Аслан Борисович Чичичпок : Бабушкины притчи

Аня Омова во всем предпочитала слушаться бабушку. Та старушка была женщиной строгой и напористой. Про таких обычно говорят "человек старой закалки". Она заставляла носить Аню длиннополые юбки, учила ее кротости и манерам, рассказывала былины из своей послевоенной голожопой жизни.

- Помню, что взяла у сестры своей сапоги на танцы. А они на два размера меньше мне. Порвала их там, с обидой и горечью вернулась. А время то послевоенное было! Мужиков для амура не сыскать. Кто на фронте погиб, но спирт-сырец пил и головкой своей тю-тю! - бабушка хохотала.

Но что мужики, когда сапоги худые. Мужик, он редкость был. На целехонькое, новенькое клевал, коли у него хоть одна нога на месте.
Так вот, сестра моя, баба сочная, крутая, как тесто хлебное, на эти сапоги молилась, как на сундук с приданым. Убить могла - по голове приложить серпом.

- Я и растерялась... - продолжила рассказ бабушка. - Сапоги сняла, в канаву кинула, лоб себе о березку расшибла. Прихожу домой, ай-ай, украли все, платьюшко оставили, спасибо, не изорвали.

Кстати, сестра моя после этого так замуж и не вышла, что в сапогах, что без. Но я ей об этой не рассказала, чего доброго бы придушила ночью.

- Зато целомудрие сохранила... - перешла не шепот бабушка. - В наше время это редкость, Анюта. Порвут тебя, как сапоги эти нехристи, отродье коммунистическое.

Но Аня будто бы не боялась судьбы. Она ходила пить чай в склочные пролетарские компании. Знала в лицо каждого вахлака и выпивоху. Могла легко работать участковым, но никто бы не воспринял ее стражем советского Закона из-за хрупких плеч и ясного, белокожего личека. Она будто бы сама просилась на твердый жилистый хуй, но тщетно. Даже самый отъявленный враг советской власти по прозвищу Сиплый отказался ее ебать, отвесив что-то вроде:

- Так хорошая же девочка... Вроде и ебать то не особо есть за что...

Аня рыдала в подушку. Вновь жаловалась бабушке. А та все хохотала и хохотала без умолку.

- Вот бляди-на тупоры-лая! Пизда у тебя взъеро-шена! - запевала бабушка на Анины причитания, и в ее в горле клокотала мокрота. - Чего на судьбу жалуешься? В люди иди, найди мальчугана смышленого. Ну, из городских. Только в карман свой слизкий не пущай, пусть женится, тряпок тебе накупит. В этом, Анютик, жизнь. А хочешь стручок грязный во рту - иди на огород вон, гороха пожуй.

Аня к бабушке прислушалась, но не послушалась. И пошла как-то гулять с заезжим председателем молдавского горкома Савелием Гиршевичем. Тот приехал в поселок с республиканской проверкой и пару дней как знатно выеб председателя колхоза Зинника - мосластого и бойкого старика, невесть как откосившего от призыва на фронт макать в кал сраных бошей вместе со всей страной.

Но и гнусный Гиршевич, который частенько на задний двор колхозный заглядывал, Анну не тронул.

- Не могу,- грит. - Не могу, - и ушел водку жрать.

Анечка с тех пор сникла, тихая ходила, бледненькая.

На Пасху бабка ее в сарае нашла, мертвую, с огромным кабачком меж синюшных ног. А слушала бы старших, уже бы туфли лодочками носила, а не овощами еблась.

Не выдержав того, что любимая внучка так бесчестно ушла из жизни, бабушка отправилась в военкомат и напросилась на службу медицинской сестрой. Кадров не хватало, ее тут же перевели на Дальний Восток. Но тамошние истории - это уже совсем другое дело.