pokoynik : Санаторий

Санаторий

Ненавижу я лютой ненавистью, когда убивают талант, всех весной больных, неадекватных и не форматных.
Чувствующих всех, вибрации вдохновения подверженных, всех, кто под творческим эфиром торчит.
Вы же топчите его, а что с того вам?
Вы же, твари, и не заметите это. Мимо пройдете, и не оглянетесь.
Ботинок ваш катком по цветку творчества небрежно так, с ленью.
Как окурок вы растираете.
У себя и крадете.

Гореть вам, суки, в аду!


Все новое, давно позабытое старое, которое однажды является к нам с укором напоминания, ну и некоторыми подробностями, от которых порой либо бросает в дрожь, либо успокаивает навечно. Но память щадит нас – это самый эффективный защитный механизм, на мой взгляд – это провал в бездну, без воспоминаний и ощущений. Небытие.
Очнулся я уже не в реанимации, и хотя потом лечащий врач спрашивал меня о моем состоянии там, намекая, что все окружающее было покрыто рябью, было расплывчато и не давало ни на чем сфокусироваться, я, хотя ничего и не помня с ним согласился. Именно расплывчато, рябью и расфокусировано. Разумеется, если помимо моих препаратов, мне добавили нейролептики, а, а значит, коктейль получился адский. Но в тот период доктору знать об этом было необязательно. Я уже прошел ЭГ, психолога (очень забавные тесты), имел беседу с заведующим отделением, а также надежду, что если мне очень уж повезет, то я покину это пристанище. Вел я себя сдержанно, честно глотал колеса и ходил на уколы, и хотя при всем этом постоянно нарушал режим содержания (там иначе никак), так что кроме нескольких конфликтов с медперсоналом ничем не отличился. Шизофреников, кадров с МДП и прочих «безвозвратно ушедших» там хватало и без меня. По ночам надзорное отделение оглашалось криками, стонами, мольбами о помощи, молитвами, матом и апогеем всего – жестким прессом медперсонала.

Срока нахождения в подобных заведениях нет. Тебя могут выпустить завтра, через неделю, полгода или же никогда. Это решает комиссия. Собирается она каждые полгода. На дворе была середина марта.

Это была вторая реанимация. Из первой я просто сбежал, позаимствовав одежду охранника, так что выглядел я гротескно. Не удивительно, что через сутки, я был доставлен под жестким полицейским конвоем в ПНД Подмосковья (на спец, то есть в наручниках, на начальное содержание усиленного режима и под охраной полиции), сначала в реанимацию, а уже потом и в надзорку.
Видимо в процессе задержания я все-таки оказал посильное сопротивление сотрудникам полиции, а также гостеприимному персоналу лечебницы, так что ребра у меня болели еще неделю. Впрочем, протокола о сопротивлении сотрудникам составлено не было. И на том спасибо. Смешно же было описывать, как еле держащийся на ногах наркоман в психотическом состоянии доставил трем вооруженным людям какие-то неприятности, а санитары действовали не лучше, не смотря на все свое превосходство.

Слава Богу, что за эти трое суток скитаний по Москве и области я никого не убил и не покалечил.

Каннабинол, бензадеазепины и алкоголь усиливали свое действие, к тому же периодическая потеря координации время от времени венчало мой череп с асфальтом, покрытым льдом.
На помощь прохожих рассчитывать было бессмысленно. Такого пассажира обходят за километры. А если я и начинал с кем-нибудь говорить, то речь моя приводила в ужас, и несчастный прохожий моментально ретировался.
Дело в том, что в подобном состоянии сама по себе внятная речь хотя и присутствует, но понять, что человек хочет узнать не только не возможно, но и вызывает, как правило, панический страх, что характерно также и одурманенных мускарином.
Демон, вселившийся в меня, на то короткое время, наводил на них ужас. Впоследствии, я несколько раз наблюдал подобные сцены – как еле держащегося на ногах, обколотого доходягу не могли скрутить, даже и с применением спецсредств четыре накаченных молодых санитара, специально на этом специализирующихся.

В надзорном отделении, как принято, меня привязали к койке, что не давало малейшей возможности пошевелиться, вкололи коктейль из аминазина, галоперидола и тизерцина и оставили на сутки осмысливать происшедшее.
Документов, телефона, иных средств связи при мне не оказалось, так что врачи ждали моего возможного воскрешения, чтобы задать необходимые вопросы: кто я и как связаться с моими близкими, если таковые имеются.

