Владимир Павлов : Смеющийся колодец (II)

Девочка, которую звали Инга, объясняла, почему дети так устроены, что у них в переходном возрасте всегда проблемы с родителями. Взглянувшую на нее Иру передернуло от острой физической брезгливости.

– Я боюсь оставаться наедине со своей мамой, – сказала она. – Мать неверна отцу, и, возможно, я не его дочь. За это она меня и ненавидит. У нее подготовлены все документы, чтобы упрятать меня в психбольницу.

Инга спросила, откуда она знает о документах, но Ира сказала, что это страшная тайна, и что она обещала человеку, сообщившему ей секрет, никому не говорить об этом.

– Вот глупости! – Инга фыркнула. – Эти документы так просто не подготовишь. Нужно обследовать человека с его же согласия. Мне папа говорил.

Ира подумала, что это звучит разумно, но ее собственное видение тонких полей родителей подсказывало ей, что права она.

Инга снова засмеялась.
– Я и собиралась тебя взять с собой в кино. – Она направилась к двери. – Но тебе нужно быть поласковей с моими подругами.

Ира схватила ее за руку – сигнал преломить копье. Анка проводила их сердитым взглядом, но в то же время на лице ее появилось чуть шутливое выражение и своего рода гордость.

– Разберемся с этим потом, – сказала Инга, и дверь за ними закрылась.

В коридоре было темно, пахло хлоркой, кислой капустой и мочой. Они сбежали вниз по лестнице. Инга перескакивала сразу через две ступеньки, на секунду останавливалась на каждом пролете и смотрела на Иру. Ира прыгала за ней вниз, стараясь не отставать. Когда она добралась до первого этажа, Инга была уже на крыльце и обменивалась новостями со своими подругами, сидевшими во дворе – они вечно торчали во дворе.

Ира не любила подруг Инги, потому что они ее презирали, – так ей казалось. Единственная причина, почему они не пытались выказать этого, заключалась в том, что они боялись Ингу – она это знала. Ира проскользнула мимо них и спустилась на тротуар, чувствуя по взглядам, которые они изредка на нее бросали, продолжая болтать с Ингой, что они при этом думали: папенькина дочка, ошеломляюще глупый сгусток подростковых амбиций. Они словно жалели Ингу, ведь ей приходилось водить с собой такую дуру, напичканную слоганами из реклам. Минуты, для нее опасные – ведь Инга могла в любой момент передумать и сказать, что ей нужно по делам с подругами.

И каждый раз она стояла, дрожа от обиды, но напуская на себя независимый вид, и ждала, пока Инга расстанется со своими подругами и спустится с крыльца. Она вся замирала, ожидая, что Инга повернется к ней и скажет: «Ириша, девочка, не обижайся на меня, но тут случилось такое…» Это означало, что ей следует идти в кино одной, а потом бродить по улицам, пока не стемнеет. Она не могла возвратиться домой, потому что тогда мать и отец поняли бы, что она не была в школе.

Потом еще четверть часа под землей, и весь в мыле, всплываешь на раскаленные тротуары. На солнце плавятся витрины (витрины в этих местах со странным свойством искажать твое отражение), за грядой домов контур гостиницы «Ленинградская» призрачным зигзагом взлетает в небо. Тихо катятся волны машин, между магазинами туда-сюда снуют прелестные в смуглом мире отражений женщины.

Вечерний людской поток втянул их, понес, завихряясь у торговых лотков, у переходов. Некоторое время они шли молча, потом Инга, стряхнув с себя задумчивость, предложила:
– Хочешь мороженого?

На перекрестке бойко торговали мороженым. В конусных стаканчиках вскипала ваниль. За гнутым стеклом морозильной витрины стояла женщина, держа наполняющийся стаканчик. В набор ее дряхлых прелестей входило и совершенно оплывшее лицо, украшенное, однако, алчным провалом огромного влажного рта, и отвисшая нижняя губа, не держащая слюну, и щетинившиеся над верхней губой росистые усики… «Рот не из самых аппетитных, – подумала Ира, – не те уста, которые вас манит облобызать. Только не капни слюной мне в стаканчик, только не капни слюной мне в стаканчик…Господи!» Она так крепко всадила верхние резцы в язык, что еле подавила крик. Затем смиренно протянула руку к стаканчику – теперь уж обязательно придется отведать ее слюны.

