Владимир Павлов : Смеющийся колодец (III)

Клевер цвел во второй раз. Цветы были красные, серебристо-голубые, белые и розовые. Девочка рвала только красные, потому что они были самые красивые. Она, как Ира, была рыжая, но более светлого и теплого оттенка, а вместо бровей у нее были веснушки. Светло-голубые глаза, как небо над головой, и такие же, как небо, незащищенные. Ира потянула ее за рукав. Девочка посмотрела на нее снизу вверх – в глазах у нее было сердитое удивление, – а затем, увидев гнев в ее взгляде, встала. Они оказались одного роста.

Ира спросила, зачем она собирает кашку, ведь вокруг так много красивых цветов.

Девочка засмеялась.
– Затем, – сказала она, – что они красивые.
– Они глупые. Такие же глупые, как ты.

На этот раз девочка не засмеялась.
– А с чего ты решила, что ты за всех все знаешь? Это мое дело – какие собирать цветы.
Ира схватила ее за руку.
– А ты знаешь, где сейчас находишься?
– Нет, – сказала она. – Я просто гуляла…
– Ты находишься возле Смеющегося Колодца. Это территория психбольницы. Что ты делаешь здесь одна?

Девочка делала усилие, чтобы не поддаться страху и держать себя в руках, – Ира это чувствовала.
– Я просто гуляла…
– «Я просто гуляла», – передразнила ее Ира. – Это не ответ. Интересно, знают ли твои родители, что ты сейчас подвергаешься опасности, собирая цветы буквально в нескольких метрах от здания, где принудительно содержатся шизофреники и психопаты? А ведь некоторые из них – настоящие садисты и убийцы… Знают они, где ты?!
– Нет, не знают.
– Но видимо им следует это узнать. Чтобы уберечь тебя от опасности. Где ты живешь? – Ира взяла ее за плечо. – Где ты живешь, тебя спрашивают?!

Девочка открыла рот, но страх парализовал ее, и она, ничего не ответив, заплакала.

Внизу, за поворотом, Иру кто-то окликнул. Она удивленно оглянулась. Никого там не было!

Ира застыла в замешательстве. Девочка кинулась прочь, чуть не сбив ее с ног, вся дрожа и плача.

Перебежав через гаражи на другую тропку, прячась в кустах, Ира продвигалась за беглянкой. Земля гасила шорохи. Ветер, вздыхая, поглощал стук ее каблучков. Ира не выпускал девочку из виду, все меньше осторожничала. Та шла быстро и не оглядываясь.

«Куда она идет? – мелькало в голове с нарастающим азартом. – Вот он, дом, где живет тот! Она привела меня к нему»

Ира заново прошла весь путь, пересекла еще один двор, вернулась и вошла в тот же подъезд, в который вошла девочка… Она поднялась по лестнице на четвертый этаж и очутилась в тесном вестибюле, где четыре двери мрачно взирали друг на друга.

Теперь рука сама должна выбрать нужную квартиру. Рука, словно самостоятельное существо, сделала в воздухе пируэт и постучала в крайнюю справа дверь каким-то особым, странным стуком, негромко. Через минуту послышалось нетерпеливое ерзанье ключа, затем лязг отодвигаемого засова.

Совсем молодая и довольно толстая женщина в голубом платье придержала ей дверь. Она ни о чем не спросила.

Ира двинулась по длинному и темному коридору к гостиной. Проемы комнат по обеим сторонам коридора были завешены тряпьем. Одна из комнат оказалась кухней. Запах жареной картошки напомнил ей, что она голодна. За гостиной оказалась еще комната, выходившая окнами во двор. Там было семь или восемь человек – мужчин и женщин, и вид у них был точно такой же, как у тех пугавших ее мужчин и женщин, которых она видела в кошмарах.