Они про меня ничего не знали. А значит, я мог валять дурака, назваться любым именем, либо вообще сослаться на амнезию.
Излюбленные вопросы персонала к немного уже пришедшим в себя были стандартны и достаточно просты. Однако отвечать можно было на них по-разному.
В палату заходила миловидная медсестра и с самым серьезным видом спрашивала про время года, число и месяц. С числом можно и ошибиться, а вот со временем года и месяцем – уже нет. Неправильный ответ на этот вопрос означал курс усиленной терапии. Было забавно слышать ответы некоторых больных, но видимо персонал привык уже и не к такому и реагировал совершенно спокойно. В конце следовал вопрос о том, где ты сейчас находишься и примерно какое время.
Этот тест называется на определение адекватности дезориентации во времени и пространстве. И не прошедший тест пациент мог рассчитывать только на продолжение курса.
Придя, наконец, в себя, я сообщил свою фамилию, имя, отчество, адрес, контактные телефоны, а также и род занятий. Делал я все это подчеркнуто официально, с подробностями, так что медицинская сестра, фиксирующая ответы, то и дело впадала в ступор.

Уже впоследствии, беседуя с заведующим отделением, помимо прочих вопросов мне пришлось ответить для чего, собственно, я употребляю транквилизаторы бензодеазепинового ряда, оказывающее в чистом виде седативно-снотворное действие.

Рассказ мой длился обстоятельно, изобиловал терминами, и, по-видимому, не оставил заведующего равнодушным. Пришлось поведать, что практически с детских лет меня преследуют невротические, неврозоподобные, психотические, психоподобные и иные состояния, сопровождающиеся тревогой, страхом, повышенной раздражительностью, напряженностью, эмоциональной лабильностью, вегетативных дисфункциях и расстройствах сна. Проще говоря, для профилактики состояний страха и эмоционального напряжения. Кроме того, я в то время употреблял опиоидные препараты, а также амфитамины, а феназепам гарантировал (относительно, разумеется) жизнь и здоровье в случае эпилептического припадка, то есть противосудорожного средства при височной и миоклонической эпилепсии.

На вопрос обращался ли я к соответствующим специалистам, я ответил, что да обращался. Довольно давно и с единственной целью не попасть в вооруженные силы РФ. Это был как раз 1994 год, и погибать за предавшую народ власть и новорусских миллионеров мне не хотелось. Вместо этого хотелось поступить в институт.

Тогда это стоило 2000 долларов, курс «лечения» продолжался две недели, и я мог в любое время выходить за территорию ПНД, приглашать друзей и подруг, а также употреблять траву и иные вещи, практически в открытую, иметь по этому поводу разногласия с медперсоналом, весело его посылать, тусоваться с медсестрами, кушать вкусные передачи и ходить на экскурсию в надзорное отделение, с целью ознакомления с бытом и приобретения нейролептиков (был у меня там знакомый медбрат, который за пару бутылок водки проводил замечательные экскурсии, которым позавидовали бы и многие гиды, а в конце увлекательного процесса я получал нейролептики, а также дефицитный реланиум).

Тогда терпение Главного врача закончилось быстро и вместо положенных двух недель меня выписали через неделю, указав, что я к строевой службе не годен, в армию не пойду и моя миссия здесь окончена. Помню, как я тогда возмущался! Я-де заплатил за две недели две тысячи, а вы выгоняете меня раньше срока. И плевать, что штуку баксов вы мне немедленно возвращаете.
Давно это было. И вспоминалось всегда со смехом. У нас же бывает, что спрашивают – чего же в армии не служил? Ориентация, энурез, воровские традиции, не одобряющие службу в войсках, убеждения религиозного характера или просто ссыкливость?
Вот я и рассказывал тогда про альтернативную недельную службу. Кстати, военный билет, разумеется, мне был выдан, но в той графе, где должна стоять группа – было пустое место. А так, «годен» к нестроевой службе в военное время. Окопы, наверно, рыть.

Впоследствии, я устраивался на государственную службу, и там нужна была справка из наркологии (где я никогда не числился) и ПНД. Я приехал на «Смоленскую», смело отдал тете запрос, а когда она сказала, что я проходил соответствующий «курс», то я, в свою очередь, предложил ей решить вопрос следующим образом. Она выписывает мне справку, что на учете я не состою, но при этом из архива не удаляет данные о нахождении в ПНД. На что она была готова, потому как я ей за это буду очень признателен. Тетя удивилась, но спорить не стала, лишь спросила, зачем мне такая «отметка», когда ее и убрать можно. Да пусть будет! Мало ли что – ответил я и с чистой совестью пошагал в органы государственной власти. В то время таких там бы не мало.

Много позже я попал в ситуацию, когда мне было необходимо доказывать в суде, что в 1994 году я находился на обследовании в ПНД, а, значит, состою у них на учете и до сего времени являюсь психически нездоровым.
В этот раз там была не тетка, а средних лет доктор, который популярно объяснил мне, что нигде я не состою (хотя карта имеется), обследование действительно проходил, с целью откосить от армии, и что заболеваний из области психиатрии у меня нет. А если же я хочу получить диагноз психически больного, то мне надо на экспертизу в институт им. Сербского. И если там признают меня психически больным – тогда, да – псих, ради Бога. В тот раз я никуда не поехал, предпочел решить проблему иным путем, оставаясь дееспособным. Тяжелые были времена, да и хрен с ними…

Но то, что было тогда – это детский сад, по сравнению с настоящей психушкой, поехавшей крышей, глюками, нейролептиками, психами и перспективой остаться там навсегда.