Низко опустив голову, сдвинув брови, Ира про себя считала шаги, спеша закончить до того, как они дойдут до очередной трещины в асфальте. Если число окажется больше шестидесяти, сегодня все сложится удачно. Шестьдесят – номер ее дома. Но отвращение прошло. Она видела серые проплешины на тротуаре, слышала шарканье башмаков прохожих и ровный голос Инги, тихо рассказывающий о «необыкновенной дуре», которая хотела ей «впарить китайскую шнягу под видом «Диора».

Сквозь нарастающий шум остро процокала девушка с высокой прической. Казалось, что девушка ее не видит, но вдруг Ира наклонилась, будто бы для того, чтобы поправить туфлю, и мысленно приказала, чтобы девушка посмотрела на нее. Девушка послушно обернулась, и, оглядев ее, – Ира знала, что в таком ракурсе она особенно хороша, – улыбнулась так широко, как будто хотела показать все свои зубы.

И вот эта девушка – темненькая, с быстрыми светлыми глазами. И вот этот дедок с дурацкой ухмылкой, которая бы могла сойти за симптом психического расстройства. И вот этот парень на велосипеде. Все хотят ее – рак похоти разъедает их души. Весь мир барахтается в ее матке, между этих плотных, как огромные плоды, ягодиц.

Ира быстро взглянула на велосипедиста и на мгновение увидела прыщавое, девичье лицо – лицо мальчика, отчаянно делающего вид, что он уже не слушает маму. Он уезжал наискось через площадь, вихляя, оглядываясь на нее, и вскоре скрылся где-то у пестрых лотков рынка.

Сверкающая стремнина машин замерла. На середине пешеходного перехода Ира вновь наклонилась, так, что раздавшиеся бедра натянули юбку до треска. На сей раз ей даже этого не хотелось, но словно какая-то могущественная сила мягко, но властно понуждала ее. Кто-то игриво, с ритмическим узором, просигналил, из грузовика в первом ряду раздались одобрительные возгласы. Ира наклонилась, чтобы получше рассмотреть лицо спящего. Человек за рулем повернулся, и их лица оказались почти на одной линии. Он вовсе не спал. Вытянув руку, он уперся средним пальцем в ветровое стекло.
– Придурок! – прошипела Ира. – Черномазый! Рожа, как будто червей носом копал!

Инга с удивлением уставилась на нее.
– Знакомый твой, что ли?
– Да, нет. Всякая мразь тут пытается изобразить из себя альфа-самца…

С рыком, который заполнил все вокруг, пикап медленно двинулся за ними. Они прошли метров триста, и тут Ира, наклонившись к уху подруги, взволнованно зашептала:
– Свернем здесь! Только ни о чем не спрашивай!

Они быстро повернули между двумя зданиями в какой-то переулок. По обеим сторонам стояли торговые павильончики, пикап с трудом лавировал между ними.
– Еще раз! Потом объясню!

Они свернули на узкую улочку. Через дорогу был натянут рекламный баннер. Сумеют ли они оторваться от пикапа, не побежав, спросила себя Ира. Казалось, они попали в ловушку, но тут Ира услышала подсказку: «Сверни налево, а там – прямо по дорожке». Голос звучал «внутри головы», и, однако же, не сливался с ее мыслями.
– Теперь налево!

Они пересекли тротуар, а потом пошли по широкой пешеходной дорожке, слева был бетонный забор, а справа – глухая стена какого-то здания. Откуда-то из подворотни послышался стон – стонал пьяный. Ира процедила «сдохни, тварь», с трудом уговорила Ингу повернуть в арку, и они сразу же оказались на проспекте.
– Куда теперь? – недоуменно спросила Инга.
Тон у нее был какой-то странный. Наверное, тоже что-то чувствует.
– Прямо вперед, мимо магазина, между магазином и банком – вон туда!



Остаток пути шли молча. Вблизи выгнутый параболой кинотеатр казался циклопическим прибором для генерирования психических волн, чуждые мысли ввинчивались в череп, подобно личинкам жука-древоточца.

