили вслед пальцем у виска.

Поговаривали даже, что там ещё сохранились пленные немцы со времён Второй мировой войны. Более полувека они там крошат экипажи противников, ибо настоящие асы и только это помогает им оставаться в живых по сей день.

Что только не говорят про эти блитцевские бои!

И что контракты там бешеные, и денег там море. И что время останавливается для тебя в тот момент, как подписал контракт (кстати, ещё один повод для зэков).

И многое ещё чего, не поддающегося разуму и восприятию простого человека. Хотя, может это просто слухи?

Коля задумался. Потом внимательно посмотрел ещё раз на вывеску.

«А что? — мелькнуло у него в голове. — Может это выход, а?»

Коля передёрнул плечами: «Чушь какая-то лезет в голову».

«А может и не чушь! — думал он спустя мгновение. — Денег нет, а отдавать надо. Учёба закончилась тоже из-за денег. Алёну убили, отомстить не могу. А там, если выживу и с Мисеврой расчитаюсь, и на учёбу хватит и… — стрельнула шальная мысль, — убивать научусь, ствол притащу оттуда и прикончу этих уралмашевских уродов!»

Сердце ёкнуло. Ударило несколько раз невпопад и известило — это то, что нужно.

Коля встал со скамейки и шагнул в сторону призывного пункта, сквозь стеклянные витрины которого смотрели плакаты с мужественными воинами в шлемофонах на фоне бронетехники середины двадцатого столетия.

***

«Дзинь», — медным голосом известил колокольчик о том, что новый потенциальный новобранец переступил порог территории, которая принадлежала WARGAMING.NET.

— Здравствуйте, — поздоровался Коля и огляделся вокруг.

Прямо посередине помещения стоял массивный дубовый стол, покрытый бесцветным лаком, сквозь который просматривалась породистая текстура.

На столе удобно устроились две ноги в жёлтых ботинках на очень толстой подошве.

Обладатель жёлтых ботинок, плотный мужчина лет пятидесяти, развалился в кожаном кресле и курил сигару. Дорогой клетчатый пиджак из плотной материи сидел на нём, как влитой, выдавая былую армейскую выправку.

— Здравия желаю, — иронично ответил мужчина и стряхнул пепел прямо на пол.

Он хоть и был дородного телосложения, но рука, в которой он держал сигару, была аристократично тонкой, можно сказать, даже костлявой. На безымянном пальце красовался тяжёлый перстень из светлого металла, должно быть, из платины. На нём были начертаны вензеля WG. Ёжик седеющих волос. Усы щёточкой. Серые умные глаза с интересом изучали грустного паренька.

— Здесь призывной пункт? — спросил Коля, не зная с чего начать.

Седеющий ёжик утвердительно кивнул:

— Конечно, — потом спросил напрямик. — Что случилось?

— А почему вы решили, что-то случилось? — сказал Николай.

Агент WARGAMING.NET убрал ноги со стола и легко встал из кресла. Он подошёл к пареньку и сказал по-отечески:

— Сынок, просто так сюда не приходят. Рассказывай. Не стесняйся, я всякое слышал. — И ободряюще похлопал по плечу.

И Коля рассказал всё как на духу. Мужчина в клетчатом пиджаке внимательно слушал и одобрительно кивал седым ёжиком. Когда повествование подошло к концу он спросил:

— Убить уралмашевских не передумал?

— Нет, — прошептал Коля.

Агент подошёл к креслу и опять погрузился в него, закинув ноги на стол.

— Хорошо. Ты подходишь нам. Где ты, говоришь, работает отец?

— Испытателем на танковом полигоне. Механиком-водителем.

— Ол райт! У тебя хорошая наследственность.

Коля облегчённо вздохнул и огляделся вокруг ещё раз. Когда его взгляд упал на стеллаж слева на стене, он вздрогнул. На нём лежали в ряд несколько черепов с вытатуированными на них фамилиями с инициалами. На каждом красовалась или фашистская свастика, или красноармейская звезда.

— Что это? — удивлённо спросил он.

— Костница, — ответил агент. — По древней афонской традиции, где монаха хоронят в земле без гроба, а только завёртывают в мантию. Через три года кости откапывают и череп ложат в специально отведённое для этого место — в костницу.

— Зачем? — спросил изумлённо Коля.

— Это долго объяснять, — сказал агент. — Но поверь, это так. А эти головы принадлежат героям Второй мировой войны, — он встал и подошёл к черепам, взял специальную щёточку и смахнул с одного из них пыль. На нём была надпись „Колобанов Зиновий Григорьевич“. — Это советский ас Колобанов. В августе сорок первого он на КВ-1 уничтожил двадцать два немецких танка, два орудия и два бронетранспортёра.

— Ничего себе! — воскликнул студент.

— А это, — агент бережно погладил другой череп, — Александр Михайлович Федин. В бою под селом Дашуковка на Украине он командуя т-34 сжёг один танк, одну самоходную артиллерийскую установку, восемнадцать пулемётных расчётов, более пятидесяти солдат и пролетавший над ним фашистский самолёт.