Но здесь эти существа не показались ей такими уж страшными. Играл магнитофон, не очень громко. В руках все держали стаканы с пивом, и по всей комнате стояли плошки с остатками еды. Тот человек сидел на диване, прикуривая девушке в желтом платье. Он был в костюме, с пышными манжетами. Правая рука, значительно длиннее и мощнее левой, по локоть выступала из рукава. Лица его нельзя было разглядеть из-за сизого облачка дыма, плававшего вокруг его головы. Никто не может видеть его лица, его истинного лица.
– Пришла, – сказала толстая молодая женщина в голубом.

Тот обратился к Ире:
– Как тебя зовут? Ира? Не куришь, вижу. Втяни разок.

Ира послушно взяла протянутую ей папиросу, сделала большую затяжку и надолго закашлялась.

Музыка пришла сама собой, странная торжественная мелодия свободно ложилась на могучий аккомпанемент жующих челюстей.

– Хорошо! – одобрил тот.

В комнату отовсюду сбегались тени, отдельные от людей. Люди сидели в том же угрюмом оцепенении, и вяло жевали остатки пищи. А тени шуршали, хихикали, любуясь их болезнями и распадом. Тот поднял туманное лицо. Только он их видел.

Голоса тоже были отдельны от сидящих. Один голос насмешливо спросил:

– Что, горло обожгла с непривычки?

Голос был мужской, низкий, шершавый. Ира ответила тем же тоном:
– Нет, с непривычки к такому общению тянет блевать.

– Ты не глотай дым, а то и вправду проблеешься.
Ей советовали поощрительно, как ребенку, который впервые ослушался мамочку.

– Перестань, – остановил второй мужской голос и что-то еще добавил тихо. Оба захохотали, а потом тот, первый, насмешливый, сказал:
– Никогда не думал, что Эрик будет страдать педофилией.

– Ну, вы там! – прикрикнул голос полной молодой женщины. – Я уверена, что она не понимает ваших дебильных шуток. По-моему, она голодна. Разрешите-ка, я дам ей немного борща. – Она уже было направилась с Ирой на кухню. Ира посмотрела на того. Тот сказал:
– Запомни, ты тут не на веки вечные. Всякий дом дается нам на время, и твое обиталище временное… Пока Хозяин к тебе расположен… И пока Светлана Ивановна тебя терпит.
– Ладно, ладно, Эрик, меня Хозяин тоже с трудом терпит, – заметила она и рассмеялась. – Идем на кухню.

Она провела Иру на кухню.
– Сядь-ка вон на ту табуретку. Я вмиг наращу мяса на твои косточки. – Она усадила Иру за кухонный стол, дала хлеба и налила борща. – Ты любишь родителей?

Ира ответила, что родители хороши мертвые. Как, впрочем, и большинство других представителей человечества.

– Такой максималисткой и я была, – с гордостью заявила Светлана Ивановна. – А теперь вот жалею, что обижала папу и маму, особенно маму жалко…

Пока она болтала и хозяйничала на кухне, Ира прислушивалась к голосам в другой комнате, к голосам и к странному гулу. Этот гул звучал как бы внутри головы. Иногда в нем слышались отдельные слова и даже целые фразы. Это были мысли того.

«Вся твоя жизнь до этого момента – всего лишь сон, – наставлял тот мысленно. – А теперь надо проснуться… Все, что удерживает тебя в этом сне, твой враг».

«Во сне твори, в жизни – спи. Не реальна она».

«Мать и отец – главные тюремщики. Отступись от них. Любовь к родным и близким – это те кандалы, которые тебе предстоит сбросить».

Ира чувствовала, что больше в нее информации не полезет. Но ей не хотелось уходить, хотя она знала, что теперь-то уже действительно время окончания уроков, и она может опоздать домой.

И тут она ощутила руку Светланы Ивановны у себя на затылке.
– Ну, как, наелась досыта, девочка? Тебе пора отсюда выбираться.

Они медленно двинулись по коридору. Дошли до двери, запертой так легко, чтобы ее можно было открыть снаружи.

Светлана Ивановна начала отпирать дверь.
– Девочка, – сказала она, – не забывай нас. Эрику ты понравилась. А о том, что ты здесь видела, никому не рассказывай, слышишь? – добавила она строго, затем пожелала счастливо добраться и закрыла дверь.