Инга купила билеты в кассе, и они направились к фойе. Они были уже на пороге, когда сзади кто-то будто окликнул Иру. Обернувшись, Ира различила в полумраке вестибюля метрах в десяти от них троих парней, которые, по-видимому, шли за ними следом. Недаром предчувствие чего-то неприятного не оставляло ее до последней минуты. А, может быть, это мама все подстроила, и парни только и ждут момента, чтобы схватить ее и доставить в психушку? Ире сделалось страшно.

Она не успела защититься от психического удара. Страшного удара, будто пробившего ауру. Держась за подругу и теряя равновесие, Ира спросила себя, чем же они в нее выстрелили – может быть, психотронной пушкой нового образца, которую темные встраивают прямо в аджну своих агентов.

Она очнулась под фанфары заставки и ругань приказывавшей заткнуться контролерши. Ира зажмурилась, и мозг яркой вспышкой пронзила боль. Она сидела неподвижно, стараясь не думать ни о чем и следя за яркими туфельками героини, от кого-то убегающей.

Ее вдруг охватил странный жар, ей стало стыдно, что она сидит так близко к Инге, что их бедра соприкасаются, и смешно и дух захватывает, как будто тебя сейчас пощекочут. Ира взглянула на Ингу. Медовая кожа, стройная сильная спина, плотность мускулистых ягодиц… Та сидела, закусив губу, чтобы не расхохотаться, – так всегда ведут себя люди, которые знают твой секрет. Ира вздрогнула, будто со сна, когда услышала свое имя.
– А в кого ты влюблена, Ириша?

Ира мучительно покраснела, хотя у нее никогда и не было никакого возлюбленного. Парни, которые за ней увивались, были ей безразличны.
– Ни в кого. – Она в смущении облизала губы.

Инга привстала, поправив юбку.

– Это уже глупо. Ты уже слишком взрослая, чтобы ни в кого не влюбиться.
– А я и не хочу ни в кого влюбляться.

Ира понимала, что ведет себя глупо. Она достала из пакета попкорн и жевала его.

«Нет у меня никакого возлюбленного, – следовало ей сказать, – потому что все парни страшные, волосатые, с кривыми ногами»

Вот Инга красивая – ошеломляюще красивая – но на роль возлюбленного она не годится.


* * *

В другой раз, когда она не пошла в школу, ветер плевался сгустками холодной мокрети, и было еще слишком рано возвращаться домой. На металлическом небе заклубились, наваливаясь одна на другую, черные грозовые тучи. Потом они стали опадать, и металлический свет стал гаснуть – начался дождь.

Утром она заметила, что у мамы из сумки торчит полупрозрачный пакет: в такие обычно упаковывают ампулы.

«Какой-то пакет, и там ничего такого не может находиться, никаких лекарств», – твердила она себе всю дорогу от станции метро до заброшенной больницы. И в то же время она знала, что это неправда. Ей было страшно, страшно за Принцессу – она как бы снова ожила в ней. В желудке у нее вдруг появилась откуда-то здоровенная глыба льда, которая целый день, пока она ездила от станции к станции и закладывала «психические магниты», все таяла, таяла и никак не могла растаять. Временами она даже твердела и как будто росла, и тогда ей казалось: вот-вот вывалятся наружу ее кишки, вот-вот она задохнется или зайдется криком.

Заброшенная больница находилась за углом от ремонтно-эксплуатационной базы. Казалось, что на всем свете не было другого защищенного от дождя места.

Ира свернула направо и побежала вдоль улицы. Свернув еще два раза, она очутилась перед зданием с темными зияющими окнами.

Здание было полностью погружено во тьму. Она позабыла в этот момент, как в темноте ее преследовало нечто, похожее на сгусток черных паров, потому что дождь вконец доконал ее.

Она поднялась по лестнице, ведущей на чердак, и забралась в здание через одно из разбитых окон. Там, в кромешной тьме и тишине, она сорвала с себя одежду и стала исступленно мять свои груди, ягодицы и бедра. Послышалась какая-то возня в темноте, беспрерывное движение, и она вспомнила об ифратараканах, о том, какие они свирепые и какие огромные, как они могут уплотнять свою эфирную ткань и прогрызать бреши в реальности. Лихорадочно надев юбку и блузку, она уселась на корточки, трясясь от страха, не смея оглянуться вокруг, и смотрела только в окно.

