Андрей П. : Самурай

Когда Юле диагностировали ВИЧ, она даже не удивилась.
Врач, молодой, бородатый, сложив руки замком на столе и слегка склонив голову влево, что-то сбивчиво объяснял большим пальцам своих ладоней. Юля слушала вполуха и тоже загипнотизированно следила за его большими пальцами, беспрерывно стучащими друг о друга подушечками. Казалось, что, если они остановятся, то и всё вокруг замрёт, обездвижится, повиснет в воздухе, даже пылинки, бесстыдно пляшущие в лучах солнечного света.
Звучали какие-то цифры, миллион инфицированных, "и это только официально", ну нихуя себе; что-то про латентный период и что "люди живут десятилетиями", ну рада за них, хули; особенно Юлю умилило произнесённое максимально вкрадчиво "ВИЧ не приговор..." Блядь, да прекратит он стучать?
- Я девственница.
Она добилась своего. Пальцы будто оцепенели вместе со своим хозяином.
- Что?
- Девственница. Не трахалась никогда.
- А. Да... Да... Бытует заблуждение, что данное заболевание передаётся исключительно половым путём, но источником заражения могут послужить...
И опять понеслась. Ровно, как заученный текст, он бубнил про нестерильные иглы и скальпели, и про ингибиторы, и опять про "люди живут десятилетиями", заело что ли? Нагрудный карман его халата несколько раз светился и вибрировал. Юля чуть не прыснула, представляя его будущий диалог. Да, дорогая, прости, дорогая, не мог ответить, был занят. Объяснял 19-летней девице, что та скоро сдохнет. Нет, нет, не задержусь, можешь разогревать. Сдержалась: в конце концов, он успокаивал себя, а не её.
Провожая её до двери кабинета, врач ещё раз напомнил, что главное - не запускать течение болезни и что, "если будут какие-то вопросы"...
- А зачем борода?
- Что, простите?
- Ну, почему молодые врачи отпускают себе бороду, а пожилые всегда гладко выбриты?
Молча выставил её за дверь.

***

В общежитие возвращалась не спеша. Она вообще никуда и никогда не спешила. Её раздражала и даже немного пугала вся эта мышиная возня, когда люди вскакивали в закрывающиеся двери вагонов метро или салонов троллейбусов. Будто пять минут, потраченные на ожидание следующего поезда или автобуса, будут для них решающими.
Юля прислушивалась к себе. Где-то слышала, что первой реакцией людей, столкнувшихся с безутешным горем вроде смертельной болезни, является отрицание. Ничего такого. Ей казалось глупым и пошлым задаваться риторическим "почему я", почему не малолетние торчки или потаскушки-одногруппницы. Она не испытывала сочувствия к матерям, ведущим здоровый образ жизни, но внезапно рожающим неполноценных детей. Она не видела ничего необычного в том, что судьба-насмешница одаривает раком лёгких некурящих людей. Её откровенно бесила щепетильность некоторых дядек и тёток, подходивших к ней на автобусных остановках и просивших "дымить подальше". Как будто очередная её сигарета может стать для них последней. Забавляет эта дурацкая человеческая привычка искать несуществующие причинно-следственные связи между нравственным поведением и равнодушно-хаотичной поступью смерти. Подобно детям, ждущим конфетку за хорошее поведение, люди искренне верили, что, если следовать определённым правилам, можно контролировать течение жизни и смерти. Наивные, все как один обречённые на заклание, они ищут логику и мотивы в торжестве нелепой случайности.
Ей ли, студентке мехмата, не знать.

