Лика Шергилова : Без свидетелей (отрывок)

Темнело. Вокзал устало светил большими грязными окнами. К единственной двери, служившей входом и выходом, стекались, толкаясь и обгоняя друг друга, люди, груженые баулами, сумками, чемоданами.

Димка остановился, раздумывая, куда идти. Глядя на вокзальную суету, он чувствовал себя муравьишкой, потерявшимся в большом лесу, никому ненужным маленьким человечком в чужом городе. Совсем некстати накатила тоска. Захотелось домой, в привычную, понятную жизнь, на их маленькую кухню с красными занавесками и старой скатертью с поблекшими васильками.

Сзади кто-то грубо, так, что он даже сдвинулся с места, а в рюкзаке обиженно тренькнула неваляшка, пихнул его в бок неподъемным баулом: «Чего встал посреди дороги?» Правильно, нечего стоять столбом. Пора действовать. Димка поправил рюкзак и вошел в людской поток.

Нужно было разыскать дежурного по сортировочной горке Азата, передать привет от какого-то Ильшата и попросить работу. «Работа будет грязная, тяжелая, но сдельная: отработал - получил деньги», - сказал немногословный муж тети Фени на прощание. Лицо его было по-прежнему хмурым и неприветливым, но иногда совершенно неважно, с каким выражением делаются добрые дела. Наверное, неплохой мужик - этот угрюмый муж теть Фени. Во всяком случае бесплатно довез его и помог советом, где заработать деньги. А заработать деньги на Москву было сейчас самым важным для Димки.

До сортировочной горки пришлось добираться пешком километра два. Поваливший снег сначала радовал. Димка даже остановился полюбоваться снежным дождем в ярком свете прожекторов. Но потом он промок, продрог и все стало раздражать: ботинки хлюпали, брюки отяжелели от грязной жижи, китайский пуховик пропитался влагой и, казалось, весил тонну, жалобные стоны неваляшки за спиной действовали на нервы. Выбросить бы ее, но как-то не по-человечески это – кинуть ее на рельсы, под грязные составы, в серое месиво.

- Азат будет через два дня. Я за него, - ответил ему добродушного вида дядька лет пятидесяти с крупным носом, мясистый кончик которого краснел, как у Деда Мороза. - А тебе чего надо, паря?
- Да мне бы денег подзаработать.
- Эт можно. Только ты завтра приходи. Сегодня смена заканчивается.
- Приду обязательно. А кого спросить?
- Так меня и спроси! Петрович я, - представился красноносый дядька и открыто, по-хорошему улыбнулся.

По лицу Петровича было заметно, что он крепко дружит с алкоголем, но это не мешает, а, может, даже, наоборот, помогает ему пребывать в добром расположении духа. Чем-то отдаленно он напоминал соседа дядю Борю – пьяницу, которого только водка и примиряла с действительностью. От выпитого дядя Боря всем признавался в любви и играл на гармошке, широко раскрывая ее меха также, как свою простую, бесхитростную душу.

На обратном пути Димка купил в привокзальном ларьке еды и, мысленно посылая слова благодарности тете Фене за тайком подсунутые деньги, набил живот всякой всячиной. Переночевал он на вокзале, а с утра пораньше уже получал указания от Петровича.
- Значит так, паря. Вот тебе рабочий инструмент, - он сунул ему в руки грязную лопату, - береги его, отвечать будешь головой. Понял?
- Понял.
- Работа у тебя будет не сложная. Я бы даже сказал так: работа будет легкая, но тяжелая, – скаламбурил Петрович и довольно хохотнул, - а именно: залезаешь в разгруженные вагоны и зачищаешь их от остатков щебня. Задачу понял?
- Понял, - ответил Димка.
- За деньгами придешь ко мне в шесть. Понял?
- Понял.
- С лопатой придешь, понял? – Петрович благодушно улыбнулся.
- Понял, - Димка улыбнулся в ответ. Настроение повышалось.
- Тогда вперед, паря, раз ты такой понятливый! – напутствовал его поощрительным хлопком по плечу Петрович.