На улице похолодало.Там увидели.

Вокруг песочницы расходились спирально сооружения, по мере отдаления усложняясь: от детской ракеты до многоэтажного дома. Эта спираль дышала, сжимаясь и разжимаясь. Сжатие пространства бухало в виски, в глазах темнело.

Время шло, а она все сидела одна на лавке и слушала, как на хоккейной коробке кричат, ругаются и смеются мальчишки. Это не был беззаботный смех, какой обычно связан в нашем представлении с детством. В нем была издевка и отчужденность, за ним таилось желание запачкать и унизить.

Один из мальчишек насвистывал мелодию, очень необычную и вместе с тем знакомую. Она струилась легко, и беспредметная грусть этой мелодии глубоко трогала здесь, в этом грубом, резком свете дня, где только чудом ей удавалось устоять среди бесчисленного множества других звуков.

Ира вдруг возненавидела его. В ней все вскипело от его взгляда, ангельского и в то же время как-то по-кошачьи коварного. Она уже повесила было на плечо сумочку, чтобы уйти, но он скользнул к ней и, подойдя вплотную, сказал:
– Я смотрю, ты тут уже долго сидишь. Хочешь, пойдем, я тебе покажу одно место.
– Надеюсь, это место не у тебя в штанах.

Он ухмыльнулся. Это было отвратительно, и в то же время он как бы предстал перед ней таким, каким был наедине с собой.
– Ну, это тоже могу, если ты не возражаешь.
– Возражаю. Ты специально так долго меня ждал, чтобы показать место?
– Ага. Там такое…такое…
Голова у него чуть-чуть клонилась вбок, а глаза были странные: казалось, они вот-вот закатятся.
– Что ж, спасибо. Ну, пошли.

Они пошли. Во дворе еще болтались двое или трое мальчишек, и один из них сказал Ире: «Прощай» – и как-то странно поглядел на ее попутчика.
– Ты после школы? – спросил ее новый знакомый. – Меня, кстати, Лёша зовут.
– Меня Ира. Нет. Я там давно уже не была. Не следует быть механическим придатком общественного механизма, я думаю, так же, как и своих родителей.
– Это точно, – сразу согласился он, – я, вот, тоже в школу не люблю ходить. Предков слушаться – дураком быть.

Так же точно думала и она, и именно поэтому ей казалось, что он говорить так не имеет права.

Гаражи, как остроконечные волны, шли кругом всего двора. Десятки оттенков пробегали по ним. Солнце красноватым шаром спускалось в разрез двух гаражей.

Лёша уводил ее куда-то, куда она совсем не хотела идти. Не хотела она знать, «как там». «Там» наполняло угрозой все: стены, воздух, темного и живого как ртуть попутчика; главным и подлинным во всем была эта угроза.

Лёша не смотрел на прохожих, он не хотел на них смотреть. Всякий раз, как кто-нибудь проходил мимо, его лицо становилось непроницаемым, и он что-то произносил себе под нос скороговоркой, что-то вроде «чур-чура, чур-чура, чур-чура».
Ей стало немного не по себе.
– Хватит бубнить! – прервала она его. – Я не ведусь на эти дешевые розыгрыши. Пошли быстрее.

И они пошли быстрее – между зеленью парка и каменной, мрачной красотой многоквартирных домов, пошли к помеченным смертью, неимоверно жутким улицам ее детства. Улицы эти не изменились, и поныне над ними, как скалы над бушующим морем, высились старые девятиэтажные дома.

И подростки, точно такие же, как они, задыхались в этих домах, шли за светом и воздухом на улицы, и там их подстерегала тень. Те, кто спасался, всегда оставляли ей какую-то часть себя, как иные животные, которые, попав в капкан, отгрызают себе лапу, чтобы уйти. Наверное, можно считать, что Ире удалось вырваться – она все-таки живет не по готовым шаблонам, не позволяя главным недругам, так называемым родителям, стереть в ней личность. Однако теперь, удаляясь от своего дома по улицам, на которых сразу как будто стемнело от мрачных людей вокруг, она, изучая тайком лицо своего проводника, поняла вдруг, что оба они ищут, каждый глядя через свое окошко, ту часть себя, которая осталась у тени.