Коля от удивления раскрыл рот.

— Танком самолёт?!

— Так точно! — ответил мужчина.

Следующий череп он взял в руки и с уважением прочитал надпись: «Михаэль Виттман».

— Его звали «Чёрный барон». Гауптштурмфюрер Ваффен СС. На его счету сто тридцать восемь танков противника. Прошёл Польшу, Грецию, Курскую дугу, Нормандию. Его бой под Виллер-Бокаж англичане по сей день вспоминают с содроганием. Он один на «королевском тигре» уничтожил колонну английских „пустынных крыс“. Да-с. Великий был танкист. Его «тигр» смогли сжечь только авиабомбой. Кстати, его приятель лейтенант Вагнер служит у нас, — при упоминании Вагнера мужчина несколько озабоченно задумался, потом отогнал мысли и водрузил череп прославленного Чёрного барона на место.

Коля слушал, хлопая глазами и молчал.

— Добро пожаловать в мир танков, — агент протянул руку студенту и представился. — Вилен Эрнестович Косолапов.

— Коля, — ответил паренёк, потом поправился. — Николай, — и добавил, — Кузнецов.

Вилен Эрнестович улыбнулся:

— Тоже неплохо. Ну-с, а теперь приступим к деталям…
Часть 12. Визит Вагнера
Раннее утро застало Вагнера в отдельном номере офицерского блока пожизненных контрактников. И хотя сегодня был выходной, но лейтенант не изменял своим привычкам, которые приобрёл в танково-гренадёрской школе вермахта в 1940 году. Подъём в полшестого. Пять километров кросса. Водные процедуры. Лёгкий завтрак.

Вагнер бежит по парку, поскрипывая свежевыпавшим за ночь снегом. Он с наслаждением вдыхает полной грудью морозный воздух.

Ему нравится русская зима. Это благодаря ей в иванах скрывается таинственная сила, которая вырывается наружу в самые ненужные для неприятеля моменты.

Когда Вагнер по настоящему столкнулся с этим явлением природы, то есть с зимой, под Москвой сорок первого года, он думал, что сойдёт с ума.

Эта зима была не альпийская солнечная и ласковая Снежная Королева, а жестокая и мрачная Старуха, чьё леденящее дыхание выводило из строя карбюраторные двигатели немецких танков и наметало двухметровые сугробы, в которых те благополучно тонули.

Когда эта злобная карга смеялась, у солдат на передовой сводило от стужи руки, и чтобы избежать обморожения, они справляли нужду всем отделением на руки временного счастливчика, чья очередь настала отогреть свои красные кисти с шелушащейся кожей под струёй тёплой мочи своих боевых товарищей. Поэтому мочились все сразу и по расписанию.

Вагнер неоднократно наблюдал, как стоят полукругом пехотинцы, замотанные с ног до головы в разное тряпьё поверх шинелей, и дружно испускают жёлтые струи на подставленные ладони своего однополчанина. Пар исходит от онемевших рук со скрюченными негнущимися пальцами, омываемых уриной, и несчастный, закрыв глаза от блаженства шепчет: «Йа…йа…гут…гут».

А всё из-за проклятых интендантских свиней, которые по-тихому саботировали приказы Гитлера! Зимнее обмундирование прибыло на передовую только в конце февраля сорок второго, когда морозы сошли на нет.

Вагнер получил тогда заслуженную медаль «За зимнюю кампанию 1941-1942 года», которую в армейской среде прозвали «мороженое мясо». Ею удостаивались те, кто провёл на передовой под Москвой две недели и более. Боевые офицеры частенько в увольнениях отдавали честь солдатам, на груди которых красовалась эта награда.

А русским хоть бы хны! Пьяные, в валенках и полушубках дальневосточного пополнения, они вгрызлись в мёрзлую землю и, подпираемые приказом «Ни шагу назад», спокойно умирали, как будто для этого и родились. А вместо убитых приходили другие, вереницей эшелонов поставляемые на передовую. Как сказал великий советский полководец маршал Жуков: «Бабы ещё нарожают!»

«Айн-цвайн-драйн, айн-цвайн-драйн», — бежит Вагнер по заснеженному парку. Мышцы наливаются кровью, лёгкие работают, производя ровное дыхание. Во время этих пробежек он замечает, что сам с каждым вдохом понемногу перерождается в такого же русского, которому нравится мороз.

«Айн-цвайн-драйн», — навстречу Вагнеру попадающиеся на глаза танкисты, совершающие, как и он, утреннюю пробежку.

В WARGAMING.NET культ спорта. Просто легче выжить, когда тело послушно выполняет твои команды, а не наоборот.

Впереди замаячила точёная фигурка Марты, которая была отличной бегуньей. При виде её Вагнер вспомнил о самом важном деле, которое он хотел провернуть в этот выходной. Он не стал догонять Марту, а свернул к своему блоку, который замаскировался среди вековых сосен.

