Ольга Герке : В 1970 году у лопоухого папы

В 1970 году у лопоухого папы, с профессиональным отсутствием чувства юмора, и у напористой, но вечно блуждающей в потемках, мамы, родилась нежная немецкая душа.
Душу назвали Олей. Это была я. Могли б наречь просто 0.
0 -- хороший символ.
Немецкая душа сразу осознала свой долг, спала на балконе в коляске, потом начмокивалась маминым молоком до отвала, потом опять спала. Совершая эти простые действия, она делала всех довольными. Мир был совершенен.
Потом 0 выросла, стала бойким мордоворотиком. 0 стригли под немочку и выписывали ей ГДРовские детские журналы. На фотографиях тех лет у меня всегда готовое к труду и обороне хайль! лицо. Мой священный долг и обязанность заключались в том, чтоб быть бойкой непоседой. Я исполняла это с шиком. Источник Задач и Шоколадок за их исполнение никогда не оскудевал – за право меня пестовать и тетешкать соревновались две весьма активные бабушки. Одна меня учила танцевать, другая – английскому.
Так продолжалось до тех пор, пока мне не исполнилось семь. Бабушки подвыдохлись, мама развелась (под хохот всего ЗАГСА) и вышла замуж за кремень-человека – отчима.
Я перестала быть любимой пешкой.
Родилась сестра.Мы переехали в Гатчину.
Оставшись без ласковых фюреров, так и не разучившись есть до отвала и спать до белых медведей, я, естественно, сначала утратила блеск любимицы публики, а потом – и какие-либо очертания. 0 превратилась в коренастую девочку с квадратным лицом. И в очках.
Роль безличного фюрера стала исполнять школа. На некоторое время в мире восстановилось подлатанное и подштопанное совершенство: священный долг и обязанность заключались в том, чтобы учиться, учиться и учиться. На линейках я втыкала в портрет Ленина, и это ничего общего не имело с пионерской риторикой: я разговаривала с ним почти на равных, как гений с гением. Он читал по 600 страниц в день. Я читала много, хотя до такой кипы мне было далеко. Учеба и чтение наполняли меня глубоким удовлетворением (это были времена рокота и бровей). Если не хватало их – я догоняла, как и все мы, подручными средствами.
Я не стеснялась подручности средств, но считала, что это может мне повредить. С другой стороны, знакомство с собственной анатомией произвело у меня шок, и я посчитала, что никому на свете такая гадость интересна не может быть. А значит, вред я наносила только себе.
Кстати, это происходило редко, так как с минимальными жилишными условиями и комфортом, необходимым для, была напряженка.У нас не было ванной или душа, и даже легальной горячей воды. Трудолюбивый отчим раскрутил батарею, и воду мы черпали оттуда.
Мне нравился круглолицый и круглоглазый мальчик-«хорошист», совершеннейшая Гюльчитай. Чучмек, как сказали бы некоторые теперешние знакомые. Больше всего мне хотелось полунамеками обсуждать его и краснеть. Но было не с кем. Подругами я не обзавелась, а мама мне сразу сказала, что почем и куда. Что почем и куда напоминало картинку из учебника физики.
Приходилось полунамеками мечтать и краснеть наедине с собой . Маленькая Лорелея в моей душе с готовностью заливалась то слезами, то румянцем.
Как вы понимаете, подручные средства и мечты о мальчике-Гюльчитай были абсолютно не связаны. Без шуток.

Жизнь без Фюрера

Отчим на роль фюрера не подходил. Он был молчаливым трудолюбивым человеком, и точно знал свой долг.Он не понимал, почему кому-то другому может быть нужна постоянная накачка.
Мама, страдающая от цыганских знакомых и крестьянских родственников отчима, на роль фюрерши тоже не годилась.
Через некоторое время родилась сестра номер два.. Состоялся утомительный поход в бетонный роддом через поля с бурьяном.
Родители были выключены из жизни и зомбированы. Как это видела я – что они приходили с работы и втыкали в телевизор. Как это видели они – они боролись за жизнь, боролись со спущенными петлями на колготках, исхитрялись сварганить путевый обед из того, что можно купить. По ночам папа паял маленькие диоды.
Все эти житейские трудности привели к тому, что когда настала полная жопа – мама пошла и проголосовала за Ельцина и новый порядок. В первые годы нового порядка она купила каждой из нас по шубе и с шиком съездила пару раз в Прибалтику.
В советское же время, при всех спущенных петлях и картонной колбасе, на юга мы ездили каждое лето, пусть и без шика.
Отчим новый порядок не принял. Новый порядок был не совместим с долгом, встроенным у него в груди. Но это отступление. А отступать нам некуда.

