Прохфессор Павлов : Аннушка

Случилось мне, в году одиннадцатом, останавливаться в имении помещика Смердюкова, человека доброго и гостеприимного. Длинные волосы, орлиный нос и задумчивый взгляд выдавали в нём личность безусловно умную и образованную, влюблённую в себя и свои мысли, которыми он делился с прислугою и людьми наёмными. Обладая хорошей речью и неплохими ораторскими навыками, он производил на людей малограмотных и чувственных самое благоприятное впечатление. Ибо, набравшись мыслей дивных и загадочных, они начинали цитировать барина, подражая его мимике и манере исполнения.

Самым шустрым и камедным был среди всех Яшка кучер. Заучив латинскую фразу, некогда произнесённую барином «A mensa et toro» он приучал своё немногочисленное семейство к латинскому слову. Супруга его, Клавдия, баба сельская и хлопотливая, широко раскрывала рот и старалась повторить, но сбивалась, плевалась и под конец обучения била мужа оглоблей. Яшка не обижался, считая жену дурой. Он шёл в кабак, где пьяные мужи старались дать толкование столь загадочному выражению, выпивал рюмку водки и поднимал указательный палец вверх, подтверждая мудрость сказанного и свой авторитет, совершенно не догадываясь, что фраза: «От стола и ложа», фактически означала развод.

Далеко за вечер, мужики пьяною гурьбою выползали из кабака, и подбираемые грудастыми матронами расползались по домам, горлопаня по дороге похабные песни, прерываемые лаем собак и бабским визгом.

- A mensa et toro, - повторял Яшка.
- Иди уже, балбес… - говорила Клавдия, любовно поглаживая по спине своего дуралея.

С Яшкой я познакомился на станции. Обладая шустрым норовом и быстрой походкой, он подхватил мои чемоданы и засеменил в сторону вокзала с невероятной скоростью, мне пришлось за ним бежать, чтобы не отстать. Под конец, у меня окончательно сбилось дыхание и участился пульс.

- Послушай, любезный. Будь добр, остановись. Дай передохнуть. Силы нету, - сказал я, делая глубокий вдох и выдох.
- Барин, я мигом, - сказал он.

Его спина и мои чемоданы скрылись в здании вокзала, оттуда перекочевали на площадь и осели на полке для багажа. Собравшись с силами, я дополз до брички и уволился на заднее сидение. Вот чёрт быстроногий, совсем запарил. Яшка щёлкнул кнутом, лошадь заржала, рванула, и бричка понеслась, дребезжа по всем швам вниз, в сторону усадьбы.

Мы ехали долго, мучительно, покачиваясь из стороны в сторону по колдобистой дороге, и казалось, этой пытке не будет конца. Всё моё тело, измученное болтанкой, молило об одном, Господи, пристрели меня, чтобы не мучиться. Кряхтя и сопя, я проклинал свою тётушку, что настояла на моём отдыхе в этой глуши. Её беспокоила моя бессонница, и о чём я только думал. Укутавшись пледом, меня посещали отвратительные видения, бездействие и тоска, обжорство и лень, мой распорядок дня на ближайшие две недели - это ужасно. С такими мыслями я заснул.

Разбудил меня лай собаки, протяжный и громкий. Яшка успел перетащить багаж во флигель, зажечь керосиновую лампу и распрячь лошадь.

- Барин приехал! - заголосил он на весь двор.

Прислуга сбежалась на меня поглазеть, как на экзотическую обезьянку, в зоопарке. Они ходили вокруг меня, тыкали пальцем и о чём-то шушукались. Я попросил оставить меня в покое, и они разошлись. Кости болели, а желудок сводила судорога, то ли от голода, то ли от тряски. Выпив стакан молока, я пошёл спать, ибо не было ни сил, ни желания что-либо делать.

Проснулся только к обеду, достаточно бодрым и отдохнувшим. Одевшись во что-то приличное, я решил зайти в дом и поздороваться с хозяином. Антон Павлович встретил меня обаятельной улыбкой и тёплым рукопожатием.

- А не бахнуть ли нам по стопочке, милый друг. За ваш приезд, - хлопнул в ладоши и громко крякнул.
- Мерси, с превеликим удовольствием, - ответил я.
- Клава! Водочки нам и огурчик малосольный, - крикнул он громко.

