rak_rak : Многоликость любви

Хочу я поделиться с вами, господа, своим опытом своей первой лучезарной любви.
Я увидел эту девушку в тихом переулке, она шла в сарафане, придерживая тонкой рукой свой живот, в котором, видимо уже развился и жил своей паразитической жизнью комок плоти и костей, который люди по недоразумению называют - ребёнок. Она шла мне на встречу, улыбаясь чему-то, наверно своим мыслям: может, она думала о нежных ласках любимого, который ждал её дома, а может - о счастливом времени, когда она сможет обнимать своего малыша или малышку, всё равно, ведь это ЕЁ ребёнок и она никому его не отдаст, и не позволит сделать ему что-то плохое. Я улыбнулся ей в ответ, и мы разошлись на узком тротуаре, она слегка задела меня за куртку своей мягкой рукой. Было темно, горели фонари, я никуда не торопился - не к любимой, не к любимому, и поэтому я развернулся, догнал её, огляделся, убедился, что вокруг никого нет - только серые заборы, и, выхватив огромный тесак, не глядя вспорол.
А знаете, что я вспорол? Да-да, именно его - вздутый живот этой беременной женщины. И потом я её, эту вспоротую корову, отволок через щель под забором в заброшенный сарай, и стал выдирать зародыша из разрезанного пуза. Ну как же она сладко визжала! А я был в диком восторге; она долго визжала, а потом стонала, хлюпая взрезанным чревом, которое уже не могло защитить недоразвитый плод. А я, скинув штаны, и плюнув на хуй, в чём, собственно не было особой надобности, а так - по привычке, вздёрнул болтающегося на пуповине малыша, схватил его за череп обеими руками, и выдавив большими пальцами его слепые глаза, тут же кончил, не успев даже ЗАСАДИТЬ. Мать в предсмертном тумане наблюдала за тем как я, разодрав грёбанный околоплодный мешок, извлёк дохлого зародыша и начал массировать своим елдаком его прямую кишку, силясь вернуть его к жизни. Но он не ожил даже после того, как я с хирургической тонкостью исследовал своим хуем все впадины и отверстия в его осклизлом теле, даже те, которые образовались от моих пальцев на его черепе. Странно всё это, не находите, господа.
Впрочем со мной иногда случаются ещё более странные вещи, я только недавно понял, что изнасиловать даже грудного ребёнка, оказывается проще простого! И очень покайфу. Делается это так: караулишь у подъезда мамашу с коляской, открываешь дверь, помогаешь внести её в подъезд, она благодарит, а ты потом хватаешь суку за волосы и с дикой силой бьёшь её башкой в ребристую стену - раз, другой, третий, пока череп не треснет, хахаха! От этого наслаждения тут же встаёт хуй. Полумёртвая сука валяется на полу в крови, а ты вытаскиваешь из коляски сраного зародыша и запихиваешь его в пакет, предварительно заткнув ему кляпом беззубую пасть. Отезжаешь на пару кварталов, перебираешься на заднее сидение, вытряхиваешь из пакета полузадушенного щенка.
Сдираешь обосраные подгузники, вытаскиваешь из ширинки хуй, раздрачиваешь его до неимоверных размеров, и с хрустом насаживаешь на него эту маленькую сволочь как курёнка на вертел. Одно плохо: эти падлы на елдаке сдыхают быстро - не успеваешь как следует в их разорванных кишках поковырятся! А так, в целом, очень и очень здорово, настоятельно вам рекомендую, господа. Да, кстати, на счету у меня уже тридцать восемь разодранных гадёнышей, мальчиков и девочек. И примерно половину из них после того, как я с ними позабавился, я сожрал сырыми, отломав им головы, чтобы жена сделала из них студень. А если случай допускает возможность - то для разминки трахаю в жопу мёртвую или умирающую мать, прямо в подъезде, под лестницей. Замечу также, что чем меньше дитё - тем уже его маленькие дырочки в его нежном теле, а если он слишком живучь, и не подыхает на моём члене, то я как правило, продавливаю ему пальцем родничок на темечке, и трахаю ребёнка прямо в мозг - он так забавно дёргается в конвульсиях!