В школе предметов для обожания не нашлось. Вещи менялись.
Джинсы и сиськи явно становились важнее, чем книжки и оценки.
У меня не было ни тех, ни других.
Я не была уверена, что джинсы и сиськи – действительно самое важное. Не нашлось достаточно авторитетного товарища, который бы по-быстрому объяснил.

Классная руководительница была еврейка. Я знала, что Р.Н – еврейка, но не понимала, что это такое. Судя по всем книжкам, получалось, что это больше, чем нация. Потому что «он – еврей» – это была моральная оценка. Происходили диалоги: «Мама, кто такие евреи? – Ну, Роза Наумовна – еврейка.- Нет, как они отличаются? По внешности? – нет, внешность у них может быть разная….» Трудно выяснить признаки класса, если налицо только один представитель.
Роза Наумовна меня не любила. Ей казалось, что мои претензии на интеллектуальность надуманы. Я, в свою очередь, ненавидела черчение. Художественный талант не сочетается с аккуратностью.

Школа была полна провинциальных дур, особенно несносны были мажорки с богатыми родителями. Почему-то они были особенно глупы.
Нескучной была девочка Саша- хулиганка. Типично падоночье поведение. Она отлавливала меня и, отдирая мои руки от ушей, рассказывала анекдоты и гадкие страшилки, а также пробовала растравлять мою психику вопросами, у скольких человек я смогу остаться на месяц с ночевкой, если сбегу из дома. У меня количество человек равнялось нулю. У нее – пяти. Даже я понимала, что между нулем и пятью лежит бесконечность.
Я читала книги, и в них было ненулевое течение судьбы. Героям приходилось бороться с ним и хвататься за кустики, чтоб их не смыло. В чертовой Гатчине само время тащилось на обломах, а судьбу сдали в музей и показывали по праздникам.

Мне было плохо и неловко. Я ела.
Мне буквально было не по себе ни дома, ни на улице. Комната мне казалась чересчур замкнутой, а улица – чересчур открытой. Невозможность запирать дверь в свою комнату доводила меня до психоза. Звук телевизора за стеной доставал окончательно.
Я была порядочная сволочь – маленькая, скучная, надменная глупыха.

Если б я повтыкала в свои книжки побольше – я б поняла, что решение простое – «В Москву, в Москву!» или «В Париж!». Но я че-то не доперла.
Впрочем, в Питер меня-таки как-то выперло. На почве моих неземных художественных способностей. Хотя, как и все, способности были на грани с полным дебилизмом, и если б меня отдали в школу для одаренных дебилов – может, что-нибудь и вышло бы.
Устав со мной возиться, меня сдали бабушке.

Вакуум

Превосходный социальный эксперимент по вбрасыванию туповатой начитанной провинциалки в столичную среду прошел блестяще. А именно – было доказано, что туповатые начитанные провинциалки столичную среду не находят, даже если ее подать им на золоченом блюде.
Чтоб не утомлять вас рассказом: Питер для меня состоял из следующих кубиков: Школа, Дом, Эрмитаж, Гостиный Двор, ДЛТ, Маяковка и автобус 47, который шел от дома до школы час.
Когда в 21 у меня произошел Частичный Выход из Ступора – я обнаружила, что от от дома до школы можно доехать на метро за полчаса.
Бабушка ни во что не врубалась. Всю жизнь она училась и учила, и это было хорошо. В анатомические подробности моего тупого бунта она не вьезжала и обрисовывала это так: «если б ты знала, какая ты была хорошая, когда была маленькая».
Ее подруги и соавторши, роскошные старухи разной степени раневскости, жили в питерских лабиринтоидах и, может, обладали каким-то тайным знанием, но мне от него ничего не перепадало.

Кубики Пушкинская 10, Сайгон, Трава, Секс, Гребенщиков – лежали в наборе у других детей.
Причем я даже не понимала, что они у них есть, так что мне не было завидно. Про секс я знала, но мы ж не в Америке – никто им не занимался. Ну, про девочку Катю ходил слух. Ну, девчонки из Элиты Второго Ряда изображали лесбиянок. Но в общем и целом – нет.

Да, конечно, в школе была строго структурированная Элита. Элита первого ряда состояла из дылды Маши, которая загадочно улыбалась с высоты 1.74 и писала гуашью под Гогена – и еврея Миши. Маша была Бог.
Она получала трояки, потому что богема, Миша старался, как мог, но все равно получал в основном пятаки.
Писал он жуткие фиолетово-желтые картинки, пока однажды летом кто-то, обладавший тайным знанием, его хорошенько не натаскал. После этого он начал выдавать аккуратные акварели волшебных цветов.
Я была настолько не в элите, что это было что-то.

Место классной занимала улыбающаяся бегемошка. Ходили слухи, что пара девочек шпионили и регулярно стучали на Элиту. Девочкам на 8-е марта был торжественно подарен молоток. Мне было непонятно, почему они расплакались. По-моему, это был полезный подарок.