Они миновали улицу Молотова и свернули в переулок Блохина. Этот переулок Ира знала всю свою жизнь, но снова, как в ту ночь, где ей впервые приснилась беда, в которую она попала, ей почудилось, что он полон тайной угрозы, что всё вокруг дышит этой угрозой.

– Почти пришли, – сказал Лёша.
– Хорошо.

Она не знала, что еще сказать, – слишком волновалась.

Это был новый угловой дом. Она увидела его, и на нее нахлынули воспоминания о вещах, которых, казалось, никогда не было в ее памяти. Наверное, потому, что теперь она больше не думает чужими мыслями и видит мир таким, каков он есть.

Когда она со своим провожатым вошла во двор, ей показалось, что она просто лишается энергетической защиты и возвращается в прошлое, к той угрозе, попытка уйти от которой чуть не стоила ей жизни.

В глубине двора женщина в черном пальто и в черных очках, тощая как спица, прогуливала собаку. Увидев Лёшу, она подняла голову, чтобы что-то сказать, но он якобы не заметил ее. Они зашли за угол дома, где был подвал. В его окнах свет не горел; решетки погнуты так, будто их пытались выломать изнутри. Они спустились вниз по бетонным ступеням. Дверь запиралась на два замка, врезной и амбарный, но Лёша вытащил из кармана две тонких пластинки с крючками на концах, он вставлял их в замочную щель – одну под углом, другую прямо. Это был пережиток тех времен, когда он, по его словам, связался с плохой компанией. Сначала щелкнул врезной, затем амбарный замок. Его Лёша снял, бережно протер и положил на ступеньку. Исполнив этот ритуал, он погладил дверь, как живое существо, толкнул ее и почувствовал, как в лицо пахнуло сыростью и гнилью.

Судорожный, слепой страх втягивал Иру в тот ложный образ мыслей, когда казалось, что любое неосторожное слово может навлечь беду. Долго тянулся коленчатый коридор с областями полной тьмы, где не были даже вкручены лампочки. Тут были заброшенного вида помещения с пустыми резервуарами. Пол был залит водой.
– Ну и миазмы! – поморщила Ира свой аккуратный носик. – Как будто здесь весь район сходится, чтобы посрать.

Она медленно шла следом за Лёшей по бесконечным переходам, пригибаясь под пучками толстых труб; мимо железных дверей, из-за которых доносились порой рычащие звуки; по узким лестницам, через огромные помещения под землей, пока ей не начало казаться, что она попала в самую преисподнюю, где никто даже не скажет ей, что она уже мертва.

Она не знала, сколько уже времени, когда услышала шаги в коридоре.
– Назад, быстро сматываемся! – с шумом выдохнул Лёша.

Он схватил хныкавшую Иру за руку и побежал с ней к боковому тоннелю. Трубы поворачивали направо. Они сделали поворот и наткнулись на несколько расположенных одна над другой труб, выходивших из стены. Ира посмотрела наверх и увидела, что они находятся в прямоугольной бетонной шахте метров семь высотой.

– Не морочь мне голову, – процедила Ира, теряя остатки самообладания. – Ничего ты мне не собирался показывать. Куда ты меня привел? Ну, куда, говори!
– Ирочка, Ира, – с отчаянием в голосе сказал Лёша, – ради всего, что тебе дорого, просто поверь мне. Как тяжело все это, тяжело... Я уже не могу... Но ведь сама реальность спятила! Этот подвал ведет в смеющийся колодец, а сам колодец – не колодец, а странное и жуткое место. Наши жизни – песчинки, он проглотит нас и не заметит. Но если нам удастся найти какой-то другой выход, не в больницу, то что-то огромное изменится.

Она подняла на него глаза, полные боли и страха, хотела что-то сказать, но потом просто крепко сжала его руку.
– Только надо не нарваться на того. Тот знает, как «урезать», сломать нечто в мозгу.

