Юраан : Наследники

Когда великий океан отступает на время, оттягивает щупальца своих волн за горизонт, наступает пора собирать крабов. Ынгу любит эти часы. Никто не мешает, старшая жена не досаждает своими советами, а младшая – глупостью. Можно взять корзины, сплетенные дочерьми, и смело идти в сторону чуть наклонившегося на закат солнца.
- Ырагу, пойдем вместе? – Загорелая спина сына виднеется за крайней хижиной. Ковыряется там, строит что-то, что ли?
- Нет, аба-апа, - разогнувшись, отвечает тот. – Надо укрепить стенку. Не дай Мурзунг, рухнет ночью.
- Поменьше валяйся с женой, не рухнет… - ворчит Ынгу, в душе довольный хозяйственностью сына. Выучил, воспитал. Да и жена у того ладная, сам бы повалял. Правда, после двух своих сил на это не остается. – Сам пойду.
- Иди, аба-апа, удачного лова!

Доверху наполненная первая корзина, накрытая куском прочной сетки, остается позади. Не таскать же улов туда и обратно? Полежит, воровать тут некому.
Ынгу бредет по неровному дну, обходя острые камни. Всматривается в лужи воды, ищет крабов. Те, словно чувствуя приближение охотника, стараются спрятаться, почти не шевелят длинными зубчатыми клешнями, хотя иногда пощелкивание слышно издалека. Солнце заметно припекает, Ынгу то и дело останавливается, чтобы отпить из глиняной бутылки, привязанной на поясе. Вода теплая, противная, пахнет морем, как и всё вокруг.
Но хотя бы не соленая.
Впереди виднеется что-то странное. Великий океан горазд на неожиданные подарки, это он знает. Целые стволы деревьев, большие непромокаемые пластиканты, которыми можно укрыть сразу две хижины, да много чего еще. Раньше, когда он был молод, попадались даже вещи Предков, но последние лет двадцать – ничего особенного.
Но это что-то живое, оно шевелится.
Ынгу запоздало жалеет, что не взял копьё, но теперь-то поздно: до берега час ходьбы, деревни давно не видно, какие там копья… Он наклоняется и берет в свободную от корзины руку острый кусок камня. Всё-таки оружие.
Живое впереди слабо размахивает конечностями и издает звуки. Ынгу жалеет теперь об утраченной остроте зрения, он давно не молод. Чтобы рассмотреть, придется подойти ближе.

Серафиму плохо.
Ещё несколько минут назад он был солдатом. Воином. Боевой единицей, а не истекающим кровью куском мяса в пробитом десятком пуль «Ратнике форте». Он шел в атаку, и всё было просто – наши за спиной, враги впереди. Командир поставил задачу отбить у врага территорию бывшей фабрики, придал их с Альбертом для подкрепления полуроте пехотинцев и послал в бой. «Береты» засели плотно, так сразу не вышибешь.
Всё это ерунда, конечно! Ребята упорно говорят, что их позиционная возня ни к чему. Дело идет к обмену ядерными ударами, а они за развалины воюют. Насмерть, но без смысла.
Серафим жадно припал к фляге. Где он сейчас? Что вообще произошло? Он помнит только удары пуль в кевлар, тяжелое падение на спину, чуть не расколовшее шлем на затылке. Потом вспышка в глазах – и вот он лежит под палящим солнцем возле какой-то лужи. Воняет гниющими водорослями, неподалеку прополз самый натуральный краб, сложно прищелкивая клешнями. Что-то было в нем странное, но Серафим не понял.
Да и не до того.
Предсмертный бред? А где туннель света и прочая всем известная картина маслом?! И почему, почему так больно… Впрочем, последнее понятно – он уже расстегнул боковые крепления с одной стороны и заглянул под боевые доспехи. Грудь и живот. Там было мокро от крови и на вид плохо. Крупный калибр, не иначе. Знали, чем брать.
Из-за череды холмов появилась чья-то фигура. Если не глюки, человек. Несет что-то, не разобрать. Серафим торопливо, кривясь от боли в груди, накинул шлем и включил встроенную систему. Прицел – нет. Связь с отрядом – тоже нет, проверял уже. А, вот, бинокль!
Фигурка расплылась в воздухе, потом резко, скачком, приблизилась, словно прыгнув в глаза. Лохматый седой дед, завернувшийся в кусок грубой ткани и подпоясанный веревкой. Озирается по сторонам. Несет кривую самодельную корзину. На вид – дикарь дикарем, кому еще придет в голову скакать босиком по здешним камням.
Но жилистый, не поспорить.
Серафим ощупал бедренные карманы, ища ракетницу. Потом пистолет. А ничего нет, кроме запасной обоймы и фляжки. Аптечку он не смог найти чуть раньше. Предсмертные глюки не предполагают полного комплекта боевого костюма, жаль. Рядом валялся только штатный автомат, но он со встроенным глушителем, внимания не привлечешь. Рукой помахать? Он попытался встать, хотя бы на колени, и слабо взмахнул рукой. Скрученный болью, упал обратно, больно ударившись плечом о камни.
Дед с корзиной заметил его, заметил! В бинокль шлема было хорошо видно удивление пополам со страхом. Испугался, поднял камень, но идет сюда. Сложный нынче пошел бред, с подробностями…

