: Камбала

Летом четырнадцатого года Танька по прозвищу Камбала уезжала из Донецка в Киев.
Разбухшая от вещей сумка закрываться не желала. Танька прижимала ее коленкой, пыхтела, и упрямо тянула на себя щербатую змейку. Сумка ёжилась, пиналась то углом коробки, то каблучком туфли, но, так и не застегнулась. Застежка с треском лопнула.

- Ну и хрен с ней,- плюнула Танька и впихнула в распахнутый баул ракетки для бадминтона.
-Когда еще в Киев придется съездить, - думала Таня. - А Машка любит играть в бадминтон.

Маша Гагарина школьная подруга Камбалы уже месяц как жила в Киеве.
Услышав в трубке Танин голос, она долго орала, что из-за таких как ты, все и началось! Спрашивала, какого она ходила на референдум? Ехидно интересовалась, куда подевались гостеприимные московские родственники? Обозвала Камбалу проклятой сепаратисткой и продиктовала свой киевский адрес.
До поезда оставалось три часа. Таня прислушалась, где-то в районе аэропорта слышались одиночные выстрелы.
- Успею,- решила. Выхватила из холодильника кулек с едой и побежала на улицу.
Во дворе было тихо, чисто и безлюдно. В детской песочнице сверкал оранжевый совочек. Сладко пахли петуньи, блестел политый из шланга асфальт. Как ни странно, коммунальные службы работали исправно. Таня заскользила вдоль стен к мусорным бакам. Мусор вывозили каждый день, хоть и вывозить было нечего. Жильцов на Розы Люксембург почти не осталось.

В распахнутом окне первого этажа суетилась жэковская Любка. Она сосредоточенно выставляла на подоконник теплые банки с только что законсервированными огурцами и, на крадущуюся вдоль стен Таньку, внимания не обращала.

- Успею, успею. Я быстренько. Ничего со мной не случится, - толкались и спешили впереди друг друга мысли.
- Ну, куда они все подевались, Да, что ж это такое?
Танька оббежала зеленые мусорные баки, заглянула в открытую дверь подъезда и понеслась в соседний двор.
- Может в бомбоубежище попрятались? Счас-счас, только покормлю и домой. А потом, потом быстро на поезд, и в Киев, к Машке!

На ступенях бомбоубежища, курили и воровато поглядывали в белесое небо мужчины.
По улице пронесся грузовик, в кабине играла музыка.
« Така як ты, бувае раз на все жыття»,- жизнеутверждающе хрипел приемник.

Бахнуло совсем рядом. Завизжали сигнализации автомобилей. Из «Стоматологии» напротив выбежали доктор и пациент. На шее больного болталась пристегнутая зеленая салфетка.
Танька закрыла уши руками, втиснулась плоским телом в стену, и застыла испуганной камбалой.
- Это не «грады», это не «грады»… Может, авария на шахте, может, грузовик с кем-то столкнулся…
Второй, третий взрывы. Звенели, сыпались на асфальт выбитые стекла. Взрывной волной распахнуло дверь подвала. Из подземелья вырвалась, и понеслась через двор стая кошек.
Голодные, взъерошенные, они бежали в дым и копоть разрушенного соседнего дома. Танька понеслась следом. Она не понимала что творит, мчалась за обезумевшей кошачьей сворой и думала только о том, что должна их накормить.

Наперерез Татьяне бежали доктор с пациентом. Они что-то кричали, но Таня их не слышала. Дантист Исакич сбил Таньку с ног и поволок в подвал. Следующая волна взрыва раздалась уже за спиной. Они успели, добежали.

Таня сидела на полу, стряхивала с разбитых коленей прилипшие кусочки гравия. Пальцы левой руки намертво вцепились в пакет с едой.
Исакича била дрожь, он прижался затылком к прелой стене подвала и не отрывал взгляда от Таниного пакета. Газета внутри прозрачного кулька размокла, проглядывали расплывшиеся жирные буквы. ДНР.
Воняло рыбой. Танька протянула кулек соседу.
- Это камбала. Для кошек… Я хотела их покормить.