Ира не знала, долго ли просидела так на корточках. Она прислушивалась к шуму дождя и шороху инфратараканов. И тут вдруг ухо ее различило еще один звук – она уже некоторое время слышала его, не сознавая, что это может быть. Это походило на стон, на вздохи, словно кого-то душили, и звук этот смешивался с шумом дождя и с угрожающим человеческим голосом. Звуки шли из-за двери, ведущей на лестничную площадку.

Ей хотелось встать, но она еще сильнее сжалась и припала к полу. Звуки приближались, и она знала, что это грозит ей гибелью. Она посмотрела в сторону двери, и ей показалось, что она различает очертания фигуры на фоне облупленной стены; фигура была полусогнутой, и человек стонал, пытаясь вытащить из живота какой-то предмет, испытывая невероятные страдания. Затем ей показалось, что она видит две фигуры, вцепившиеся друг в друга, шумно дышащие.

Она наблюдала, распластавшись на полу. Непонятное возбуждение смешалось в ее душе со страхом и усугубляло этот страх. Она не могла двинуться с места. Не смела пошевелиться. Фигуры теперь немного успокоились. Ей показалось, что одна из них – Инга, и она, по-видимому, плакала, умоляла сохранить ей жизнь. Но в ответ на ее рыдания послышалось лишь хихиканье. Страшные ругательства посыпались снова; убийственная жестокость возобновилась с новой ужасающей силой. Рыдания начали нарастать, набирать силу, словно песня.

Затем все стихло, всякое движение прекратилось. Слышен был лишь шум дождя и шорох инфратараканов. Все кончилось – один из них или оба лежали, растянувшись на полу, мертвые или умирающие в этом проклятом месте. И тут раздался смех, низкий, хриплый, психопатический смех, и фигура повернулась в ее сторону и, казалось, двинулась на нее.

Она закричала и встала во весь рост, ударившись головой об оконную раму. Шиньон слетел у нее с головы, и она стала спускаться вниз по лестнице, выбираясь из больницы.

Она помчалась по улице, опустив голову, словно полоумная, подальше от этого нехорошего места. Добежав до ступенек своего подъезда, она наткнулась на отца.

Ира застыла в замешательстве. Отец остановился и улыбнулся, лицо у него было очень усталое, казалось, он может улыбаться только одной половиной лица.

– Где ты пропадала весь день? – спросил он своим хриплым голосом. – Какой у тебя вид! Ты что, не ходишь в школу?
– Это никого не касается, – сказала она резко, пытаясь за грубостью скрыть волнение.
– Постой-ка, что это с тобой? Ты промокла до нитки и вся дрожишь…
Но Ира была не в силах слова вымолвить. Отец обнял ее изо всей силы, однако дрожь не унималась.
– Ну, Ира, давай выкладывай мне, где ты пропадаешь по двенадцать часов, – сказал отец уже другим тоном. – Ты умная, развитая не по годам девочка. Почему ты не ходишь в школу? Ты ведь понимаешь, что без аттестата дороги нет.
– Мне не хочется видеть, как катятся, как сходят на нет мои подруги, как гаснет в их головах прежний ум. Хороши учителя, которые, рассуждая об алгебре и биологии перед толпой мальчишек и девчонок, стараются не замечать, как они всаживают в себя иглу каждый раз, как зайдут в сортир. Эфедрин и крокодил дают им больше, чем алгебра.
– Так ли уж все страшно?
– Конечно. Все еще страшней. Готова поклясться, что вы, когда первый раз попробовали, были ненамного старше нас.
Отец хотел возразить, но Ира остановила его энергичным жестом.
– Довольно! Не надо притворяться. Я все знаю. И мы, так же, как в свое время вы, вырастаем ужасающе быстро и стукаемся головой о низкий потолок своих реальных возможностей. Нас переполняет ярость. Две тьмы – вот все, что мы знаем по-настоящему: тьма нашей жизни, которая скоро должна сомкнуться вокруг нас, и тьма виртуальных компьютерных мирков, где мы делаемся слепыми для той, другой тьмы и можем мстить реальности за себя…