Ынгу подобрался поближе, внимательно разглядывая существо. Серая в пятнах кожа, толстые плоские копыта, голова как у жука-лицееда – гладкая, блестящая, вся в выростах усиков. Но гораздо больше, чем у жука. И крыльев не видно. Странная зверюга, странная.
- Во имя Мурзунга, ты кто? – близко подходить опасно, Ынгу остановился в паре бросков камня. Поставил на землю корзину, до половины наполненную крабами и губчатыми звездами.
- Сыраахмимм…
Ничего себе! Оно разговаривает?!
Существо стащило с себя жучью голову. Внутри оказалась человеческая. Велики дела твои, Мурзунг!
- А ты хтойе?
На самом деле разговаривает, не шутка! Ынгу попятился назад, чуть не сбил корзину и сам едва не упал, споткнувшись о камень.
- Человек!
- Иии… ях – чхеловехх… А кхто – Мурхзуунг?
Такого не бывало никогда. Деды дедов не рассказывали о говорящих зверях. Сказок было навалом: и что люди умели раньше летать, и о железных лодках величиной с остров, и хижинах в шесть рук этажей, и о Великой Войне, конечно. А вот о таких зверях не было.
Неподалеку начал нащелкивать свою музыку краб, но Ынгу было не до него.
- Если ты – человек, надо уходить отсюда, - рассудительно сказал он.
- Нхе могху… Рханен… - простонал в ответ говорящий зверь. Даже на таком расстоянии от него пахло кровью и дурной раной.
- Тогда смерть, - просто ответил Ынгу, разведя руками.
Камень он выбросил. Раз крыльев нет, да еще и ранен - бояться не стоит.
– Скоро прилив, вода вернется. Здесь глубоко будет.
- Прхиливх? Гхлубокхо… - как ученая птица папагийу, повторил зверь и примолк. – Кхеровхо…
Ынгу тоже стоял молча, прикидывая, чем можно поживиться. Жучий шлем он отверг сразу, только дочерей пугать. Железная палка, на которой лежал зверь? Нужная штука, но драться за неё… Если бы зверь отдал её сам, тогда дело другое.
- Пхомогхи мхне, - наконец попросил раненый и попытался встать. – Охтхведхи на бгхерехх!
- Не могу тебя отвести… - признал Ынгу. – Не успеем, ты не дойдешь. Одному бы успеть.
- Скхотинха ты, блхядхь, - непонятно ответил зверь и бессильно откинулся на землю.
- Слышишь, зверь! Отдай мне железную палку? – решился Ынгу. – Мы за тебя будем молиться Мурзунгу. Всей деревней, клянусь отцом. Хорошо?
- Кхулех тхутх кхорхошегхо? – опять непонятно спросил зверь и с трудом вытащил из-под себя палку. – Идхи отхсюдах нхах!
Ынгу подошел вплотную и схватил палку за один конец. Зверь коротко рассмеялся и в руке у него что-то щёлкнуло.
- Отдай, тебе не нужна! Мне нужна! – уже уверенно тараторил Ынгу, потянув свой конец палки. – Отдай!
Серафим посмотрел ему в глаза и вспомнил ефрейтора Тарманова перед смертью. То же непрошибаемое упорство пополам с вечной глупостью. Не отпустит…
- Иди нахрен отсюда, дед! – с трудом выговорил он. – Ни к чему тебе мое боевое оружие. Будет вода прибывать, если ты не сбрехал, хоть застрелюсь сразу.
- Отдай! – решительно рванул автомат дикарь, и ничего больше не оставалось, как выстрелить. Короткая, в три патрона очередь пробила старику грудь навылет. Он закачался, что-то шепча своему Мурзунгу, и упал на спину.
- Допрыгался, пень старый? А мог бы домой шлепать… - спрашивает Серафим у покойника. По понятным причинам ответа нет. Только щёлкают клешнями многочисленные крабы, видимо, почуявшие добычу. Они лезут из корзины дикаря, подбираются со всех сторон.
- Вот, начните с него, а меня потом… Потом… - сам себе шепчет Серафим. В глазах у него после короткой борьбы за оружие потемнело, голова начала кружиться.
Не уснуть бы – заживо сожрут! Какое здесь солнце яркое, как давит на глаза…

Крабы, деловито пощелкивая клешнями, полукругом сходятся к двум людям – мертвому и едва живому. Все, кто есть в округе, заслышав сложную мелодию щелчков, в которой есть всё – и где лежит добыча, и сколько её, и кто нашел и гордится, исполняя танец охотника и созывая всех на пир.
- Собирайтесь, братья, собирайтесь! Безволосые с вечной суши в нашей власти! Отомстим! Съедим всех, нас будет больше! Нам станет лучше! Растите, племена, растите! Сюда! Сюда!
Всё новые и новые крабы, шевеля усиками и щелкая, стекаются к добыче, хлопая почти человеческими глазами, на которых у последних поколений стали появляться ресницы. Зачатки легких похрипывают при быстрой ходьбе, но помогают оставаться на воздухе подолгу. Передние клешни у некоторых медленно, но верно превращаются в трехпалые манипуляторы.
Да и вообще - со времен ядерной войны крабы заметно поумнели.