Первые сутки в надзорной палате я запомнил практически досконально. Вернее запомнил я то, что казалось мне на тот момент реальностью со мною происходящей.
Японское море, какой-то маленький неизвестный остров, на острове единственная гостиница, в которой проживают порядка пятнадцати человек. Я слышал шум моря, и даже чувствовал соленый запах морской воды, слышал незнакомую японскую речь, видел рыбаков, сидящих на корточках и поглощающих обжигающую лапшу. Гостиница охранялась двумя войнами с короткими мечами, они сидели отдельно, пили саке и казалось, что они вот-вот погрузятся в сон. Хозяин гостиницы – пожилой японец, обходил постояльцев, удостоверяясь, что все необходимое у них есть, а деньги уплачены. При этом он постоянно кланялся каждому по три раза.
А на улице тем временем разыгралась непогода, поднялся сильный ветер и полил дождь.
По всей вероятности нужно было ожидать шторм.
Вдруг сквозь ветер и шум дождя я отчетливо услышал выстрелы из автоматического оружия. Постояльцы заволновались, воины-охранники налили еще по чарке, а хозяин куда-то исчез. Одновременно раздался, плачь разбуженных младенцев и сюсюкающее убаюкивание их мамаш.

Но если постояльцы всего лишь заволновались, то я был просто в шоковом состоянии! Автоматическое оружие в Японии 18 века?! Вслед за тем пришла еще одна ужасная мысль – с минуты на минуту начнется штурм. Бандиты это или представители власти – значения не имело. Что могут два пьяных охранника, вооруженных мечами, да десяток безоружных людей, среди которых половина женщины и дети?! А сама гостиница, являет собой, что-то наподобие соломенной хижины. Да тут и автомата не надо!

Испугавшись не на шутку, я начал метаться из угла в угол, прислушиваться к звукам с улицы и задавать японцам вопросы. Однако на меня практически не обращали внимания. То ли потому, что не знали русского языка, то ли потому, что такое здесь случается постоянно.

Тогда понимая, что спасения мне ожидать неоткуда я предложил организовать оборону. Оружия у меня никакого не было, поэтому я просто взял какую-то палку, и, подойдя к почти уже уснувшим охранникам - предложил свою помощь. Сделал я это весьма вежливо, практически по-японски, особенно напирая на тот факт, что я подданный великой ядерной державы и со мной шутки плохи. Впрочем, голос меня не слушался, а по телу проходил неприятный озноб. Мне действительно было страшно!
Наконец один из охранников лениво посмотрел в мою сторону, что-то сказал второму, а через секунду они набросились на меня, сбили с ног и буквально втоптали в пол, который был застелен циновками.

Очнулся я привязанный по рукам и ногам к железной кровати, ощущая сухость во рту и боль практически во всем теле.
- Ну что, пришел в себя, самурай? – спросил мужской голос на чистом русском. Двое суток на вязках, а пикнешь – продлим еще на три. Я вижу, ты спокойно в палате лежать не хочешь, ну так это дело твое. Сейчас витамины примешь и чтоб я больше тебя не слышал. Усек?!
Что ощущает человек, сутками привязанный по рукам и ногам к железной кровати (без подушки, матраса и одеяла), не в силах пошевелиться описывать я не буду. Потому что кто знает – тот и так знает, а кто не знает, тому и не надо.

Во всей этой ситуации было несколько бонусов.
Примерно три раза в день меня поили водой из чайника, а на вторые сутки развязали, проводили до туалета и объявили, что через полчаса ужин, который мне подадут здесь же в надзорке, после чего я снова смогу посетить туалет, принять витамины, а в случае хорошего поведения привязывать меня сегодня не будут, разумеется, до первого нарушения.
Меня даже угостили сигаретой и осмотрели запястья и щиколотки. После чего в отделении был объявлен отбой.

Сон, когда ты можешь повернуться с боку на бок, почесать спину, нос, ногу, руку, глаза, принять ту позу, которая тебе наиболее удобна для сна – такой сон не может пройти бесследно.