Вагнер зашёл в номер. Принял холодный душ и докрасна растёрся большим вафельным полотенцем. На завтрак он сварил эрзац-кофе 1944 года изготовления, тонкий ломтик чёрного хлеба с тремя ложками искусственного мёда. Не спеша выкурил сигарету, почистил зубы и облёкся в серый деловой костюм. Подумав немного, достал из письменного стола браунинг, вставил обойму и сунул сзади за пояс.

В тон к костюму серое дорогое пальто, чёрная шляпа. Кажется, ничего особенного не было видно в его обличьи, но что-то тонкое и неуловимое подсказывало, что это всё-таки иностранец.

Вагнер вышел из номера, сдал ключи дневальному и отправился на проходную контрольно-пропускного пункта.

— Удостоверение, — попросил дежурный на КПП, безногий инвалид, которому ампутировали размозжённые конечности сразу после первого боя.

Вагнер не стал возмущаться, как это делают многие: «Да ты что, Степаныч! Не знаешь что ли меня?», а молча протянул чёрное удостоверение пожизненного контрактника.

Дежурный взглянул в корочки и произнёс:

— Увольнительную.

Немец протянул бланк с водяными знаками, в котором излагалось, что лейтенант Отто Вагнер по решению военно-полевого трибунала отбывающий пожизненный контракт в компании WARGAMING.NET в качестве командира восьмого уровня на ПТ САУ ИСУ-152. И что он, этот самый Вагнер, отправляется в увольнительный отпуск на 12 часов. В случае невозвращения оный танкист непременно считается дезертиром и преследуются по закону, который гласит, что против него, как пожизненного контрактника можно применять огнестрельное оружие со стороны правоохранительных органов без предупреждения и совсем даже необязательно брать живым. Дата. Подпись менеджера по боевому составу. Подпись самого Вагнера, что ознакомился с предупреждением. Фотография. Круглая печать. Всё как положено. Инвалид поставил вдобавок ещё свой штемпель, расписался, вернул документ и сказал:

— Постарайтесь не задерживаться, лейтенант. В случае форс-мажора звоните заранее, чтобы избежать розыскных мероприятий в отношении вас.

— Хорошо, — спокойно ответил немец и вышел за ворота базы WARGAMING.NET.

Недалеко находилась станция метро. Вагнер направился к нему, и спустя некоторое время, подземелье метрополитена поглотило человека в сером пальто с выправкой кадрового военного.

***

Вилен Эрнестович Косолапов задумчиво курил неизменную сигару, закинув, как всегда, свои ноги в жёлтых ботинках на стол.

Лейтенант Вагнер, сказал даже как-то раз недобро прищурившись: «А ты, Косолапов, мне чем-то Черчилля напоминаешь». — Вилен Эрнестович поперхнулся дымом и спросил: «Чем я могу напоминать тебе этого жирного борова?» — «Наверное, сигарой», — мрачно ответил немец.

«Да пошёл нахрен этот фриц», — подумал Косолапов и закрыл глаза.

В этот самый момент колокольчик на входной двери оповестил о приходе посетителя. Агент не стал сразу открывать глаза, а попытался по шагам определить кто пришёл. Настоящий рекрут или праздный зевака. А если потенциальный новобранец, то какой у него возраст, рост и вес. Хобби было такое у Косолапова, шагомания, как иронично называл он сам.

Как только, пришедший сделал несколько шагов у Вилена Эрнестовича испортилось настроение. Без всякого сомнения, это был Вагнер. Только этот тевтон может так входить в помещение. Чёткий шаг ровный и уверенный.

Тьфу!

— Здравия желаю! — поздоровался Вагнер и добавил. — Открывай глаза, всё равно ты узнал меня по шагам.

Вагнеру тоже была известна шагомания Косолапова.

— Здравствуй, герр лейтенант, — агент резво встал и протянул руку для пожатия.

Вагнер посмотрел на раскрытую ладонь Косолапова словно размышляя пожать её или нет. Вилен Эрнестович вспотел от неприятной паузы. Потом немец всё-таки коротко и сильно стиснул его руку.

— Присаживайся, герр лейтенант, — сказал Косолапов, указывая на кресло.

— Спасибо, не буду, — ответил Вагнер, потом подошёл вплотную к агенту и спросил. — Что там у нас с пополнением экипажа?

— Никак, — быстро ответил Косолапов. — Людей нет.

— А новички?

— Тоже нет никого!

— Врёшь, Косолапов! Мне в контрразведке сказали, что один студент подписал контракт на год! — сказал Вагнер хриплым от злости голосом. — Его в учебку отправили на механика-водителя.

Приятель Вагнера, бывший глава абвера адмирал Канарис, работал в Службе безопасности начальником контрразведки WARGAMING.NET и периодически делился с ним о происходящем в кампании за кружечкой настоящего баварского пива со свиной сосиской.

«Хреновы земляки! Сливают информацию друг другу, — подумал Косолапов. — И сюда проникла эта зараза! А мне расхлёбывай!»