На поезд Танька не успела. В Киев не уехала. Она по-прежнему ходила утром на базар. Выпрашивала у бердянских браконьеров остатки рыбы, кормила ими кошек, и вставляла в квартире выбитые стекла. Соседей в подъезде почти не осталось. Только Люба, по-прежнему, подметала двор, а Исакич лечил больные зубы.
Не распакованная дорожная сумка уныло громоздилась в узкой прихожей.
Все чаще и чаще раздавались взрывы. Таня научилась по звуку отличать «Грады» от минометов. Буднично прислушивалась к автоматным очередям и обходила стороной улицы с дорогими магазинами. В Донецке грабили, мародерствовали, убивали. Вакханалия вседозволенности и понимание пройденной точки не возврата превратила обывателей в бандитов. Одним уже некуда было бежать, а другие все еще надеялись на чудо. Никто из них не хотел войны, но и мир уже не был спасением.

К зданию СБУ подъезжали легковые автомобили. Из машин выходили одетые в военные френчи люди. Худые лица, впалые щеки, уставшие злые глаза. Из кабинетов вынесли на улицу и сожгли украинские флаги. Над зданием вывесили флаг ДНР. Иногда на площади проходили митинги. Приезжали новобранцы. Люди во френчах пожимали им руки и выдавали оружие.
- Они не уйдут, Таня. Им некуда уходить, им здесь хорошо,- утверждал мудрый Исакич. – Нам придется приспосабливаться. Но, Вы, Таня, Вы должны уехать! Вы еще молоды, и Вам опасно здесь оставаться.

Город обезлюдел. Заклеенные скотчем окна, заколоченные витрины, разграбленные супермаркеты. По пустынным улицам бродили вооруженные люди в камуфляже. Временами проезжали бронемашины с обнаженными по пояс, загорелыми до черноты парнями. Иногда Таня слышала, как эти парни пели. Играли на гитаре и душевно пели старые военные песни.
«Темная ночь, Только пули свистят по степи. Только ветер гудит в проводах, Только звезды мерцают»…
Таня не понимала кто эти люди. Не знала свои они или чужие. Она их боялась. Боялась оружия, беспечных улыбок и равнодушно шарящих глаз.
Она видела, как парни устанавливают во дворах минометы и понимала, что эти люди могут застрелить любого. Невзрачную Таньку, ребенка или старого доктора. Таня просто боялась, а они просто стреляли.
- Что защищают эти люди? Кого они защищают? Чего они добиваются? Ради какой свободы они умирают? И кому нужна такая свобода? Кому нужен разрушенный, мертвый город?
Ответов у Тани не было. Не было ответов и у множества покинувших родной город дончан. Люди уезжали от войны, увозили семьи в безопасное место. Одни удирали в Россию, другие - на запад, третьи - в центр. Уезжали к родственникам, знакомым, в дальние села и приазовские пансионаты. Люди убегали. Они не хотели воевать, надеялись, что все уладится само собой, что кто-то, неважно кто, украинская армия или российские солдаты их защитят. Они не думали о предательстве, о покинутой родине, по-мещански жалели нажитое добро, брошенные квартиры и налаженный спокойный быт.

Люди покидали Донецк. «Сепаратистка» Танька по прозвищу Камбала тоже уехала.
Неугомонная Маша уговорила покидающих город приятелей, взять с собой в машину школьную подругу.
Уставшие, потные, пыльные они преодолели пять блокпостов и спустя семь часов добрались до маленького поселка на берегу моря.

Старенький голубоглазый санаторий приветливо сверкал натёртыми окнами, гудел пылесосами и громыхал матом сантехника. Ухоженные патриархальные клумбы благоухали запахом чайных роз и маттиол. Многолетние сосны прятали в лохматой тени сверкающие глянцем свежей краски детские площадки. Древний заводской санаторий готовился принять новый заезд отдыхающих.
Незатейливый азовский поселок раскинулся над обрывом грядой монументальных зданий советской эпохи. Густо и ярко накрашенные санатории напоминали расплывшиеся лица их провинциальных администраторш. Объемные вывески гордо оглашали имена хозяев. «Мотор-Сич», «Ферросплащик», «Запорожжсталь». Эти раскатистые « рр» и растопыренные «жж» вызвали у Тани неосознанную тревогу. Однако, тенистые аллеи, уютные беседки и, насквозь пронизанная солнцем, застекленная столовая, вернули покой и напомнили бездумное детство.

