L'observateur cynique : «Вы чье старичье...»

«Вы чье старичье...»

Этот заснеженный год напомнил мне забавный рассказ моего знакомого.

Снег валил и валил с нежадных небес. Снежные сугробы, образовавшиеся на обочинах и газонах дворов в результате навала туда снежинок дворниками и уборочной техникой, росли до уровня человеческого роста. Куда машинку то ставить? Решение пришло далеко не оригинальное: вырубить небольшой ледяной окопчик на эксгазоне и складировать на ночь в его охранный плен свое сокровище. Будучи человеком, которому не чужд физический труд, Олег потратил около 3 часов, преобразовав свое усталое от офисной работы тельце в ледокол. «Гараж» был готов, и машина ночевала там уже пару недель.
Встав утром как обычно, рассчитав время на сборы и дорогу с учетом пробок, нацепив платье стацсоветника (Олег трудился на госслужбе, но естественно на той, которая позволяла ему кушать икорку и почему-то не минтая и синезалупных баклажанов, а исключительно белужью). Мягкий морозец ударил в ноздри непроснувшегося еще организма, и быстрыми шажками ботинок с далеко не толстой, а предназначенной для маршрута дом-машина-кабинет, подошвой чиновник бросился к месту парковки своего авто.
Что-то говорило о том, что выехать на работу в ближайший час совершенно не представляется возможным. И это что-то было огромной преградой в виде размещенного у импровизированного гаража снега, складированного в огромный сугроб в человеческий рост.
-Наверное, снегоуборка прошлась с утра…бля…

Делать было нечего, брошенный в багажник портфель, срочно вынесенная из дома лопата, припаркованный в салоне машины галстук – все было задействовано на ликвидацию стихийного бедствия. Результат: измыленный непосильной утренней нагрузкой организм, опоздание на работу, нервы…Какие-то сомнения касаемо внезапно появившегося препятствия, конечно, появились в мозге доблестного слуги народа, но как-то сразу улетучились по пришествии обычной рутины трудового дня.
Следующее утро было точным повторением предыдущего, если бы не опоздание на работу на полтора часа в связи с наличием дрожания конечностей и боли в спине, неподготовленных к снегоуборочным работам.
-Пиздец, встану пораньше и перехвачу этот ёбанный трактор…

Будильник прозвонил не в 7 как обычно, а в 5.30, и, шаркая ногами, наш герой, позевывая, направился к кухонному окну, откуда открывалась хорошая панорама.
-ЧТО ЗА ХУЙНЯ!!!!!!....Они что, в 4 убирают?...И что убирать то – снега не было уже пару дней!
Так как подъем был более ранним, то приезд на работу был своевременен, но нутро, непривыкшее к такому подъему, ныло целый день. От такого стресса был на хуй послан руководитель высшего звена не про себя, а в нормальную слышимость, но исключительная собранность и дипломатичность, позволила выкрутиться из этого форс-мажора.
-Встану в 4!!!

4.00 …Подъезд содрогнулся от крика Кинг-конга, пронизывающе выплескивающего эмоции на пространстве кухни одной из квартир.

…

В эту ночь Олег не ложился, а, попивая кофе, то ли дело кидал взгляд в сумеречную даль. Когда стрелка часов пересекла отметку 2, он резко вскочил от окна, пробежал в прихожую, схватил припасенную заранее арматуру, стремглав скатился по лестнице. Вылетев из подъезда, он притормозил и перешел на поступь снежного барса, узревшего в нескольких метрах от себя жирующего песца.
-Бог помощь, Раиса Васильевна! – похлопанная по плечу телогрейка повернулась к Олегу, и он, утвердившись в своём опознании, продолжил,- а теперь, старая манда, всю эту снежную херню раскидываешь назад, а потом я подумаю, что с тобой делать: превратить в Карбышева, обоссав с ног до головы, или отпустить домой помирать…
Раисе Васильевне было 72 года. Она была бойкой старушенцией, старшей по подъезду. Теперь Олегу стало очевидно, что неодиночество в его утренних работах, обусловленное сочувствующим присутствием старушки в окне первого этажа, где она проживала, было не банальной возрастной бессонницей. Каждую ночь Раиса Васильевна совершала ночной марш-бросок, заваливала снегом въезд в импровизированный гараж, а потом коротала час другой, с интересом наблюдая из окна, что не совсем еще к ней равнодушна жизнь и есть еще дело до ее деяний.