— Ах, да! Точно! — воскликнул Вилен Эрнестович. — Прости, Вагнер, забыл! Но отправить тебе его — не могу!

— Это почему? — спросил Вагнер. — Ты же обещал в последний раз, что первый же новобранец идёт ко мне на самоходку без всяких полковых школ и академий!

— Приказ укомплектовать экипаж десятого левела, в котором мехвод погиб в Химмельсдорфе.

— Это на Объекте 140?

— Ага, — подтвердил Косолапов и выплюнул передний зуб.

Потому что рукоятка браунинга врезалась в лицо агента. Брызнула кровь из разбитых губ.

— Ты же клялся мне! — хрипел Вагнер, размахиваясь ещё раз.

Но Косолапов был не из робкого десятка. Он тут же соскользнул с кресла на пол и подсёк «ножницами» ноги Вагнера.

Вагнер рухнул на спину, но мгновенно вскочил, сделав кувырок назад.

— Свинья! — крикнул Вагнер. — Мы чуть не погибли в прошлом бою из-за того, что в экипаже не хватает двух человек! — и он прыгнул двумя ногами на грудь Косолапова.

Хоть Косолапов и обрюзг в последнее время, но навыки, приобретённые в Иностранном легионе, где он служил в танковом полку, сработали: он успел перекатиться вбок. Но от удара по голове браунингом судьба его не уберегла. Свет погас в глазах агента, и он отключился.

Вагнер подошёл к шкафу с амуницией, в котором лежала аптечка, порылся и достал пузырёк с нашатырным спиртом. Смочил им ватку и ткнул под нос Косолапова. Тот полежал немного без всяких признаков чувств, потом подёргал своим картофелеобразным носом и открыл затуманенные глаза.

— С…ка, — произнёс он.

— Звони в учебку, этому своему приятелю грузину Ананидзе, чтобы отправил новичка в противотанковую бригаду самоходок восьмого левела с отметкой, что курс молодого бойца он прошёл, — сказал Вагнер и сунул в руку Косолапова телефон.

— Придурок, он же не научился танком управлять! — просипел Вилен Эрнестович.

— Звони. У меня уже есть мехвод. Мне нужен замковый, — ответил Вагнер и надавил стволом пистолета в висок агента.

— Не буду.

— Будешь. Потому что прекрасно знаешь: когда обнаружат здесь твой труп, а произойдёт это только завтра утром, то я уже буду находиться на защищённой территории WARGAMING.NET. Твоё дело передадут в военную прокуратуру, а из неё отфутболят всё туда же, то есть в WARGAMING. Звони, олень, не выёб…вайся.

Косолапов горько усмехнулся разбитыми губами и всё так же, лёжа на полу, стал набирать номер на своём айфоне.

— Алло, Вано, гамарджобат. Дело есть…Что? …Почему голос расстроенный? …Да, приболел я что-то немного. Температура…Там паренёк к вам поступил. Николай Кузнецов. Знаешь? Так вот…
Часть 13. Солнце на спицах, синева над головой...
Ласковый ветер обдувал смуглое лицо Багира Батырова. Колёса его породистого мотоцикла приятно шелестели по автомагистрали А700, которая вела в Дивеево, место паломничества православных христиан. И хотя Багир был туркменом азербайджанского разлива, ввиду чего являлся нешутошным мусульманином, но тяжёлая ноша политического представителя Самого… хм… страшно вслух произнести, заставляла его колесить по просторам бескрайней, мать его, России, трудиться делая селфи и постить жизнеутверждающие статьи в Живом Журнале, Вконтакте и фейсбуке.

Блоггерство, порою скандальное, было его хлебом горьким и приятным одновременно.

Был ещё один проект, который он курировал: сайт Литпром. Последний оплот сетевых писателей КК (контркультурщиков), но политика отнимала всё время, и поэтому гламурный среднеазиат отдал Литпром.ру на откуп своим друзьям по ночным шабашам: калужскому недоблоггеру Мерлину, воинственному иудею поэту Саше Шмульмитцу (ученику в стихосложениях печально известного Каркуши), и как бы эстету Морызу Евгеньеву, который даже спал с бабочкой на жирной шее и в концертных туфлях.

В последнее время к этой честной компании великовозрастных лоботрясов, питающихся крохами со стола Туркменбаши от литературы, примкнул несостоявшийся прозаик Артамон Канарейкин, который сперва взял с места в карьер, но потом не выдержал дистанции, ибо являлся по национальности то ли коми, то ли манси, то ли ещё каким-то татарином с севера, а им, как известно, пить нельзя — быстро капитулируют перед зелёным змием. Поползли нехорошие слухи про него и про его чудачества, но членство в Редколлегии Канарейкин не потерял, так как худо-бедно, а ума, сортировать по рубрикам произведения КК-писунов, у него ещё хватало. Пока. Но и здесь стали происходить сбои.

От мыслей про своих братьев меньших Багира Батыров отвлёк шлейф пыли, показавшийся на горизонте.