Мои творения были робкого колорита, с множеством деталей. Сизо-стекольный натюрморт задел даже самого Мишу. Но частенько меня колбасило, и я выдавала каку. А к 10-му классу меня заколбасило по-крупному, и я стала совсем тупа. К тому же именно тогда у меня проснулась некая графоманская струнка, и я начала бесконечно переписывать свои сочинения. В конце переписываний и перечеркиваний от сочинения оставался 0.

Четверть города училась по учебникам моей бабушки, а половина города смотрела передачу моего папы. Фамилию я свою ненавидела, но тащила ее за собой, как лилию на плече. Едва я сталкивалась с людьми – происходил диалог «не родственница ли?».

В 10 классе мы проходили медосмотр. Я стояла среди стайки едва расцветших ( блин!) и полностью сформировавшихся ( блин!) девушек, и исподлобья пялилась. Мне не грозило даже близко. Бог оказалась бледной и безгрудой, но не менее божественной.
Оторва Катя была крепкая, высокая и спортивная.
Небесна была Рената. Рената была совершенство, от которого боги плачут.ее только что расцветшие, но уже восхитительно круглые… Ах! Дайте мне выпить бензину.
Когда подошла моя очередь в осмотре- дядька в халате посадил меня на табурет, голую, и воткнулся в карточку. А! Радостно вскричал он, прочитав фамилию. Произошел знакомый диалог «не родственница ли?»
Я сидела голая и никому не нужная.

Сама себе хозяйка

Школа закончилась.
Как ручной хомяк, которого выбросили из клетки, 0 могла теперь выбирать, куда бежать. Она побежала к маме в пыльную Гатчину и зарылась там на все лето в пыльной постылой комнате с видом на бетонный забор.

0 пыталась размышлять. Выбор пути – не фунт изюма.
Муха отпадала. Там вкалывали. И там занимались не живописью.
Это было опять оно – черчение.
0 решила поступать по специальности, которая в ее обманутом биографиями русских писателей мозгу читалась как «вселенная и коньки в придачу».
Прислали дядю, увещевать. Дядя развел мутность. У него то время уже начался хронический запой и ему было пофиг.
Но до юрфака надо было наработать стаж.

Стаж нарабатывался в архиве. Начальницу архива, надменно-сладкую жабу, 0 ненавидела так, как ненавидела потом только двух человек. При ее уровне злобности – это о чем-то говорит. Чувства к жабе были исключительны.
По ночам регулярно снилась школа. Бог Маша загадочно улыбалась.

Летом опять наплыла Гатчина. Сестра номер 1, вняв страданиям, притащила домой девочку Таню. Прокричала, «вот, ты же с ней дружила в школе» - и упорхнула в гнездо разврата.
Пришлось подружиться с этой виденной пару раз на переменке Таней.
Таня была дисциплинированная, высокоморальная и восторженная.
Она додумалась до того, чтоб читать одновременно три учебника истории и сравнивать тексты.
Таня поступала на классическое отделение. Мечтой ее была матлингвистика.
Что было круче, чем «вселенная и коньки впридачу». Это было – нечто абсолютное.
К тому же – она была очень худенькая. Для 0 худоба была признаком божественности.

Благодаря волосатой лапе, 0 поступила-таки на юрфак. Сразу после поступления волосатая лапа спряталась и обнаружилась через три года, когда уже не было стыдно.
Болтология у нее получалась прекрасно, а лекции прослушивались плохо. 9 часов начало занятий был копец. 0 хотелось спать. Она опаздывала и ей было стыдно.

0 тщательно пыталась жить по средствам. Вообще-то, она не знала, где доставать деньги, и что с ними делать, когда они есть. Из магазинов она знала Гостиный Двор и ДЛТ. Там было шумно и стеснительно.

Проще, чем купить новую вещь, было перешить старый папин костюм.
Папину передачу закрыли и он начал впадать в ничтожество, но костюмов оставалось еще много.
Временами 0 колбасило, и она закатывала истерики. Бабушка, к сожалению, по мордасам надавать ей не могла. Полежав на полу, никому не нужная, 0 уходила к себе в свою комнатеху с видом на бурьян.
Таня ее не звонила -- игнорировала под предлогами вечной занятости.

Не получая наказания за свое плохое поведение, 0 чувствовала себя все хуже и хуже. Она сбежала от бабушки и поселилась у противненькой крыски-полуродственницы и жила там, укрываясь по ночам пальто вместо одеяла и пожирая в грузинской столовой рядом по два гарнира по 9 копеек. Конечно, без мяса. В дни стипендии нажиралась бубликами и молоком.
Однажды на факультете на какой-то из кафедр было празднование. Недоеденный торт был поставлен на подоконник в туалете.
0 сьела торт, вытерла рот и пошла на семинар по философии трепаться про экзистенционализм.
Если вы думаете, что в результате этих эскапад она похудела – фигушки. Осталась такой же квадратной плюхой.