За разгрузку щебня, песка, каменного угля Димка получал копейки, и с тоской понимал, что такими темпами до Москвы он доберется не скоро. Зато во время работы в голову лезли разные мысли. Например, почему одни люди вот так, как Петрович или его сотоварищи по горке, или его мама, или тетя Феня, дядя Боря тяжело и безропотно зарабатывают на хлеб и ничего не собираются менять в своей жизни, а другие, как Стас, например, живут хорошо и богато и всегда им надо еще чего-то - новее, больше, лучше, дороже? Почему одни довольствуются малым, а другим нужно много?

Или, например, почему одни с легкостью идут в бандиты, а другие лучше будут голодать или умрут, чем станут бандитами? И почему сейчас почти полстраны бандитов? Почему в одной стране люди такие разные? А пошел бы он в бандиты, предложи ему кто много денег? «Ни за что!» - спешил ответить себе Димка, будто боялся поддаться искушению быстрых денег. И что делать с институтом? Куда поступать? И надо ли? Кому сейчас, в лихие девяностые, нужно это образование, если профессора челночат и торгуют на рынках?

Вопросов было больше, чем ответов. А еще все чаще и чаще возникал соблазн позвонить Стасу с просьбой одолжить деньги и помочь найти работу. И если бы не дурацкая гордость, да еще какое-то дикое упрямство, смешанное с обидой на друга и злостью на себя, он позвонил бы. Но получалось, как в том анекдоте: «Дяденька, дайте, пожалуйста, попить, а то так есть хочется, что даже переночевать негде». И он не позвонил. Сам виноват - сам выкрутится.

Днем он разгружал вагоны, втирая в потное лицо пыль, сажу и грязь, а ночью засыпал крючком на жестких вокзальных сиденьях, ощущая противную вонючесть собственного тела и холод сырых ботинок. Он представлял сытое, довольное лицо Стаса и клялся, что когда-нибудь у него тоже будет такое сытое, довольное лицо, но только он никогда не оставит друга в беде. Он добьется успеха и все у него будет хорошо. До успеха и благополучной жизни оставалось еще несколько лет, а пока Димка спал третью ночь на вокзале и не знал, что она будет последней.

Под утро его грубо растолкал милиционер и, не получив должной мзды за незаконное проживание на вокзале, доставил Димку в отделение милиции. Через сутки, как раз в канун нового года, его выпустили из отделения, и он встал покурить под козырьком. К извечным русским вопросам «что делать?» и «кто виноват?» прибавились вопросы «куда идти?» и «где ночевать?» Денег не было. На вокзал больше не сунешься. В ментовке с него стрясли все заработанные деньги и выгнали без копейки. Он чувствовал себя наивным Буратино в стране дураков или щенком, которого пинком выставили за дверь. Второй раз он вляпывается в дерьмо. Что ж это такое? Может он какой дефективный или просто невезучий такой? Он был зол на себя и ментов так, что его трясло. На душе было хуже некуда. Да и, кажется, ко всем бедам он еще и простудился: тело ныло и ломило, голова болела. В общем, колбасило по полной.

- Что пригорюнился? – услышал он сзади ироничный голос и обернулся.
Чуть в стороне стояла, прислонившись к стене, и докуривала сигарету симпатичная женщина лет тридцати пяти. В том, как она держалась, просматривалась дерзкая, нарочитая уверенность. Из-под серой вязаной шапочки выглядывали рыжие волосы, и Дима почему-то подумал: «Наверное проститутка». Ему бросились в глаза пластмассовые серьги кольцами и розовая перламутровая помада на пухлых, в форме амурного сердечка губах. От этих сочных губ он не мог оторвать взгляда. Хотелось трогать их и ощущать податливую мягкость. По телу прокатилась горячая волна и запульсировали органы, о существовании которых он забыл в последние дни.
- Да нет, у меня все в порядке, - выдавил он из себя, ощущая бульканье сердца в районе горла.