«Байкеры!» — мелькнуло в голове политика, кровь прилила к щекам, и обдало жаром.

Эта была горькая сторона медали блоггерской миссии Батырова. Как-то раз эти недоразвитые качки на тяжёлых мотоциклах не обошли вниманием его статью в соцсетях, в которой он лёгким пером проехался по ним. Можно сказать, шутя! Для лайков и рейтинга! А эти питекантропы сразу руки стали распускать, подкараулив его во время променада на железном коне.

Багир машинально пожевал сломанной когда-то байкерами челюстью, как бы проверяя её работоспособность. Потом он резво свернул с дороги и спрятался в кустах. Быстро нащипал травы и замаскировал свой «Харлей», потом лёг на живот. Подумав немного, сорвал пыльный лопух и, водрузив его себе на голову, затаил дыхание.

— Слышь, Терапевт, — сказал мордастый байкер с окладистой бородой своему предводителю, когда их мотоциклы поравнялись. — Там в кустах чурбан лежит, что памфлет нах…ярил в вонючей ЖЖ про нас. Видишь лопухом прикрылся. От нас гасится походу. Может притормозить и п…здануть ему пару раз для профилактики соблюдения Правил дорожного движения?

— Где? — спросил Терапевт, не поворачивая головы.

— Да вон там справа, — мордоворот показал в сторону парализованного от ужаса Багира Батыров.

Лидер байкерского движения после некоторой паузы ответил:

— Не, Дантист, пускай живёт. Он сейчас представитель знаешь кого? Вот так-то нах…уй. Потом как-нибудь.

— Как скажешь, — слегка обиделся бородач и, прибавив газу, с рёвом унёсся вперёд. — Подумаешь, представитель! — подумал он. — Выцеплю где-нибудь один, все рога поотшибаю!

Багир Батыров с волнением наблюдал за проезжающими байкерами. Сердце учащённо забилось и он покрылся липким потом испуга, когда один из них стал показывать рукой в его сторону. Но Терапевт даже голову не повернул.

«Ага! — догадался блоггер. — Зассали бить политического представителя Самого!»

Настроение улучшилось, солнце засветило ярче, а птицы запели громче.

Багир резво вскочил на ноги, разгрёб от маскировки свой Харлей Дэвидсон, показал вслед удаляющимся байкерам средний палец, дескать, «факью лохи» и, не откладывая дело в долгий ящик, разрешился фотосессией селфи. С упоением он фоткал себя на мотоцикле, под мотоциклом и лежащим рядом обнимая колесо.

И вдруг зазвонил телефон. Не желая отвлекаться от фотографирования самого себя любимого, он проигнорировал первый вызов. Но оппонент не унимался, и судя по сигналу, это была Светлана Бездоннова, жена Артамона Канарейкина.

Айфон надрывался мелодией «Ай, милые глаза твои сияют как звёзды! Ай, как я их люблю!» и это сильно раздражало политика. Он не мог сосредоточиться на фотосессии, и дело явно не клеилось.

«Вот с…чка упорная! — подумал он. — Не может, что ли понять, что если не отвечаю, то сильно занят!»

Но Бездоннова не унималась и звонила, звонила…

***

Две сельских девочки не торопясь шли босиком по обочине дороги. Телефон поставленный на динамик играл русский рэп, вышедший из моды лет пять назад. Они шли и неспешно болтали о том и о сём. Их тела стали уже принимать женские округлости, маленькие упругие груди приподнимали ситцевые платьишка. Золотистый пушок украшал не по курортному загорелые ноги. От одного взгляда на них у Багира Батырова перехватило дыхание. Он судорожно проглотил комок, подступивший к горлу, возбудился и приосанился.

Когда-то давным-давно он уже имел судимость за растление несовершеннолетней, но не признавал этого и упорно утверждал, что менты поганые прихватили его на спекуляции. Была такая статья в Уголовном кодексе Российской федерации. Но Багир её не помнил, и даже не пытался узнать для конспирации. То ли в силу своей врождённой тупости, то ли из-за отважного оптимизма что ему всё нипочём. В общем, он не знал номера статьи, чем вводил в немалое смущение своих собеседников, которых пытался убедить в том, что пострадал из-за своей любви к коммерции, хоть и нелегальной.

— Светка, смотри какой классный мотоцикл у хача! — сказала одна из них заметив Багира Батырова, который картинно стоял, поставив ногу на свой Харлей Дэвидсон.

— Ога, — ответила подруга, нагнулась и почесала ногу, которую укусил комар. — Американская. Как у Чака Норриса. Я вчера фильм смотрела.

Когда она нагибалась зоркий туркмен заметил показавшиеся трусики не первой свежести на гладких девичьих ягодицах. У него помутнело в в глазах и он покачнулся. Детородный орган предательски упёрся в кожаные брюки и устремил свой взор в направлении сельских див.

— Смотри, Светк, у него на тебя встал! — захихикала подруга.