Санаторий жил своей жизнью. На первый взгляд здесь ничего не напоминало о войне.
По пляжу бегали дети, строились песочные замки, ваялись русалки. Сновали вдоль берега торговцы пахлавой, рыбой и сладкой ватой. Мужчины провожали взглядом загорелую торговку домашним вином. Пляжные объявления по-прежнему запрещали купаться в шторм и нырять с волнореза.
Все было как всегда. Только, временами, над морем раздавался непривычный гул. Молодые мамы, тревожные бабушки и отрешенные папы вскакивали, прикрывали глаза козырьком ладони и, молча, смотрели в небо. Низко над морем, так низко, что можно было различить написанные на борту буквы, плыли пузатые военные вертолеты.
Вертолеты исчезали и насупленные мужчины, присаживались на песок, и, начинали что-то тихо бормотать женам.
- А, что я буду делать?! Одна! С двумя детьми, – визгливо заводились женщины. И мужчины замолкали.
Они были странные, эти отдыхающие в том году мужчины. Не бегали за пивом, не жарили шашлыков, не пили в солнцепек водку, не таскали из киоска чебуреки. Их белые до синевы тела, темные лица и загорелые по локоть руки выдавали тружеников и редких посетителей пляжей.
В столовой мужчины уныло сидели за одним столом с тещами, матерями, женами и детьми. Они быстро съедали столовскую кашу и убегали на улицу курить. По аллеям санатория бродили угрюмые мужчины и тихо разговаривали по телефону.
- Ну, шо я ему скажу, Оксана? Ну, шо?! Та не плачь, не надо. Он взрослый мужчина, он сам принял решение…Приезжай к нам, если шо. Хотя…, сам не знаю, куда мы дальше поедем. Знаешь, тут тоже недешево.
- Ну, а что там дома? Стреляют? Наш дом-то целый?
- Кого похоронили? Брата?! Осколок? Шо ты кажэш? Снидав на веранде? Да кто ж на веранде завтракает, в такое-то время?!
- Так, а ты что думаешь? Пойдешь воевать? А сколько плотят?
- Решили в Запорожье. Там вроде спокойно. Пока спокойно.

Из столовой выбегали загорелые дети. Томно возникали краснолицые супруги и увлекали мужей на послеобеденный сон.
Женщины убегали от реалий успешнее мужиков. Здесь, на отдыхе, возможно впервые в жизни, они оказались главными. Их растерянные мужья послушно «спасали» от войны баб и детей. Женщины же изо всех сил верили, что все уладится. Неведомо как, но уладится. По вечерам они облачались в открытые платья, наряжали детей и устраивали семейные променады по дорожкам санатория. Немыслимый фарс и вера в лучшее.

- Боже, спаси Украину,- молилась Танька,- спаси нас всех, Господи! Сделай так, чтобы война закончилась. Сделай так, чтобы мы все вернулись домой.
В Таньке не было ненависти к тем, воюющим в Донецке, парням. Она не искала причин, не считала себя виноватой. Тогда, в мае, она действительно думала, что так будет лучше. Искренне верила, что будет независимый Донбасс и, что Россия поможет и, что наступит лучшая жизнь. Надеялась, что будет так, как когда-то, давно. Когда был жив папа, и они всей семьей ездили в Москву, покупали там красивые вещи, ходили в ресторан «Кавказ» и пели «Молодого коногона». На том референдуме Таня голосовала за праздник, праздник ставший войной.

«Сепаратистка» Таня нянчилась с детьми донецких приятелей. Собирала со столовских тарелок остатки еды и кормила ими приморских кошек. Шерсть ленивых южанок блестела, переливалась отблесками драгоценного меха. Вальяжным покоем исходили сытые раскормленные морды.
Кошки войны не боялись, кошки ели камбалу.

Август, 2014