Прохфессор Павлов : Мой Киев

Мой Киев! Могу ли я так говорить, имею ли право обобщать и выражать мысль столь глубокую и противоречивую коли сам я человек с тёмною душою ни в науке, ни в искусстве, ни в религии не нашедший знания светлого и чистого, познавший только порок и горечь жизни. Что я могу знать, что могу рассказать о людях, что живут и мучаются, о жизни трудной и подлой, немного. Но постараюсь быть правдивым, на сколько мне позволит моя совесть, уйти от ненужных прикрас и не сгущать краски, столь размазанные и неопределённые.

****
Одинокий человек, старомодный, в площе и с зонтиком медленно шёл среди деревьев в багряных жёлтых листьях, потихоньку спадающих наземь. Он шёл в гости, был приглашён на обед. По дороге увидел людей. Совершенно дикое зрелище открылось его глазам. Здоровенный детина лет двадцати и подросток лет шестнадцати били старика. Били сильно, до крови. Толпа стояла, гудела, и он присоединился к ней. И вдруг почувствовал странное удовлетворение. Почувствовал, что ему хорошо и приятно. И били бы они его долго, и забили бы до смерти, и никто бы не помог бедолаге, все бы стояли тупо и глазели…

Я знал его. Удивительный был старик, жил на Петровке, честно служил народу, прошёл две войны, майором закончил службу, с хорошей пенсией. Каждый день он надевал свой парадный мундир, увешанный орденами, ехал на площадь Славы и клал две гвоздики на памятник погибшим воинам. Всё это он делал тайком, скрытно от посторонних глаз. Но настали смутные времена. Поймали его хулиганы, бьют, потешаются над стариком, он бедный смотрит, и понять не может. За что? Сорвали награды, в грязь втоптали, унизили гордость его. Не только его, всего народа украинского, да и не только украинского… Умер старик, то ли от горя, то ли от побоев.

Посмотрел я на того человека, старомодного, в площе и с зонтиком, а что сказать, не знаю. Тёмная душа, пропащая.

****
На улице голоса, стрельба, машины едут, включают клаксон. Много молодых людей, одни строят баррикады, другие их разбирают. Народные дружины шныряют по городу, как шакалы. Где что украсть. В конце собрались, поехали в Межигорье. Народное гуляние, с алкоголем и золотым батоном.

На площади сборище калек и нищих устраивает собрание. Разглагольствуют о будущем мира. И каждый норовит показать свою дурь и полнейшую безмозглость. Словно им дана высокая миссия, спасти отечество. Как они любят себя, как гордятся собой, эти новые властители нищих кварталов. Подошёл к одному из них, спросил: «Откуда ты?». Он смотрел на меня мутным блуждающим взглядом, говорил неразборчиво, запутанно, ничего нельзя разобрать. То ли сумасшедший, то ли инвалид.

Все радуются бегству Януковича, ликуют, а мне не спится. Не могу радоваться глупости и безумию. Может он и был вреден, может и спасена Украины. Но есть в этой радости что-то лживое, грязное. И эти лица, что стоят на площади, как рады обманываться. Они видят мессию, видят нового Бога. Скоро начнут гореть храмы, и будут вешать монахов на крестах православных. И будут кричать: «Аллилуйя!» новым апостолам. Беснуется душа народа, хочет крови невинного агнца. Да где её взять. Пропили всё, прожрали, в грязь втоптали невинность и пустили по рукам, как пьяные матросы, не зная жалости, насилуют тело мёртвое и бездыханное. Господи, помилуй заблудшие души.

****
Был приглашён на так званый ужин у одного влиятельного человека. Все пили, обсуждали дела со взятками в земельном кадастре. Многих посадили. Кого нет, те громко ржали и рассказывали, как обвели вокруг пальца молодого следователя. При этом, не стесняясь посторонних, голосно обсуждали свои грязные делишки. Были среди них и политики. С каким презрением они говорили о люде простом, наивном, как унижали его. А с виду такие милые благодетельные... Бросил всё, ушёл. Остался гадкий осадок, словно опустили в бочку с дерьмом.

Можно ли упасть ещё более низко чем эти толстые, мясистые, усатые, бородатые господа интеллигентного вида, что бросают в толпу слова гадкие унизительные для простого человека. Да и само слово «простой» выдуманное, ненастоящее. А ведь насколько хорошо и прекрасно лицо молодого человека, улыбающееся и приветливое. Лицо старушки, что напоминает потрескавшийся папирус, покрытый печатью мудрости и смирения. И как отвратительны, противны эти обезьяньи морды светских дам безобразно накрашенных с волчьими взглядами. Жадных до всего, куда могут дотянуться их костлявые пальцы.

****
Гулял по Киеву, мне попалась на глаза удивительная старушка, слегка сгорбленная, но достаточно бойкая и острая на словцо. Она, как я её помню, носила траурный чепец на своей покрытой инеем маленькой головке и с любопытством разглядывала модные шляпки в витрине магазина. К ней подошла упитанная дама с собачкой.

- Ах, какая удивительная шляпка, просто чудо, - сказала старушка.
- Так купите её.
- Милочка моя, это мне не по карману.