***

Выросшая в Тульской области, Юля с детства видела вокруг лишь картины распада и разложения. Её, некогда процветающий, маленький городок, выросший вокруг разбросанных тут и там химических предприятий, с распадом СССР начал приходить в запустение. Химические заводы стали один за одним закрываться, оборудование - распродаваться, ну а всё, что плохо лежало, - растаскиваться бывшими рабочими, потерявшими в одночасье работу, представлявшую собой и средство и цель существования.
Мужская часть населения начала пить, женская - стремительно стареть. Рождённая в конце девяностых, Юля уже в детстве боялась выходить на улицу. С папой ещё можно было: всех этих дядь витей, дядь серёжей и николаичей он знал, здоровался с ними, неизменно давал десятку на опохмел, но когда к Юле наклонялось какое-нибудь отёкшее лицо, улыбалось, демонстрируя наполовину сгнившие, наполовину отсутствующие зубы, и осипшим голосом сообщало, как она выросла, она теребила папу за рукав: пойдём.
Ещё хуже были старушки, несущие свою неизменную и никому не нужную службу на лавочках возле подъездов. Она каждый день здоровалась, и бабушки начинали одну и ту же заезженную пластинку, мол, какая хорошая девочка и как она уже выросла. В детстве почему-то всех взрослых интересует, как ты растёшь. Но, разглядывая эти морщинистые лица, их впалые щёки, всё их тряпьё, будто найденное на дне пронафталиненного сундука, в которое они заворачивались как луковица из загадки, она мечтала только об одном: никогда не вырасти, никогда не стать такими, как они.
Позже, уже подростком, смотря бесчисленные фильмы про постапокалиптические времена и нашествия зомби, Юля только смеялась. Зомби ходили по улицам и трясущимися руками собирали мелочь на бутылку. Вода и воздух уже были заражены: их городок находился в так называемой "зоне радиоактивного загрязнения, возникшего вследствие аварии на Чернобыльской АЭС". Её родители получали пенсии, питьевая вода была платной, - её привозили в город огромные водовозы, и никто не имел ни малейшего понятия о том, скажется ли радиация на будущих поколениях. Впрочем, будущие поколения и сами вполне успешно справлялись: на руинах заводов, ставших излюбленными местами тусовок подростков, частенько находили использованные шприцы. Честно говоря, конец света здесь вряд ли бы кто заметил.

***

Из дневника Юли:

"В американских слэшерах есть такой традиционный персонаж – final girl – девушка, которая обычно выживает в самом конце, становясь антагонистом злодея. Как правило, она девственница или не ведёт беспорядочную половую жизнь, т.е. невинна. В какой-то степени орудие маньяка ( нож, бензопила и т.д. ) имеет чёткую фаллическую символику. Поиск жертвы, заигрывание с ней, проникновение в неё суть метафоры полового акта. Столкновение последней девушки со злодеем есть столкновение невинности с похотью. Невинность якобы всегда выживает.
Хуйня всё это. Бесконечные сиквелы и воскресающие маньяки упорно доказывают нам, что зло восторжествует, невинность будет утрачена, нож найдёт свою жертву рано или поздно."