Пока они бежали, Ира вспоминала, кто такие на самом деле Эрик, Светлана Ивановна, Инга… "Эта тюрьма для тех, кто отказывается признать реальность такой, как она есть, кто полагает, что у него есть возможность выбрать иной вариант будущего, кто не поддерживает общую иллюзию".

Лёша вдруг остановился, вглядываясь в полумрак. На изгибе коридора Ира разглядела какую-то фигуру. Человек направил фонарь им в лицо и тут же выключил.
– Это он, – пробормотал Лёша и рванул назад.

Она не бросилась за ним, а просто сидела и тупо глядела в кромешную тьму, пытаясь хоть что-нибудь увидеть. Ира никогда прежде не подозревала, что темнота бывает такой страшной. Один раз она попыталась встать и не смогла даже пошевелиться. Осталась только телесная судорога, не воплощенный порыв. Она представила себе, как звук ее голоса бьется о плотную тьму, точно кулак о стену. Сидя на полу, она стала шарить руками вокруг, и они показались ей тяжелыми, словно она гребла в воде. Но вот, наконец, кто-то взял ее за руку. Фонарь включили.

Она сразу узнала того, хотя в тускло-ржавом свете фонаря можно было различить только силуэт. Подтянутая, крепкая фигура, твердый очерк скул и коротко остриженные волосы, топорщившиеся с одной стороны.
– Я Эрик, – сказал он. – Пойдем. Скорее.
Голос у него был властный, но слегка приглушенный, словно он опасался, что его услышат.
Иру охватил ужас. Она вспомнила слова Лёши: «Тот знает, как «урезать». Она стояла, испуганно глядя на него и не двигаясь.
– Поторапливайся, шизофреничка! – Эрик схватил ее за руку. – Живо!

Ира позволила ему вывести себя в другой, более широкий и светлый коридор. И с удивлением смотрела, как дверь за ними закрывается сама. Потом он грубо рванул ее за руку и потащил почти бегом по какой-то лестнице. Ира слышала шум телевизоров и иногда звук голосов за стенами. Она заметила, что Эрик двигается с осторожностью, останавливаясь и даже отступая назад от некоторых переходов, или заходя вперед, чтобы удостовериться, что там никого нет, и лишь затем давая ей знак следовать за ним. Казалось, он был уверен, что Ира не отстанет, и что она понимает, куда они идут. Словно Ира была с ним заодно.

Вдруг Эрик остановился и приложил ладонь к абсолютно черной квадратной двери. Ира ждала, охваченная паникой. Дверь медленно отодвинулась, и затхлый, ледяной воздух ударил ей в лицо. Он кивнул ей все с той же настойчивостью, и Ира поднялась по двум ступенькам вверх и пошла за ним по синему кафельному полу через душевую.

Они подошли к стеклянной двери. За ней был приемный покой. У двери стояли носилки. А возле них – Лёша. В правой руке он держал какой-то длинный предмет.
– Это ты, Изумруд? – спросил растерявшийся Эрик. – Мы же тебе прожарили мозги…
– Заткнись, погань, – прошептал в ответ Лёша и в тот же миг схватил противника за ворот, рванул его на себя и вниз, нанес обрезком трубы жуткий удар по затылку, рванул его кверху и ударил трубой по горлу. Когда он отпустил Эрика, тот безжизненно рухнул на пол.

И тут же в душевой зажегся свет. В проеме двери стоял друг Эдика с сигаретой в зубах. Сзади были еще двое. Один довольно высокий, в белом халате, без рук. Ире показалось, что пустые рукава халата сами по себе взмахивают, словно крылья.

Они побежали назад. Лёша время от времени оглядывался, чтобы убедиться, что Ира бежит следом. В конце широкого коридора – первого, куда ввел ее Эрик, Лёша обо что-то споткнулся и чуть не повредил ногу.
– Я знаю, как от них оторваться, – пробормотал он.
Ира ничего не ответила. Она смотрела на огромную трубу прямо перед собой и на торчащие за трубой куски арматуры.
– Я знаю, как оторваться, – повторил Лёша. – Смотри!