Женщина, не спеша, подошла к импровизированной пепельнице-ведру, возле которого стоял Димка, прицелено, двумя пальцами стрельнула в нее непотушенный окурок и, видимо, заканчивая какой-то внутренний монолог, презрительно сопроводила короткий полет бычка словами «Да горите вы все в аду!» Димка, как никто другой, разделял ее проклятие, адресованное, как ему показалось, ментам.

- Давно в наших краях? - поинтересовалась она, бегло оценив его взглядом.
- Пятый день.
- И за что же сразу в ментовку?
- Ночевал на вокзале.
- Понятно, - разочарованно протянула она и легко, как диагноз распространенной болезни, констатировала: - Голытьба безденежная, обыкновенная. А зачем в наш город-то приехал?

Голос у нее был такой приятный, с песочком, что даже обижаться на «голытьбу» не хотелось. Да и чего обижаться, если она сразу всю правду увидела? Женщина встала рядом с ним, закурила новую сигарету, закашлялась, замахала перед лицом рукой, отгоняя дым, и Димка сначала обратил внимание на облупленный красный лак на ногтях, а потом заметил гладкую как у дельфина кожу и продолговатые темно-серые глаза, влажно блестевшие от слез, навернувшихся от кашля.
- Тебя как зовут? – спросил он, не отвечая на вопрос.
- Снежана.
- А по-настоящему?

Подойдя почти вплотную, она приблизила к нему лицо, ласково взяла его, как маленького, за подбородок и, сложив свои прекрасные губы в улыбочку «ути-пути», насмешливо спросила сахарным голоском:
- А тебе зачем, воробушек залетный, мое настоящее имя?

Она стояла в шаге от него и какая-то ощутимая энергия тяжело и медленно текла между ними. А, может, ему одному это казалось. За всей этой наносной бравадой он чувствовал ее горечь от проведенной в милиции ночи. От нее пахло смесью сладкого парфюма, сигаретного табака и легкого перегара. Димка таял от ее близости и впрямь ощущал себя воробушком в лапках опытной кошки. Да пусть она съест его! Его тянуло к ней, как иголку к магниту.

- Просто ты мне нравишься, - сказал он честно.
- Айка.
- Что ай-ка? – не понял он.
Она рассмеялась:
- Зовут меня так: Айка. Татарское имя. А тебя как зовут?
- Дима.
- Диима! – протянула она и ухмыльнулась: - У Димы нет калыма. Шутка!

Айка дружески похлопала его по плечу, отошла, снова прислонилась к стене, не спеша закурила сигарету, выпустила дым колечком и, наблюдая, как оно постепенно теряет контуры и растворяется в воздухе, сказала ровным, отстраненным голосом:
- У моей русской тетки был теленок Дима. Она назвала его так в честь моего отца, с которым поссорилась. Ну, чтоб досадить ему. Женская мстительность такая, знаешь. Теленка потом зарезали на мясо, а отца вскоре бандюки убили. Горло перерезали. Нехилое совпаденьеце, да? Карма. Так тетка громче всех на похоронах плакала. Все простила ему разом. А где ты будешь праздновать Новый год, Дима? – спросила она без перехода.
- Не знаю еще.
- Тебе идти-то, я так понимаю, некуда, да, Дима?
- Некуда, - подтвердил Димка, моля всех богов, чтобы она пригласила его к себе.
- А с Айкой хочешь отметить новый год? – она наклонилась в его сторону и лукаво заглянула в глаза.
- Хочу, - кратко выдохнул он, чувствуя прилив жара.
- Ну тогда пошли отсюда.

Айка взяла его за руку, и Димку обожгло, будто он коснулся оголенного провода. До самого ее дома он продолжал гореть жгучим пламенем.