***

Положительный ВИЧ-статус мало что изменил в Юлиной жизни. Разве что придал решимости.
Она продолжала ходить на занятия, а по выходным, иногда, засиживаться в книжных магазинах. Книги успокаивали. В будние дни она обкладывалась учебниками: высшая математика и теоретическая физика были интереснее, да и проще, чем человеческие взаимоотношения.
Соседка по комнате поглядывала на неё косо, но особо не выпендривалась. Это была уже вторая: первая, ленивая визгливая коза поднимала скандал всякий раз, когда Юлю поднимал с кровати будильник. Орала, что не может потом заснуть. Узнав о Юлином диагнозе, и вовсе пошла жаловаться коменданту. Не хочу, мол, жить с этой спидозной. Подселили сюда.
Парней отшивать стало проще. Бледная худышка, она и так не пользовалась большой популярностью, а тут даже самые настойчивые ухажёры перестали добиваться её благосклонности. Бедные ребята, не сумевшие добиться взаимности признанных красавиц курса, они, видимо, рассчитывали, что уж эта-то закомплексованная замухрышка не сможет устоять перед тем, что ей, в кои-то веки, уделили внимание. Сообщая им о своём диагнозе, она про себя посмеивалась. Где-то в глубине души она даже хотела встретить того, кто её полюбит. Не потому что она мечтала о любви, глупости это всё, просто было интересно: неужели все эти россказни о том, что "внешность не главное" и что "главного глазами не увидишь", весь этот бред платонических отношений окажется правдой? Неужели кто-то сможет полюбить её, спидозницу и изгоя? Юле хотелось хоть раз ошибиться.
Но таких дураков не находилось. Она смотрела в эти блестящие глаза, следила за кончиком языка, облизывающим растянутые в порочной улыбке губы, чувствовала руки,как бы невзначай поглаживающие её по спине, и видела лишь то, что видела всегда: животную похоть, слегка завуалированную словами о духовном и возвышенном.
Она целовалась лишь один раз в жизни, в десятом классе, на дне рождения у подруги. Родителей подруги не было дома, зато была куча парней, знакомых и незнакомых, и один из них упорно пытался поддерживать с Юлей разговор, с каждой выпитой рюмкой становясь всё смелее и наглее. В какой-то момент - Юля сама не поняла, какой именно - он решил, что уже можно, и резко прижав её к себе, засунул свой язык ей в рот. Она даже не сопротивлялась, почему-то перед глазами стояли те, отёкшие лица из детства. Но Юле был противен даже не сам подвыпивший кавалер, не сивушный запах, исходящий от него, но само ощущение чего-то чужеродного, копошащегося внутри неё... Юлю вырвало.
Подруга была в бешенстве, ребята хохотали и похлопывали по плечу облёванного парня, Юля молча пошла за тряпкой. Убрав за собой, она заперлась в ванной и прополоскала тряпку и рот. После начала изучать содержимое настенного шкафчика. Лезвий не было. Папа её подруги пользовался безопасной бритвой.

***

Выбрать надёжный способ самоубийства не так просто, как может показаться на первый взгляд.
Огнестрельное оружие не так легко достать, да если и достанешь: зафиксированы случаи, когда люди выживали с пулевым отверстием в голове. Счастье-то, ходить потом с дырой в башке.
Резать вены? Нужны ванна и тёплая вода. В Юлином общежитии были только душевые кабинки.
Глотать таблетки? Многие так делают, не задумываясь, что первой реакцией организма станет рвотный рефлекс. Будешь лежать в собственной блевотине, мучаясь от болей в желудке и ждать соседку по комнате, которая вызовет скорую, ну а после промывания добродушный врач оформит тебя в ближайший психиатрический диспансер.
Повеситься? Ну да, единственным способом повеситься в её комнате было бы привязать конец верёвки к батарее, а второй конец пропустить через перекладину для штор, но умереть в этом случае она сможет только если разъебётся башкой об батарею, когда сорвётся перекладина.
Куда надёжнее падение с высоты или прыжок под поезд. Юля не страдала чисто женской боязнью выглядеть уродливо после смерти. Ну, останется от тебя кровавое месиво из костей и кожи. Тебе не похуй? Была другая проблема: она не хотела доставлять хлопоты посторонним людям. Ну, прыгнет она под поезд метро, остановит движение на пол-дня, вызовут каких-то людей, они будут оттирать пятна крови, возможно осколки черепа, с рельс, - ей этого не хотелось.
Юля придумала кое-что получше.
Сэппуку - ритуальное самоубийство, распространённое среди самурайского сословия, символизировало собой готовность принять боль и смерть, а, в случаях несправедливых приговоров, вскрытые внутренности говорили о чистоте души самурая и его невинности. Это было про неё, про Юлю. Вся её жизнь была несправедливым приговором, вся её жизнь оказалась путём к смерти.
Конечно, она не собиралась разрезать себе живот. Она сомневалась, что у неё хватит на это духа. Тем более, по всем правилам, ещё требовался кто-то, кто отрубит ей голову, а искать такого человека чревато последствиями. Да и Юля без смеха не представляла, как будет просить об этом.
Где-то в интернете прочла, что женщины из самурайского сословия кончали с собой, перерезая горло или нанося удар в сердце. Удар в сердце. То что надо.
Конечно, у неё нет специального кинжала. Ну так и самураи давно перевелись.