Мне снилось три замка. Первый, второй и третий. Замки были выполнены в стиле 12 века времен Французского королевства, окружены неприступными стенами с бойницами, башнями, опоясаны глубоким рвом, залитым водой.
Мне предстояло выбрать один. Выбрав, назад пути уже не было. Мне придется там поселиться до конца своих дней. Небольшой гарнизон, казарма, часовня, постройки, двор, место казни, таверна и шлюхи, личные апартаменты моих людей и мои. Зал, для приема гостей, советов, судов и заседаний. Кругом враги, яд и сталь, двуличные соседи, прелестные прислужницы и собственная графиня, племянница королевы. Смерды, за счет труда которых все это стоит и не рушится. Всякие пафосные родственники и великие предки, множества кузен и кузенов. Служба королю, когда позовет. Охота, камин, турниры и прочие составляющие, в виде хорошего вина, актерок и предсказателей.
Прикол заключался в том, что в каждом замке, который бы я не выбрал – было одно и то же.
Зачем же тогда выбирать? – подумал я и проснулся.

Надо мной белел потолок, я лежал на кровати, в довольно просторной палате, без двери, и еще с десяток коек составляли мое соседство. Было время подъема. Пациенты спешили в туалет в основном покурить, менялась смена дежурных медсестер, проводилась уборка, через полчаса должен начаться завтрак. Меня перевели из надзора в обычное отделение.

Самое страшное в психиатрической клинике начинается именно в том момент, когда ты окончательно приходишь в себя и осознаешь - куда ты попал.

Положение там если и не раба, то существа абсолютно бесправного. Да, тебя формально охраняет закон, но это только формально. Сумасшедший не может знать как лучше, как хуже для него и для окружающих, а, значит, каждый его шаг подконтролен, а в идеале и мысли, поскольку он может быть опасен и для себя и для окружающих. Заключенный в этом отношении имеет прав больше, ибо, как минимум, он вменяем.
Рутина, которая составляет неразрывную спутницу пришедшего в себя в дурдоме человека страшнее любой шоковой терапии. Настоящая пытка. Неизвестность, которая тянется по минутам и общая дикая составляющая быта и обстановки может найти только один выход – усиленную работу мозга как бы быстрее отсюда свалить.
Первое, что приходит на ум еще не окрепшему сознанию – это побег. ПНД, даже хорошо охраняемое – это все-таки не зона и не тюрьма. Бежать оттуда не легко, но реально.
Впрочем, побегов я наблюдал несколько. Кто-то просто решил уйти через центральный выход в больничной пижаме, а один амфитаминщик умудрился выпрыгнуть со второго этажа, в открытое в тот момент по недосмотру окно. Поймали его быстро, карали долго.

А вскоре меня вызвали на свидание. Приехал мой давний друг. Привез передачу (за сорок минут беседы я выкурил, как минимум пачку сигарет, а остальные рассыпал по нычкам) и поинтересовался здоровьем.
В совершенный адекват я тогда еще не пришел, а, потому предложил план побега. Друг был на машине, и это упрощало задачу. Надо сказать, что мы беседовали во дворике и за нами, кроме камер, никто не наблюдал.
- Ну и зачем тебе это надо, - спросил Саня, пытаясь спрятать улыбку. С Главврачом я уже переговорил, кто ты и что он знает, я ему даже твои доверенности показал от клиентов. Посидишь еще неделю, ну две – отпустят. Работать надо, а не на койке валяться.

- Жить я хочу, просто жить, понимаешь? – сказал я ему и надолго задумался.

- Ты вот не знаешь, что я с настоящим режиссером фильм его смотрел, а потом даже и вопросы ему задавал. Интересный, кстати, фильм. «Путин и женский батальон Смердюкова» - вторая часть. «Белые колготки и желтое кимоно». Фамилию вот только не помню.
- Да я и первую не смотрел, ответил Санек и зевнул. Ехать еще отсюда, да еще на работу вот вызывают. Поеду, короче. Через три дня заеду, грев завезу, с доктором побазарю, да и с бывшей твоей. Пусть готовит тебе документы, сменку, жратву, курево и чай, и, увозит отсюда. Заведующий говорит, что с ней тебя выпустят (в паспорте у нее есть отметки), под расписку и со справкой о нахождении.
А там наберу, вопросы надо решать. Ты здесь загораешь, а дело стоит.

- Извини, братан, гарик, хоть и есть мало-мало, не предлагаю – вдруг спалишься. Потерпи, не долго, осталось. Да тебе вроде здесь и так хорошо. Природа! Это же надо как Москва человека мечты лишает!
Мы распрощались и он уехал.

А через три недели я вышел за порог этого чудесного здания. Было начало апреля, мне еще никогда не хотелось так жить. За месяц, с небольшим, в дурдоме я много чего насмотрелся.

Там было все - и жалость и ненависть и злоба и страх, попранное в прах человеческое достоинство и спартанская стойкость несгибаемых индивидов.

Но главное что я тогда понял, выходя за ворота – было только одно. Жизнь прекрасна, а вот просрать ее можно в одну минуту и навсегда. Что говорить, легко я тогда отделался.