Антон Чижов : Рахман. Продолжение дурдома.

Тот, что расположился у окна – полковник ВС в отставке. И не смотря на мою глубоко вбитую кулаками в голову неприязнь к кадровым военным, должен признаться, что полковник оказался скромным и порядочным человеком. Он научил меня спец. движениям, которые отгоняют призраков. (Позже я опубликую короткое видеопособие по этим движениям).
Второй – врач скорой помощи; мне он понравился своей неразговорчивостью. Но его недавно выписали. Уходя, он пообещал мне повеситься, потому что эксперты признали его негодным к работе в медицине. На койку врача поместили подлого, низкого человека. Когда-то, лет десять назад он откосил от армии по психическому заболеванию, и теперь он решил этот благородный, пацанский поступок опорочить намерением снять диагноз. Намерение его обусловлено желанием поступить на службу в СИЗО, чтобы терзать там невинных. Более ни слова об этом негодяе.
Третий же мой сосед, славный парнишка по фамилии Иванов, большую часть суток лежал спиной к миру и вставал только поесть, посрать и закинуться таблетками. Подтирался он скверно и от него постоянно попахивало дерьмецом. Меня не смущал этот запах, он даже как-то успокаивал. Я вообще считал Иванова Иисусом Христом. Не думаю, что Он спустится на белом облачке в распашонке и начнет вершить должное. Полагаю, что он будет лежать лицом к стенке и ждать, пока последние кроткие не перегрызут друг другу глотки.
В один из дней меня снова вызвала Ольга. Ю.
- Скажите, - спросила она, - вы как-то боролись с черными мыслями?
- Да, я выработал собственную методику.
- Расскажите о ней.
- Короче, одна из основных проблем (и самая мучительная) - это мысленная жвачка. В течение многих часов, годами, десятилетиями, логически выстраивать доказательства своего ничтожества и неуместности существования - это, знаете ли, не легко. Я уж не говорю о навязчивых состояниях, панических атаках и прочих сопутствующих мелочах. Основное - вот это вот. Я называл эту безостановочную рефлексию «Мертвец лезет наверх». А периоды депрессии я называл "Мертвец ликует". Но я ошибался. Это вовсе не мертвец. Это маленький, напуганный ребенок, принявший личину монстра, чтобы казаться важнее и значительнее. И теперь, когда этот ребенок ( я переименовал его в "Горюню") начинал кошмарить, то Мы (разум, тело и дух) обнимали его, успокаивали, гладили по голове. Ведь он ни в чем не виноват. Мы говорили ему - ты хороший и больше никто не обидит тебя. Мы не говорили ему - приходи еще, мы говорили - ты всегда будешь с нами. Ты важная наша часть, благодаря тебе была прочитана уйма книг, есть понимание прелести классической музыки; благодаря тебе не были нанесены оскорбления людям (хотя многие и заслуживали), ты причина литературных способностей; без тебя все было бы хуже, в разы хуже. А сейчас, говорили Мы, сядь, малыш, на стульчик, и посчитай сколько в автобусе черных курток, а сколько бежевых; посмотри на лица людей - они, оказывается, не столь уродливы, как казалось раньше; смотри - за окном твоя любимая осень. Все хорошо. А теперь Мы подумаем и о делах...
Но в какой-то момент стульчик треснул, Горюня лопнул и из него вылез мертвец – еще страшнее, чем раньше. И всё покатилось к черту и тьма накрыла Нас. Но только это ни в коем случае не расщепление. Не шизофрения, доктор... А это случайно не моя история болезни перед вами? А что это вы там пишите, доктор?
Ночью я не мог заснуть, заново переосмысливал свою жизнь. И еще раз, и опять, и снова. Мои размышления прервал ночной гость – шестнадцатилетний пацан-аварец. Я сел на койку. В тусклом свете дежурного освещения я заметил, что у аварца мощный стояк.
- Чего тебе? – спросил я.
В ответ парнишка принялся напевать какой-то невразумительный репчик, синхронно при этом двигая руками. Вскоре он кончил, я пожал ему руку и поблагодарил за выступление. Он ушел, удовлетворённый. Я лег на койку. Меня кое-что беспокоило, все сильнее и сильнее. И я понял что именно – у меня уже давно не стоял. Я начал думать о женщинах с такими пальцами ног, что их можно было бы откусить одним махом; о женщинах, что могут облизывать свои соски; о женщинах, без смущения сосущих мужские ножные пальцы. Но все было тщетно. У меня лежал как снег, как веки мертвеца. Тогда я стал думать о японских газелистах. Известно, что в Японии деньги принято передавать и принимать двумя руками. Каким образом выходят из положения японские маршрутчики, не скатываясь до поведения бледных обезьян? Я немножко подумал об этом и уснул.
На следующий день привезли наглухо безумного мужика и сразу определили на трехточечную вязку. Мужик грозился прокуратурой, требовал развязать его, пытался развязываться сам. Его освобождали до ручной вязки, но он продолжал качать права. Тогда его завязывали снова. Так продолжалось целый день. Я прозвал мужика «Навальным». Потом ему вкололи лошадиную дозу циклодола и он успокоился на время.
Ночью я решил сделать… короче я сидел в пустом туалете на унитазе и изо всех сил пытался просраться. Кажется, что-то проклевывалось. Но тут дверь открылась, и вошел безнадежно слабоумный дед Алексей. Медленными шажками он приближался ко мне. Топ-топ, топ-топ, топ-топ, топ-топ, топ-топ и вот он уже стоял рядом и смотрел на меня глазами ребенка.
- Дед, - сказал я, - ради бога, сделай три шага назад.
Дед Алексей наклонился ко мне.
-Чего? – спросил он.
В общем, последующие десять минут были одними из самых приятных за последние годы. Дед Алексей рассказал мне про дорогу на Новошахтинск – исключительного качества, сплошь покрытую опилками, в отличие от дороги на Ростов – без опилок и с ямами. Также он поведал и о самом городе Новошахтинск – исключительно хорошем городе, утопающем в опилках, чего нельзя сказать о Ростове – городе без опилок. Улыбка деда Алексея могла бы останавливать войны, но меня от нее не прослабило.
Я вернулся на свою койку, лег и принялся водить пальцами по стене, по пупырчатым образом зашифрованным посланиям. Но я не знал языка слепых. И неожиданно для себя я расплакался. Слезы так и потекли. Я думал о том, что разъебаи всего мира могут спасти друг друга – дед Алексей меня, я Иванова Христа, а тот еще кого-нибудь. И так по цепочке. Я плакал и мертвец покидал меня. А подушка впитывала мои слезы, как улицы Новошахтинска впитывают дождь.
На следующее утро я пожаловался полковнику.
- Я не могу покакать, - сказал я.
- А вы дуетесь?
- На кого?
- Надо вот так, - сказал полковник, надул щеки и принялся кряхтеть.
- Нет, сказал я, - у меня геморрой лезет.
- Так тут надо бить во все колокола!
- В каком смысле?
- Надо делать клизму!