***

Когда Жене сообщили, что место в общежитии освободилось, она и не подумала связать это со слухами, ходившими по шараге, о больной студентке, покончившей с собой ударом кухонного ножа в сердце. Парни дивились её силище и воле, но она просто не думала об этом: мало ли в в этом городе сумасшедших? На свете было гораздо больше интересующих её вещей. Ей давно надоело жить с родителями, хотелось большей свободы, и она практически сразу собрала минимальное количество вещей, необходимых для переезда. Всё уместилось в спортивную сумку.
Найдя нужный корпус, потратив несколько минут на вахтёра, выяснявшего её личность и пообещав в скорейшем времени оформить пропуск, она нашла нужную комнату. Постучала. Дверь открыла смазливенькая барышня с капризными губками, видимо, соседка. На её безмолвный вопрос Женя пробормотала:
- Это двести восемнадцатая?
- А, ты новенькая? Ну, проходи, располагайся.
Прошла. Мда, не хоромы, конечно.
- Твоя вон та. Бельё знаешь где получить?
Женя кивнула.
- Раскладывайся. Шкаф на двоих, верхние полки мои. Холодильник тоже общий. Дальше по ходу дела разберёмся. Да, и это... Матрац переверни лучше, там эта спидозная спала.
- Какая?
- Спидозная. Ну эта, Юля Мальцева, самурайка, блядь.
- А. Ладно.
Кинула сумку на пол. Присела на кровать. Может, и правда стоит перевернуть? Неприятно всё же...
Под матрацем обнаружились какая-то книжка и толстая терадь А4. Вытащила их, перевернула матрац на обратную сторону и снова села - отдышаться. Взяла в руки тоненькую книженцию с красивыми иероглифами на обложке:
- Ха-га-ку-рэ.
- Чё? - соседка, лежащая на своей кровати, отклонила в сторону телефон.
- Да нет, ничего.
Открыла тетрадь. Видимо, она держала в руках дневник той девчонки. Женя пролистнула страницы, присвистнула, - больше половины заполнено.
Открыла на последней записи:

"Хагакурэ учит: "Все мы желаем жить, и поэтому неудивительно, что каждый пытается найти оправдания, чтобы не умирать. Но если человек не достиг цели и продолжает жить, он проявляет малодушие. Он поступает недостойно. Если же он не достиг цели и умер, это действительно фанатизм и собачья смерть. Но в этом нет ничего постыдного. Такая смерть есть Путь Самурая"
Самураев учили принимать Смерть как путь Чести и Достоинства. Сейчас же, в нашей всепобеждающей западной упаднической культуре желание самоуничтожения, исконное и законное право собственника своего тела поступить с ним так, как он считает нужным, считают психическим расстройством, заслуживающим принудительного лечения.
Художественная пропаганда, все эти "виноваты звёзды" и прочая дрянь, учат нас "жить полной жизнью", якобы наше знание о скорой смерти открывает перед нами все двери. Мне 19 лет, у меня ВИЧ, и даже если я проживу ещё десяток лет, как обещают врачи, я никогда не смогу воспользоваться всеми благами жизни. Не потому что смертельно больна, потому что - бедна. По причине своей болезни я никогда не познаю физической любви. Да и какой-то иной я при жизни так и не узнала. Я не хочу проявлять малодушие и продолжать жить, не понимая зачем, дожидаясь состояния, когда моя иммунная система ослабнет настолько, что я начну бояться каждого чиха и пука. Это вы, помещающие гениев в психиатрические больницы, прокажённых - в лепрозории, а старых и немощных - в дома призрения, отгородившие свой выхолощенный, стерильный, гламурный мирок от зрелища бедности, уродства, старости, сумасшествия, от всей превосходящей самое смелое воображение картины людского страдания, это вы бойтесь смерти и старости, цепляясь за свою бессмысленную и малодушную жизнь. Я так больше не могу"

Дальше шли пустые страницы. Женя хмыкнула и положила тетрадь в прикроватную тумбочку. Книгу с мудрёным названием "Хагакурэ" она положила к себе в сумочку. Надо будет почитать.