Но что-то я впал в лирику, господа. Всё-таки воспоминания о прошлом давят из меня слезу умиления. А ныне я планирую заняться вот чем: куплю себе светлый плащ, портфель, верёвку, вазелин. А нож у меня и так есть. И отправлюсь я в дендропарк, что близ Загорья (благо, живу я там недалеко, заходите в гости). Столько в этом тенистом, зелёном леске ходит по дорожкам стаек маленьких девочек - даже под ложечкой сосёт.
Как наяву вижу - схвачу одну такую, припозднившуюся, за мягкие косички, и с неистовым рычанием ударю её лбом о смолистый, шершавый ствол: раз, другой, третий. Обниму её, бездыханную, прижму к сердцу. А вокруг такая тишина, что слышно как осыпаются на траву потревоженной коры частицы.
Вазелин - верёвка - нож.
А потом сладостная возня за мшистым бугорком, - сколько их уже в том леске зарыто, замученных, с разорванным кишечником, сколько раз проходили мимо них воющие от горя родители, в тщетных поисках своего чада, которому я всего-то лишь дал свободу. А они притаились, укрытые мхом, и на их исколотых и изрезанных лицах застыла вечная страшная улыбка, отражающая звёздные сны смерти...
Но что-то я отвлёкся, милые мои. Вам же важнее сам процесс, а не результат, ибо он всегда един. За свои сорок лет я изнасиловал и убил, убил и изнасиловал великое множество детей, и понял одно - они сами этого хотят. Всегда и каждый из них, хотя порой подспудно и безотчётно. И когда, медленно втыкая широкий нож в солнечное сплетение ребёнка, и, зажимая ему рот, смотришь в его сверкающие от счастья глаза, то понимаешь, что осуществил его самое сокровенное желание, самое его тайное, неосуществимое стремление к чему-то, что могут желать только дети, наверно это и есть настоящая любовь.
В принципе, я ощутил её палящее дыхание ещё в нежном возрасте, а именно:
когда впервые в детском саду девочки показали мне пизду - я понял: всех буду резать, как свиней. Всех нахуй! Именно девочек. Хотя и мальчиками не особо брезгаю. И по сей день я так и делаю, что вовсе не сложно, всё-таки я как никак заведующий детского садика. Какого - пока не скажу, а то многие благодарные родители будут искать встречи со мной. Ведь в его подвалах хранятся, засыпанные солью, трупы детишек, только не мои подопечные, а те ребятки, которых я наловил по окрестностям.
И никто не догадывается для чего я постоянно таскаю в химчистку ковёр из своего кабинета, но вы уже поняли - в нём-то я и проношу оглушённого ребёнка. И, раскатав рулон у себя в кабинете, я тут же наваливаюсь на дёргающееся, хрупкое детское тело, и начинаю его мять, щипать, а иногда даже кусаю своими почерневшими от болезней зубами ребёнка за уши. Он может только мычать и испуганно отшатываться, когда я достаю свой нож и, хищно косясь на связанное дитя, облизываю лезвие, нарочно раня свой язык, чтобы почувствовать вкус крови и как следует распалится! И я распаляюсь, причём так лихо, что взмыкивание ребёнка приобретает особый хрипяще-надрывный тон, когда я, сквозь одежду пырнув ему ножом в живот, хватаю за горло и, скинув штаны, начинаю ритмично запихивать в рану свой хер, чтобы наверняка обеспечить этой маленькой сучке перитонит.
Её ответные взбрыкивающие движения помогают мне в этом нелёгком деле, и, кончив в её развороченную брюшную полость, я переворачиваю эту гниду на живот и тружусь с ней сзади, и когда я близок к концу – то, сладостно хрипя, я перерезаю ребёнку горло от уха до уха, и, сопя, долго ёрзаю на агонизирующем детском теле. В итоге - мягко разливающаяся по телу сладкая истома, залитый кровью ковёр и одежда, но разве могут этот мелочный ущерб сравниться с удивительным коктейлем ощущений от осознания благодарности, исходящей от истерзанного юного существа?
Спасибо за внимание, господа. Может встретимся, познакомите меня со своими детьми.