Графин водки, две рюмки и соленья оказались на столе в считанные секунды. Мы выпили по одной, по русскому обычаю, не делая перерыва, опрокинули по второй, по третьей… и как-то быстро нашли общий язык…

- Князь, - называл он меня, отдавая должное моей тётушке, княжне Голицыной, оказавшей немалую услугу ему лично и его роду. – Как вы находите моё именьице?
- Недурно, - ответил я.
- В этой глуши всё недурно, кроме людишек. Ходят, скупают землю, вырубают леса, осушают болота, гадят, как свиньи, и радуются червонцу в кармане. А послушай, как шелестит листва, как щебечут птицы, нет, не хотят. Не приносит доходу. На моей памяти возле села Сорочинцы был Труханов лес, огромный, ветвистый, живности было вдоволь, ягод и прочего не сосчитать. Одни пеньки остались да ямы выгребные. Весь лес в Германию вывезли. А что получили? Кукиш. Немец смотрит на дурака и потешается. Всё везут в Германию: лес, нефть, зерно, пушнину… а что в Россию матушку, ничего, кроме бумажек...
- Как ты складно и хорошо говоришь, Антоша. Хороший ты человек. Душа у тебя болит за Россию, сильно болит. И у меня болит. Тошно мне, противно, как погляжу на этих чинуш, напыщенных и нарядных, так и хочется спросить: Не соромно тебе, мил человек, жить, как султан турецкий на своё скромное жалование. Воруешь, и не стыдишься воровства. И презираешь людей маленьких, дающих тебе из неграмотности своей, а ты пользуешься, и грабишь их беззастенчиво…
- Князь, ты прекрасный человек, умный, образованный. Вот скажи, на кой чёрт попу сто гектаров земли? Притом землица отменная родючая. Ведь он, мерзавец такой, пахать не будет, и садить не будет. А возьмёт к себе в холопы человека набожного да напуганного и будет им помыкать и править, и работать заставит бесплатно…
- Вера наша зло для крестьянина, ибо…
- Барин! Хватит богохульничать! Пора обедать, - прогремел голос Клавдии, заглушив разговор.
- О, Клавдия злиться, пойдём, пока горячее, - сказал Антон Павлович и направился в столовую. Я последовал за ним в предвкушении сытного обеда и послеобеденной дремоты.

Клавдия накрыла роскошный стол, прекрасно сервированный и богатый. Гора блинов, две тарелки с сёмгой, тарелка с балыком, красная икра в банке, маринованные грибы, котлеты, зелёный лук, уха и всё это лакомство украшала бутылка французского коньяку. По началу мне казалось, что мой желудок не выдержит столь тяжкого испытания и просто лопнет, но он приспособился и справился со всем весьма неплохо, особенно с коньяком… Пресытившись, я откланялся, поблагодарил хозяина и отправился к себе немного вздремнуть. Благо со мной был томик Вольтера, полистав, я заснул ангельским сном.

Заточённый в четырёх стенах я предавался безделью и обжорству уже несколько дней, наблюдал из окна за цветением липы, пением птиц, читал газету, спал, изредка совершал вылазки за пределы территории огороженной деревянным забором и бродил до позднего вечера, изучая окрестности.

В один из таких вечеров, я спустился к реке, сбился с пути окончательно и забрёл в чужую усадьбу. Небольшая дорожка, выложенная камнем, петляла между деревьями и вела к фруктовому саду, дивному в такое время года. Недолго думая, я направился туда. Солнце спряталось за тучу, жора спала, уступила место вечерней прохладе и лёгкому ветерку. От камней ещё шло полуденное тепло, но, с каждым шагом, его становилось меньше, пока окончательно сошло на нет. Пройдя сад, я упёрся в огромный дуб, старый и мрачный. Он не нравился мне, закрывал вид и мешал движению. Я обошёл его и, о чудо, передо мной открылась дивная картина – барский двор. Широкий пруд, окружённый ветвистыми ивами, склонившими свои косы на ровную гладь воды и дом, с большим крыльцом, украшенный мраморными львами и высокими туями.

Возле крыльца стояла девушка и читала незамысловатую книжицу. Её украшали молодость, курносый нос, узкий упрямый рот и большие карие глаза. Что касается большой копны рыжих волос, это больше напоминало стог сена, опущенный на милую головку, чем «узел Аполлона». Я поздоровался, и пошёл дальше. Девушка с удивлением посмотрела на меня, сконфузилась и ответила что-то невнятное… Удивительное, хорошее сегодня произошло со мною, разбило вдребезги леность и пьянство. Обязательно нужно побриться и погладить брюки.

Мои старания были не напрасны. На следующий день ближе к полудню подъехала рессорная коляска. Из неё вышел тучный мужчина и направился к нам.