И, хотя Светка потеряла свою девственность ещё позапрошлым летом на сеновале с трактористом Пашкой Наумовым, который коварно опоил её четырёхдневной брагой когда вернулся из армии. Он больно мял едва опухшие груди, беспощадно врываясь в окровавленную Светкину плоть.

Но сейчас её щёки покрыл стыдливый девичий румянец. Ещё бы! Сверкающий на солнце заокеанский монстр нечета Пашкиному «Восходу», на котором он катал её в знак компенсации за синяки на титьках.

— Девчонки! Сюда! — позвал их Батыров, взяв себя в руки. — Сфотографируйте меня. Для фейскбука надо. Плиз!

— Пошли, — шепнула подруга.

— Ага, — ответила Светка, одёрнув короткое платьишко.

Сердце у неё стало учащённо биться в предчувствии чуда. А может быть, и Принца. Всякое бывает.

***

Мотор трактора чихнул пару раз и заглох.

— Вот бл…дь, — выругался Пашка и выпрыгнул из кабины.

Осталось каких-то три километра до сельского магазина в котором продают самое дешёвое пиво «Три толстяка». Придётся пешком идти. Не хочется, а надо. Вся бригада ждёт его.

Вот зараза!

И Пашка со злостью пнул колесо своего «Беларуся». Он достал мятую пачку папирос и закурил. Тёплый летний ветер донёс до него девичий смех.

«Надо же, — подумал Пашка, — на Светкин похож».

Он глубоко затянулся горьким табачным дымом и поперхнулся, когда смех повторился. Это точно была она. Тракторист посмотрел в ту сторону, откуда доносился заливистый призывный смех его соседки и помрачнел. На мощном никелированном Харлее сидел темнокожий гражданин средних лет. На бензобаке распласталась на животе Светка, обхватив его ногами. Гражданин плотно прижимался к ней сзади держась за бёдра и широко улыбался. Светка радостно верещала, а её подруга Надька с довольной физиономией щёлкала айфоном, по всей видимости, принадлежащего смуглому мужику.

Пашка с мрачной решимостью достал из кабины монтировку и надвинул кепку на глаза.

— Ладно, с…ки, — прошептал он и шагнул в сторону весёлой компании.

***

Верный Харлей уносил Багира Батырова по шоссе как боевой конь своего всадника с поля боя из окружения врагов. Ворот рубахи был разорван, многострадальная челюсть устояла на этот раз и не сломалась, но болела. Шутка ли: получить железякой по е…лу. Хорошо что этот калдырь поскользнулся и удар прошёлся по касательной.

Фара чоппера была разбита и бак покрыли вмятины от яростной атаки механизатора. Почему-то всю злость он выместил на мотоцикл, пока Политический представитель лежал на земле, притворившись мёртвым. А вот когда этот сельский недоумок переключился на свою подругу, матерясь осыпая ударами, Багир орлом взлетел на своего железного иноходца и только его видали! Тупые твари! Хрен вам всем, а не самого Багира Батырова!

Но он ещё вернётся! Тысячи туркмен и азербайджанцев придут сюда из Москвы по его приказу и уничтожат всё в округе, чтобы все знали — нельзя поднимать руку на Представителя! Да он сам после того как примет душ и позавтракает вернётся завтра и вломит всем трактористам, комбайнёрам и прочей местной мрази. Разрушит все колхозы и оставит выжженную землю после себя! Ого-го! Они все пожалеют! Да!

Глаза Батыровы засверкали. Он осознал всё своё величие и почувствовал себя Тамерланом.

Телефонный звонок отвлёк Батырова от сладостных мстительных мечтаний.

— Да, — ответил он.

— Багирчик, я не могу, приезжай быстрее! — раздалось рыдание Светы Бездонновой. — Он что-то задумал! Он убьёт меня! Ба-а-гир! Что ты так долго?!

— Еду-еду! Ты только ментов не вызывай! А то, бл…дь, знаешь, с моей-то популярностью в народе такой вой поднимут! Ты же знаешь, чей я Представитель? А если мой редактор завалит кого-то? Всё! Жди!

Багир тут же набрал другой номер.

— Алло! Мерлин! Через пару часов подъезжай на квартиру Канарейкина. Что? Да так. Светку свою убить хочет. Она уже больше суток в ванной сидит закрывшись от него. Ага. Нормально. Будешь подъезжать — отзвонись.

«Русские свиньи, — подумал Батыров, пряча айфон в карман своих кожаных брюк».
Часть 14. Деньги для камрада
— Да, понял. Сколько?! Сто кусков?! — Резак вытер выступивший пот с лица. — Да они чё там, ох…уели?! — он сморщил лицо и снял очки. С силой сжал мобильный телефон. Казалось вот-вот и самсунг лопнет в его мускулистых руках.

Соратники притихли и внимательно слушали, как дуче разговаривает с Ураганом, который находился в следственном изоляторе. В подвале, заставленном штангами и гирями, повисла гробовая тишина. Только было слышно, как яростно сопит Резак, едва сдерживая гнев от услышанного.