Над трубами была лестница, столь ржавая, что сливалась со стеной, так что сразу Ира ее не заметила. Лестница уходила наверх, туда, где между потолком и стеной чернел провал. Там, очевидно, было углубление, и возможно, имелся выход.

– Ты здесь залезешь? – спросил он. Ира кивнула и стала карабкаться.
– Мать твою! – воскликнул он вдруг. Ира обернулась и увидела пятнышко света в начале коридора. Пятнышко росло. – Они идут сюда, и нам лучше пошевеливаться!

Что-то треснуло внутри Иры, что-то, казалось, вот-вот порвется. Уверенности у нее уже не было. Она чувствовала, еще секунда – и она закричит как ребенок.
– Давай, – быстро прошептал Лёша. – Давай, забирайся!
Он опустил руку вниз, ухватил Иру за запястье и, как только она встала на арматуру, начал медленно подтягивать ее к себе.
У Иры закружилась голова, она застонала и дико вцепилась в его руку. Сейчас ее ноги уже ни во что не упирались, Лёша решил, что она оступилась, и стал окликать ее, продолжая подтягивать к себе. В ту же секунду она потеряла сознание, но он успел вытянуть ее на плиту перекрытия.
– Быстрее! – хрипел он не своим голосом. – Ты должна собрать все силы!

Но Ира не слышала. Лёша не сдавался, рыча от напряжения и усталости, когда взвалил ее на спину. Наверху, через перекрытие, слышался топот множества ног. Один раз струя отвратительно теплой воды залила его лицо, и ему стоило больших усилий уговорить свой желудок не выворачиваться.

– Оторвались, – сказал он, когда она пришла в сознание. – Чудом успели.
Ира осмотрелась. Бетонные ступени, на которых они сидели, были склизки и крошились. Неосязаемая сеть призрачной паутины чудилась всюду. Дойдя до низу, они опять пошли коридорами. Шли, шли, – за поворотом поворот, – и несколько раз проходили мимо одного и того же ржавого вентиля, похожего на колесо Сансары.

Лёша вдруг встал, как вкопанный, преградив ей путь. В тоннеле стояла тишина.
– Ира, – наконец, промолвил он, – я хочу сказать…
Она вся сжалась зловещего предчувствия, но, включив фонарик, продолжала играть бликами на трубах.
– Что? – быстро спросила она.

Вынув руки из карманов, он посмотрел на неё. Она встретила его взгляд, надеясь, что он не прочтет в её глазах отвращения. Какое-то время он смотрел на неё, теребя карман, а затем вдруг сказал:
– Ты очень хорошая. – Наклонившись, он поцеловал ее.
– Я боюсь, мои родители не сказали бы этого, если бы увидели меня сейчас, – попробовала пошутить она. – Чем же я такая хорошая?

Но он смотрел на неё глазами, в которых ничего нельзя было прочесть. Болезненно остро она осознала, что у него просто не хватит мужества сказать ей всё, что он хотел сказать.
– Ты лучшая из всех, кого я знаю, – ответил он уже серьезно. – Это на самом деле так, и я решил, что мы будем вместе.

Она была словно река, устремившаяся сразу в два русла: ее отталкивало от него и неудержимо влекло к нему, и он это знал, она чувствовала.
– И ничто нас не разлучит, – сказала она и вдруг испугалась, что не выдержит и раскроется перед ним, как земля, опаленная солнцем, раскрывается холодному дождю. Убрав его руки со своих бёдер, она оттолкнулась от него:
– Ты же понимаешь, что это невозможно…

Лицо его было бледно, глаза горели, в нём тоже шла борьба: схватить покрепче, впиться губами, и тоненькая стеночка, их разделяющая, рухнет! Но тень привычной робости уже затуманила ему глаза:
– У тебя в жизни всё будет хорошо. – Он повернулся и пошел прочь.

Ира закрыла глаза. Когда она снова открыла их, он уже исчез в маленьком темном коридорчике, ведущем к лестнице. К лестнице её дома.