- Не хорошо, Антон Павлович, - говорил он укоризненно. – Нехорошо. Стыдно скрывать петербургского гостя от общества. Мы все в догадках. Думаем, Бог знает что, а вы тут мило уединились и пьянствуете.
- Простите. Ради Бога, простите, - защебетал Антон Павлович. – Позвольте представить вам моего друга и любимого племянника княгини Голицыной, Сергея Сергеевича Невзорова.
- Так, вы, князь, - громко сказал гость и протянул широкую ладонь. В ней с лёгкостью помещалось мои две. – Помещик Быков, Степан Степанович. – Представился он.

Рукопожатие и общее знакомство пришлось скреплять графином водки. Клавдия, как всегда принесла соления, но рюмки уже было три. Основательно загрузившись, между старыми приятелями произошёл весьма интересный разговор.

- Антоша, - говорил гость, ставя рюмку на стол. – В своём упрямстве и отрицании жизни, ты глуп. На кой чёрт холопу свобода? Ему свобода не нужна. Ему нужен кнут. Без кнута он распояшется, развратится, превратится в дикую орду душегубов и злодеев, которая утопит Россию в крови. Тебе напомнить, что они сделали с имением Клюевых. Спалили всё, даже церковь. Батюшку Иллариона раздели догола и повесили на кресте, как последнего каторжанина. Не пощадили даже детей, всех в огонь. В нём живёт дикий зверь, голодный, безумный и страшный. И чтобы ты не говорил, а мужика нужно пороть. Пороть нещадно, чтобы выбить из него дурь, укротить и сделать послушным.
- Позволь, - возмутился хозяин. – Человек есть вершина творения Его, и мы не вправе лишать свободы. То, что мужик неграмотен, не знает истины и добра, наша вина. «Говорите и поступайте так, как имеющие быть судимы по закону свободы» - слова Иисуса. Мы должны следовать этим словам если мы верим в нашего Бога, а не предаваться пороку цивилизации. В безграничном потреблении нет святости, есть бесконечное дно, которого нельзя достичь. Мужика нужно освободить от рабства, дать ему свободу экономическую, политическую, социальную. Он должен быть равным нам во всём. Тогда цивилизация обретёт своё человеческое лицо.
- Побойся Бога, Антоша. Какое лицо? Грязное, вонючее, со вшами и вечным перегаром. Это ты называешь лицом цивилизации? Нет уж, увольте. С таким лицом я за стол не сяду, даже в клозет не пойду. Отвратительно оно мне. Вот Мишка, холоп мой, намедни спёр у меня сатина аршин. Думал, не замечу. Заметил. Так выдрал скотину, что неделю встать не мог. Ходит, злобный взгляд косит. А ты говоришь, человек. Нет, мерзавец и вор.
- Возможно ему деньги нужны. Ты бы спросил. Зачем сразу калечить.
- Нет, друг мой любезный. Драть надо. Драть плетью… Ладно, заболтался я с вами. Аннушка, доченька моя волнуется. Поеду. А ты Антошка вечером заходи к нам, поужинаем. И князя бери. Молодой человек, симпатичный, пусть с дочуркой пообщается. Развеет её романтику. Бабой пора становиться, а она всё книжки читает да о принце думает. Что сказать, дура.

Быков взгромоздился в повозку, стеганул лошадь и помчался к дому со львами. Я был взволнован, как юнец, нужно переодеться в более модное, всё-таки князь. К восьми мы уже были при параде и поднимались по лестнице вальяжной походкой аристократа. Дверь открыл лакей в красном кафтане, поклонился и сказал: «Прошусс…». Помещик Быков был в весёлом расположении духа, а его дочурка смущалась, краснела и прикрывала личико белым веером. Два старых друга заспорили снова, подошли к столику с наливкой и фруктами, угощались и причмокивали от удовольствия. Я же отправился с милой барышней в сад, наслаждаться запахом трав и нежным ароматом её духов.

- Говорят, что вы князь. Отвратительно. Ваш титул не позволяет общаться с дочкой простолюдина. Папенька кричит, что он аристократ. Смешно. Его род происходит от навозных жуков. Прадед был говночерпием. Всё, что от него осталось - бочка с дерьмом. Дед обворовывал солдат на турецкой войне, сколотил состояние и купил это имение. С тех пор, все его потомки – помещики.

Я был сражён наповал, даже не знал, что ответить. Откуда в столь маленькой головке такие мысли, удивительное сочетание юности и зрелости. Мне повезло, у неё напрочь отсутствовала вульгарность петербургских красавиц, всегда одетых в кричащую моду и продающих себя задорого… Ах, Аннушка, кажется, я влюбился!