— Что? В камеру к хачам закинули? Вот мрази! И чё? Молодец! Красава! — Пуришкевич волновался. — Всё нормально, Ураган, что-нибудь придумаем. Как его зовут? Капитан Добронравов? Хитрый, что ли? Знаю, знаю, — протянул Резак. — Он рядом с тобой? Дай-ка ему трубку. Слышь, капитан, ты меня знаешь, через неделю бабло будет. Веришь? Камрада нашего только в правую хату посели, к белым людям. Точно-точно, быть мне последним п…дорасом, если кину тебя. Ураган же у вас. Договорились? О‘кей.

Резак выключил телефон и посмотрел на сподвижников, которые стояли суровой сосредоточенной стеной в ожидании слов их вождя.

— Пацаны, надо достать сто тысяч евро. Такую цену выдвинули менты, чтобы Урагана не опустили на тюрьме в звериной хате, — начал он. — Есть предложения? Только без криминала. Мобилы отжимать и тому подобное — отметается. Навару ноль и стопудово загребут, — Пуришкевич сел на прорезиненую подставку для штанги и внимательно посмотрел карими строгими глазами сквозь линзы очков на соратников.

— Ну, может, чурбана какого-нибудь завалим? — предложил кто-то.

— И чё? Тебе денег за это дадут? — встрепенулся Резак.

— Ну, не знаю.

— Охренеть, — прошептал Резак.

— А я вот что, милок, думаю, — проскрипел вдруг старческий голос.

Это баба Груня зашла погреться да и уснула. А теперь вот проснулась от негодующих криков Резака и стала невольной свидетельницей разговора.

Все взоры обратились на неё. Бритые затылки застыли в напряжённом ожидании.

— Милостыню просить надо! — заключила старая карга.

— Чё-о?! — раздалось сразу несколько разочарованных голосов.

— А то! Милостыню! — добавила бабка.

— И чё мы иметь будем? Несколько рублей в день? — спросил тот амбал, который недавно предлагал завалить чурку.

— Если ума нет, то будет у тебя несколько рублей! А с умом можно и по десять тыщ иметь. Вот! Моя соседка Трофимовна, у неё одного глаза нет, ишо в молодости на камвольном комбинате кислотой выело, нищей работает у станции метро. Дык ей пару тыщ перепадает, а ежели сама по себе бы была, то и по двадцадке бы имела, как она говорит. Да кто ж даст одной-то побираться! За местечко хорошее платить надо, да шоб алкаши ни пакостили и бродяги ни отнимали в конце дня, — сказала баба Груня и поджала губы.

— Постой, постой! — глаза Пуришкевича заблестели в предчувствии барыша. Уж что что, а запах денег он за версту чувствовал. — А ведь это тема! Как я сразу об этом не подумал! Молодец, баба Груня!

Морщинки на лице старухи расплылись в доброй улыбке.

— Ну, не знаю как ты недопетрил до этого. Кажись не дурак какой. Вона какую армию мордоворотов набрал. Можно и самим побираться и никаким кровососам не платить денюжек.

— Так кто мне подаст? — опять засомневался потенциальный убивец чурбанов.

— А ты рожу-то измажь грязью, да тряпьё натяни на себя рваное, да товарищи по этой самой роже пару раз пущай треснут. Дурачком прикинься скрюченным. Вот и подадут тебе. Наш народ шибко жалостивый, — назидательно прошамкала баба Груня.

— Чё сразу по роже-то? — возмутился качок.

— Да бл…дь! — вмешался Резак. — Там камрад томится в лапах системы, а ты пару п…здюлей вытерпеть не можешь?!

— Да не, Резак! — тут же согласился соратник. — Я за Урагана и в огонь, и в воду.

— Да ладно. Верю, — сказал Резак. — Всё равно надо будет настоящих ущербов набирать.

Сказано — сделано. На AVITO дали объявление о наборе людей первой группы инвалидности на высокооплачиваемую работу. Соцпакет, выходные дни, восьмичасовой рабочий день. Оплачиваемый отпуск. Обещано было всё как положено. И потянулись вереницей калеки в спортзал к Резаку на собеседование перед трудоустройством.

— Сколько тебе лет? — спрашивает Резак молодого безногого по самый пах инвалида.

— Двадцать пять, — отвечает калека.

— А чё морда такая испитая, как будто сорок? Ноги где потерял?

— По пьяни поездом отрезало, — отвечает кандидат на профессионального нищего.

— Короче, мы тебя берём с испытательным сроком на два месяца. Только потом официальное трудоустройство. Понял? — Пуришкевич брезгливо смотрит на понурившего голову инвалида.

— Понял, — отвечает тот.

— И водку-то не пей! — вставляет своё слово баба Груня, которая сидит рядом с Резаком и служит консультантом, как человек, повидавший многое в жизни.

— Да, — подтверждает Резак слова бабы Груни. — Напьёшься во время работы — штраф месячная зарплата.

— Угу, — соглашается инвалид.

