Шева : Зоя

Давно это было.
Дурак я тогда был. Впрочем, как и сейчас.
Но не об этом речь.

После института по распределению я получил направление на ***-кий авиазавод.
Попал в конструкторский отдел. Отдел был большой, человек двести, и разбит на КБ. В моём КБ было восемнадцать человек. Большая часть - женщины. Ясно и понятно, что старше меня. Многие имели детей, некоторые - даже внуков.
Незамужних было двое. Худющая, высокая дылда, уже и не помню, как её звали, и Зоя.
Зое было немного за тридцать. Чуть выше среднего роста, крепкосбитая, но миловидная брюнетка с коротко стриженными, чёрными как смоль, волосами.
Заметно выделяли Зою от других женщин две вещи: четвёртый размер груди и неукротимый, искромётный характер. Всегда энергичная, весёлая, остроумная, из тех, кому, как говорится, - палец в рот не клади.
Зоя была хохлушка и часто употребляла в речи украинские прибаутки. На всю жизнь запомнились: Як напалы всим сэлом - лэдь видгавкалась…Полэтила, як брэхня по сэлу…Малэнький собачка - всю жизнь цуценя.
Пела хорошо. Это я потом уже узнал, на праздничных посиделках.
Почему-то с самого начала Зоя взяла надо мной как-бы опеку. Это тогда я думал, - почему-то. Сейчас-то, конечно, оно немного по-другому видится.
Собственно, что было? Да ничего.
В обед часто в шашки резались, в которых Зоя была большой мастак.
Иногда она приносила из дому свежеспеченные пирожки или другие вкусные плюшки, угощала. Вкус до сих пор помню.
Иногда она вроде как ненароком прижималась ко мне своей огромной, тугой грудью. Я не отодвигался, - с чего вдруг?
Но воспринимал я её как…ну, как дальнюю родственницу. Добрую, но дальнюю.
Мысли же все были заняты десятиклассницей, с которой тогда познакомился.

А потом вдруг Зоя заболела.
Сначала говорили, - бронхит, подозрение на воспаление лёгких.
Потом её положили в больницу.
По канонам тех лет, если из рабочего коллектива кто-то попадал в больницу, проведать - это было святое.
Организация проведывания лежала на профорге коллектива. Которым на тот момент в силу наивности, житейской неопытности и комсомольского возраста был я.
Желающих поехать к Зое в больницу почему-то не оказалось. Женщины ссылались на детей, которых надо забирать из садика, на мужей, которым надо готовить ужин, и еще на миллион других причин.
Ну, миллион - это, конечно, я загнул. Просто вспомнилась песня про «миллион алых роз», которая тогда была у всех на слуху.
Мужиков в коллективе, если вычесть предпенсионного возраста начальника и его зама средних лет, было раз-два.
То есть при расчёте на «раз-два» я получался кандидатом номер «раз».
Ну что: скинулись, женщины в обед метнулись по магазинам, купили гостинцы для Зои, помню - даже три апельсина было. И где они их достали?
Шеф выписал мне увольнительную, и я с авоськой вышел за проходную.
Солнце в тот день светило будь-здоров, небо чистое было, да и вообще, я заметил еще раньше, - когда выходишь за проходную, настроение всегда поднимается. Хотя, казалось бы, - не тюрьма же.

Зоя жила в пригороде. Там же её и положили в местную больницу. На работу она ездила электричкой. Благо платформа остановки электрички была совсем рядом с проходной, метров сто пятьдесят, не больше.
Очень удобно. Половина завода ездила на работу электричкой.
На профсоюзные деньги я купил билет «туда-обратно», на высоком деревянном щите рядом с кассой в расписании нашёл время ближайшей электрички.
Она подошла буквально через десять минут. Время - дневное, рабочее, в вагоне было всего до десятка человек, не больше.
Удобно устроился - на лавке, возле окна. За окном мелькали частные дома, дачи, начинающие цвести яблони, вишни, другая зелёная живность.
Дышалось весной. Но уже беременной летом.
До Зоиного посёлка ехать было минут двадцать пять - тридцать.
Электричка прогрохотала по мосту через неширокую речку, по радио объявили «мою» станцию.
Еще на платформе у вышедшего со мной из электрички немногочисленного народа я расспросил, как найти больницу. Народ с удовольствием и обстоятельно рассказал. Даже рукой показали, - мол, вон туда.
Минут за двадцать я добрался. Объяснил - к кому, что с работы, дескать.
Зоя лежала на втором этаже. В отдельной палате.
Что даже меня, несведущего в «больничных» делах, удивило.

Когда я вошёл в палату, Зоя лежала на кровати и смотрела в потолок.
Тогда её взгляд показался мне взглядом очень уставшего человека.
Сейчас я сказал бы, что в этом взгляде было осознание бессмысленности жизни.
И надломленность.
И горечь от невозможности что-то изменить.
Повернув на подушке голову и увидев меня, Зоя сразу же хотела что-то сказать, но тут же запнулась, будто всхлипнула, и только выдавила из себя, - Выйди, пожалуйста. Зайди через пару минут.
Я вышел. Потом, через время, зашёл опять.
Заметил, что Зоя подкрасила губы, поправила причёску.
А еще я заметил, как она изменилась.
Похудела, черты лица заострились, стали будто строже. Привычная улыбка исчезла.
Разговор у нас как-то сразу не заладился.
Я стеснялся, она - тоже. Не хотелось ей, наверное, чтобы я её такой видел.
Передача была положена в тумбочку, потом я односложно ответил на несколько совершенно ей неинтересных вопросов типа «как там на работе?».
Потом, будто боясь, что может возникнуть пауза, которую она не выдержит, Зоя, попытавшись улыбнуться, сказала, - Ты извини, мне сейчас процедуру будут делать, так что ты иди уже. Спасибо скажи. Привет там передавай!
Увидев, что улыбка кривится и кукожится, а в глазах Зои уже стоят слёзы, неловко попрощавшись, я беглецом выскочил из палаты.
На обратной дороге в окне электрички мелькали те же приметы вовсю разворачивающейся весны, но настроение почему-то было совсем не то, с которым я ехал к Зое.
Не радовало даже, что в общежитие попаду раньше, чем обычно.

На следующий день на работе я добросовестно рассказал, что видел, что Зоя просила передать.
А потом ненароком подслушал разговор двух наших баб. Из которого понял, что еще вчера, после моего ухода, из больницы был телефонный звонок, - Зоя попросила, чтобы больше в больницу никто не приходил.
- Никого не хочу видеть! – сказала.
Я опешил, - что я вчера не так сделал?
Было обидно, непонятно, да и, вообще, как-то…
Даже я заметил, что после моей поездки атмосфера в женской части коллектива КБ стала невеселой и напряжённой.
Как в ожидании чего-то.

Зоя умерла через две недели.
Тогда с этим редко выживали.
По углам в КБ шелестел приглушённый женский шёпот, - Такая молодая…И до тридцати пяти не дожила…А намучилась как…
С похорон только и запомнились заострившиеся, жёлтые, будто и не Зоины черты лица, и почему-то странно уменьшившееся тело.
Из наших я оказался последним, кто видел Зою.
Живой.

Давно это было.
Считай - жизнь прошла.
Но теперь я Зою понимаю.