- Ну что вы, какой я князь. У меня и герба никогда не было. Отец пил. Имение наше проиграл в карты. Матушка сильно болела, мучилась грудной жабой, умерла рано утром, оставив капли крови на подушке. На следующий день и похоронили. У тётушки детей не было, переживала она сильно, что бесплодна, вот и приютила сироту. Возится со мной, как с собачонкой, а мне уже за тридцать.

Девушка остановилась, посмотрела на меня с удивлением и нескрываемым любопытством.

- А вы без титула намного симпатичнее. В вас даже влюбиться можно.

Она смеялась громко, задиристо, взяла мою руку и побежала к старому дубу, увлекая за собою. Дивное, юное божество тянуло к себе, как магнит, завораживало, вызывало в груди бешеное сердцебиение и непреодолимое желание прикоснуться к молодому телу, почувствовать его упругость, податливость. Хотелось зарыться в эти чудные локоны и вдыхать. Вдыхать их запах… Но голос папеньки остудил мой пыл и моё желание.

- Князь! Аннушка! Где вы?! Пора ужинать…

За столом было на удивление тихо. Видимо, давний спор утомил двух приятелей, и они просто наслаждались царскою ушицею и варениками. Всё было вкусно и на удивление спокойно. Первым нарушил перемирие Быков. Он вытер салфеткой рот, бросил её на стол и громко сказал:

- Оглянись вокруг, Антоша. Ты живёшь в России, в центре смердящего болота. В центре физического и морального разврата, подлости, вранья и злодейства. Вспомни Шмелёва, Ивана Сергеевича, человека бесспорно одарённого и склонного к литературе. «Народ, что ненавидит волю, обожает рабство, любит цепи на своих руках и ногах, грязный физически и морально…готовый в любой момент угнетать все и вся». Разве в его словах нет правды?
- Папенька, хватит. Ты утомил Антона Павловича, - жалостливо сказала Аннушка.
- Ну что ты… а вы, князь, что думаете об этом? – повернув голову, спросил Быков.

Пришлось отвлечься от созерцания стройной фигурки и милого личика. Господи Быков, на кой чёрт тебе я сдался. Поймал жертву в сети, так мучай её, вынимай душу и насилуй. А меня за что? Пришлось ответить.

- Я верю в то, что лет через сто, в году эдак две тысячи восемнадцатом, такой неправдоподобной, такой нелепой жизни, которой мы живём сейчас, больше не будет. Люди будут беречь землю, ухаживать за ней, любить и уважать друг друга. Все расы сольются в единое целое, создадут потомство более живучее, более терпимое и умное. Новые машины освободят человека от труда тяжёлого, монотонного. Сам труд будет общим, не более шести часов в день. Знания, а не религия и дикие обычаи, будут править обществом. Что касается вашего вопроса, будущие поколения будут смотреть на нас, как на порочных, грязных, заражённых социальными болезнями омерзительных гадов…
- Князь, да вы марксист, - с удивлением отметил Быков. – А как же элита. Именно элита и сословия управляют обществом.
- Элиты давно нет. Всем заправляет кошелёк. У кого он больше, тот и прав. Дворянство живёт рентой, купечество оборотом с капитала. В этом круговом движении плодятся только деньги и пороки…

Следующие четыре часа прошли под изматывающую душу речь нашего мучителя. Он изгалялся красноречием, его разрывало от мыслей, от новых идей, и он говорил, говорил, говорил, не давая опомниться и бежать без оглядки. Уже ночь, а мы были прикованы к стулу, как арестанты, ослеплённые лампой, без возможности ускользнуть. Под утро, мы вырвались из лап паука и позорно бежали.

Дома меня ждало письмо. Тётушка требовала моего прибытия в Петербург не позднее десятого числа. Пришлось срочно собирать чемоданы и отправляться в дорогу. Антон Павлович, был огорчён, но ничего не поделаешь, долг. Он снарядил меня подарками, лично отвёз на станцию и посадил на поезд.

- Князь, наверно больше не свидимся. Ты уж не серчай, если что.
- Как можно, Антоша. Ты для меня почти брат. Жаль, не успел попрощаться с Аннушкой. Передай ей привет.
- Обязательно передам…

Паровоз дал гудок, обдал паром провожатых и тяжело заскрипел. Мы посидели на дорожку, обнялись, и я прыгнул в вагон. Перрон пришёл в движение. Лица людей мелькали в окне всё чаще: носильщик, старик, дама с ребёнком, проходчик… пока не пропали за деревянной оградой. Меня ждал Петербург…