Бедность делает человека жалким, ничтожным, но эта старушка была полна достоинства и благородства. Таких людей нужно ценить, беречь. Были бы у меня деньги, отдал бы всё без сожаления.

****
Консьерж элитного дома узнал, что депутат, приближённый к революции, убивал людей на площади. Старик был совестливым, переживал, не спал ночами. За обедом, он рассказал семье эту новость.

- Подумаешь, новость, - ответила супруга.
- А, плевать, - ответил сын.
- Это не кино и не бумага. Он убивал детей, стариков. Он убивал по-настоящему, - возмутился старик. Но никто его не слышал.

Удивительна судьба человека набожного и порядочного, одинокого в этом мире. Он ушёл босиком, не выдержал адских мучений, ушёл в монастырь, замаливать чужие грехи.

****
Стоял на платформе, смотрел, чуть не попала под поезд женщина с ребёнком. Вся неряшливая, уставшая, опаздывала на электричку. В голову пришла странная мысль: «А почему бы им, всем этим Марфам, Галям, которым так горько от бедности и безысходности, не броситься в Днепр и утопиться». Утренняя газета: Девушка бросилась с моста…

****
Сегодня заходил в школу, самый гнусный и мерзкий институт в системе образования. Я не видел больших мерзавцев, что собрались в одном месте и калечат невинные души. Бедные дети, плачу над ними. В пятом классе девочку поставили в угол и заставили смотреть, как другие обжираются пирожным и публично потешаются над ней. Мама малышки не смогла заплатить за сладкий стол, и вот наказание. В грязь, в дерьмо втоптать человеческое достоинство, и при этом мило улыбаться. До чего омерзительна человеческая природа.

****
Сидел у окна в новом троллейбусе. Смотрел, как всё красиво, как радует глас зелёная трава, цветущая вишня и вдруг, словно озарение, я вспомнил, как ехал из Симферополя в Ялту, на таком же троллейбусе, сидел на том же месте. Словно фотографии из семейного альбома в памяти всплывали картинки лазурного моря, зелёных холмов и величественный вид горы Ай-Петри… Как можно было потерять такую красоту?

Насколько может прогнить душа офицера, опозорить себя бесчестием, отказаться служить отечеству, отречься от присяги и покинуть поле боя, бежать, как последний трус. Разве можно простить трусость, простить измену? Нет, нельзя. Трус должен умереть. Умереть незаметно, исчезнуть, чтобы память стёрла его следы на веки вечные. И отец с матерью не должны оплакивать его могилу, пусть она зарастёт бурьяном размоется и обрушится, придавив крышкой гроба истлевшую плоть.

****
Зашёл в лавру помолиться, постоять у лика спасителя нашего, перекреститься, поставить свечку за упокой деду Митрофану. За здравие супружницы Анны… Как прекрасно на душе, чисто. Вижу, монаха Анурия, в чёрной рясе, обросший весь. Словно чёрт выползает из дальних пещер и идёт мне навстречу. Я побежал прочь. Стыдно, ужасно стыдно, бросил монетку в чашу. Пусть простит меня человек Божий, не могу к чёрному одеянию привыкнуть. И почему монахи в белом не ходят? Цвет чистый, светлый, Богу приятный. А, нет, все в чёрном.

****
Милый Алёша влюбился в Борю, молодого администратора из пивной думы. Вся семья Алёши переполошилась, отец кричит, мать плачет, а он ни в какую. Убейте меня, прокляните, не могу я без него сердце болит, рвётся в клочья. Он презирает женщин, ненавидит их, говорит об этом открыто, каждому. Наивное дитя не хочет быть рабом патриархальных традиций, как оно мучается, как страдает, и близкие его страдают, ибо не могут разорвать давно истлевшую мешковину общественной морали, напрочь прогнившей и истлевшей. Ему бы помочь, протянуть руку, но нет. Мы сами рабы и ничего не хотим менять.

****
Вчера пришли молодые люди, все в чёрном, со свастикой на руке, громко кричали, ломали памятник Павке Корчагину, избили сторожа и ушли. Я видел впервые данный вил мерзости. Новая порода человека с обезьяньей пакостью. Всё крушить, всё ломать, делать звериный оскал о кривляться. Неужели приматы так быстро теряют человеческий облик? Да, они звери, и всё звериное им ближе, а в человеке они видят врага. И только клетка держит их. Но что будет, когда это зверьё вырвется наружу, даже представить страшно. А оно вырвется рано или поздно, и тогда держись, человечество.

****
Слушал выступление президента, человека отвратительного и гадкого по натуре своей. Прослезился. Его речь была наполнена пафосным обманом, и он говорил, говорил, говорил, и верил в свой обман. Знал, что лжёт сознательно, но всё равно лгал. И те, кто сидел в зале тоже лгали своими преданными и услужливыми лицами. И аплодировали стоя чудовищной лжи и цинизму…

Как всё-таки противно, жить среди лгунов. Все врут, а я не выношу вранья. Раз совравши, ты не можешь остановиться. Лгут политики, правительство, прокуроры, судьи. Врут за деньги. Врут за место. Врут просто так, ради вранья. Все врут друг другу. Все знают, что врут, и всех всё устраивает. Господи, нет ничего святого. Какой несчастный, больной, заплёванный город… Мой город.