У однокурсницы окотилась кошка. 0 взяла себе котенка. Котя пищал и тошнился всюду, в том числе на свою спящую хозяйку. Он подумал было сдохнуть, от житейских неудобств, но у него не хватило духу. Он просто чудовищно поглупел. В глупом состоянии его стали звать Герасим. Впрочем, может, он с самого начала был дураком.
Герасим жив до сих пор. Красивый большеглазый старый кот.

На втором курсе 0 все надоело.
На втором курсе мальчики и девочки мажоры и мажорки уже подрабатывали в конторах своих родителей и потирали лапки, воображая, какие они бабки будут зарабатывать, когда нарастят клыки. Они уже знали, что экзистенционализм не главное в жизни.
Толстая 0 в перешитом папином костюме, слишком занятая ненавистью к себе, упустила, что нерв ее профессии – связи и деньги.

Не доставайся ж никому!

Она забрала документы и ушла работать на завод «Красный октябрь». Не столько работала, сколько пялилась на двух молоденьких товарок. Они были экзотичны: одна растворяла в чашечке во время обеда бульонные кубики ( невиданная вещь»), другая спала с югославом (настоящий иностранец!).

Пора было начинать и самой.
Подобравший ее мужик был настоящим сокровищем.Он едва умел говорить,был торгашом и самой презираемой нации.
С точки зрения родичей – лучше бы 0 начала жить с догом.
Единственный недостаток – он был довольно молод.
Она доказала свой высокий статус. Подгадила себе, как могла. Первый акт был скучен и сух. Мужик слинял довольно быстро. Его никто не удерживал.

Второй, более долгосрочный отстой, был восхитительно стар. Секс нравился, только чтобы побольше и попроще.
Секс состоял из фрикций. Виньетки презирались.
Дни проходили в трендеже и ожидании, пока протянут руку и можно будет пойти в постель, и там опять побольше и попроще.

0 поняла, что ей не слиться с народом, и восстановилась в универе. Альмаматерь смотрела на скачки равнодушно.
0 рассчитала, что у нее посреди года остаются лишние два месяца, и напросилась с отстоем номер 2 на юга. Поскольку отстой не отдыхал, а как бы работал, он ел в санатории бесплатно, а она ела его полпорции.
В кино проходили, дав придурошной билетерше булочку, оставшуюся от обеда.
В результате деления на три части, от обеда оставались крохи.
Организм 0 наконец пробило и она похудела.

Она вернулась в Питер обнаглевшая и тоненькая. На первой же студенческой вечеринке на нее завернул внимание лысоватый веселый парень.
Он, бедняга, втюрился на десять лет. Остаток жизни он кормил 0 салатами, показывал ей порнуху, и пытался произвести впечатление и доказать, что им вместе хорошо. Вместе им было настолько никак, что это было что-то.
Он был кремень-человек и через год после их знакомства превратился в этакого надежного лысого мужика. Надежные лысые мужики 0 никогда не интересовали.
К нему, правда, заходили хорошенькие подружки.
Дедушка был послан. Позакатывав скандалы, он завял и слинял.

Нужен был опыт. В средствах можно было не стесняться. Наглости уже было не занимать.
21/166/55 желает познакомиться приносило тонны писем. Перед решающим требованием секса два свидания можно было протрендеть и понасыщаться чужим опытом. Лузеры или искатели быстрого секса – все были, в основном, нежны и человечны.
Единственная восхитительная сволочь, которая попалась и которую хотелось сохранить, был серийный трахальщик под именем Секс-гигант. Трахаться с ним было более-менее, но болтать – супер.
Он был счастливое розовое животное, источавшее радость.
Он верил в свою миссию дарить людям счастье с помощью своего хуя.
Он остался в друзьях надолго.

В гостях, неожиданно, познакомилась с говоруном и снобом.
Дни проходили в том, чтобы раскрутить секс-гиганта на разговор, а потом перебежать и раскрутить Говоруна на секс.
Говорун был балованный мальчик и потенциальный фюрер.
Говорун трендел про экзистенционализм, а хотелось, чтоб протянул руку, и – в постель, и фрикции, фрикции.

В универе все стало получаться. Мелкие провинциальные девочки из своей группы не интересовали, зато ногастые дылды из параллельной приняли ее как свою. Особенно была хороша высокая трогательно-развратная Даша, дочь судьи арбитражного суда.
На лекции, на которых все равно спала как сурок, 0 забила. Материал учила строго по чужим конспектам, которые собирала, как причитавшуюся ей дань.

Курсе на третьем Говорун был силком скручен жениться. Был скромный загс, Таня подарила на свадьбу два перца. Мама узнала о событии случайно, через несколько месяцев.