— В общем, так. Ты молодой. Работать будешь под ветерана горячей точки. Тельник, берет, камуфляж, орден — всё дадим. Инструктаж по легенде: где служил, в каком госпитале лежал, пройдёшь завтра перед выходом на точку.

— Да не надо инструктажа. Я и в самом деле воевал. Вторая чеченская кампания.

— Классно! — Резак довольно потёр руки. — Завтра приходи сюда к пяти часам утра.

— Так рано?

— Рано? Пока на точки вас развезём, там уже и люди на работу пойдут.

— Понятно.

— Следующий! — кричит Резак.

Безногий выкатывается из кладовки переделанной в кабинет. На его место заходит однорукий старик. Резак оценивающе смотрит на него.

Потом на бабу Груню. Та, прищурившись, уставилась на безрукого. Посверлила некоторое время взглядом и утвердительно мотнула головой.

— Пойдет, — проскрипела она. — Но было бы лучше, если б не однорукий, а полностью безрукий.

Тот в испуге озирается по сторонам.

— Не бойся, — ухмыляется Пуришкевич. — Лет сколько? Документы есть?

***

Развезли нищих по ранее намеченным точкам. Часть соратников сама переоделась в лохмотья. Пуришкевич лично изъявил желание непосредственно участвовать в процессе. Уж очень ему нравилось дурить тупых обывателей, что полностью соответствует Уставу социал-тутовиков. Он сидел в грязи, открыв рот, из которого капали слюни. Ни дать ни взять, врождённый дебил. Он расположился вместе с бабой Груней у психбольницы имени Алексеева, которую воспел Владимир Семёнович в «Письме в редакцию из сумасшедшего дома с Канатчиковой дачи». Баба Груня с плаксивым лицом приставала к прохожим, которые спешили в этот дом скорби и причитала:

— Помогите люди добрые, пенсия маленькая. Сын дебил с рождения, а ест много. На хлеб не хватает, — и плакала горючими слезами.

Пуришкевич мычал что-то нечленораздельное и хлопал ладошкой по жиже из грязи и снега.

Неподалёку расположились и другие попрошайки, работающие на тутовиков. Машина с группой прикрытия стояла за углом. Четверо человек вооружённые битами и травматическими пистолетами готовы были в любой момент вмешаться в критическую ситуацию, возникшую вокруг нищих.

По первости были проблемы с главврачом Моргулисом.

Психов, которые у него лечились, он отправлял за подаянием к воротам больницы. Установил им план — десять тысяч на каждого человека. Кто его не выполнял — получали укол аминазина в четыре точки на ночь. Когда люди Резака разогнали пинками подопечных Моргулиса, он сам вышел узнать, что произошло. Его сопровождали четыре амбала-санитара в белых халатах и засученными рукавами. Официальную охрану он не хотел подключать к столь щекотливым вопросам.

— Что тут происходит? — спросил он, блеснув линзами очков на округлом холёном гладковыбритом лице.

Ему очень не понравился ухмыляющийся лысый молодчик с ирокезом на голове с внимательными умными карими глазками, которые тоже смотрели на мир, как и Моргулис, сквозь очки. Главврач сразу определил в нём лидера, не будь он психиатром.

Но ответил не обладатель ирокеза, а какая-то старушенция, подошедшая сбоку. Она безапеляционно схватила его за рукав.

— Слышь, мил человек, разреши мне и моим внукам здесь милостыньку просить, — проскрипела она.

От такой наглости у Моргулиса спёрло дыхание.

«Мил человек», «милостынька»!

Он нервно оттолкнул бабку, освобождая руку.

— Э! Ты чего бабушку нашу толкаешь? — встрепенулись парни.

Санитары напряглись готовые защищать своего шефа.

— Сергей Натанович, — сказал наконец-то ирокез со смеющимися глазами. — С вами хотят поговорить, — и протянул сотовый телефон.

Моргулис нахмурился и взял трубку. Сердце заныло в нехорошем предчувствии.

— Сергей, — услышал он голос жены. — Я хотела отвезти Петеньку в музыкальную школу, но не смогла, все четыре колеса у моей машины оказались спущенными.

— А почему ты звонишь не со своего телефона? — нервно спросил Моргулис.

— Да, погоди ты, Сергей, сейчас расскажу, — затараторила взволнованно жена. — Пока я стояла у машины, какой-то хулиган вырвал у меня сумочку и убежал, а в ней лежали деньги, водительские права и телефон! Потом мы с Петей пошли обратно домой и застряли в лифте. Хорошо, что с нами оказались молодые люди и дали свой телефон тебе позвонить.

Моргулис зло прищурился и в упор посмотрел на ирокеза. Тот нагло и иронично пялился на него не отводя глаз.

***

С другими психбольницами: на Матросской тишине и улице Потешной тоже удалось договориться без большой крови. Питерские соратники расположились у имени Кащенко. И так во всех крупных городах.

Не обошёл вниманием Резак пригородные электрички и вокзалы. Компания под кодовым названием «Оккупай-милостивляй» разогналась, набирая ход и деньги для камрада Урагана.