Рыжик и лесники много : ебанулся я немношко

РЕЛИГИЯ И ФИЛОСОФИЯ — ДРУГ, ИЛИ ВРАГ? Паскаль и Ницше. Начало и конец.

Судя по всему, нет особого смысла давать определение философии, как научной дисциплине. Философия, или русское любомудрие, подразумевает под собой не просто любовь к отвлечённым размышлениям на произвольно взятые темы, а нечто более глубокое. Софию(премудрость по определению) некогда решили представить рациональным умом, что, со временем, оказалось не совсем состоятельным постулатом. Ум, как определённая черта, не всегда является определяющей для личности. Умным может быть полный идиот, психопат, или отъявленная скотина. Ум является только способностью мозга наравне с животными рефлексами руководить поведением данного отдельного млекопитающего, пусть и несколько более развитого в отношении иных приматов. Будем считать, что шимпанзе и бонобо несколько уступают нам в развитии, пусть. Они решают свои социальные проблемы посредством жестоких драк, или секса. И те, и другие достаточно похожи в своих решениях на ближайшую родню — человека. От этих существ нас отделяет маленькая поправка, около 2% линейки ДНК, однако их райская безмятежность в отношениях далека от нас подалее, чем Луна от Юпитера. Разумеется, мы считаем от Земли.
Давайте отталкиваться от мысли, что наша мохнатая родня не совсем безумна. Они имеют зачатки разума, о чём свидетельствуют многочисленные наблюдения учёных. Но! Несмотря на весь возможный потенциал, ни один из приматов не выходит на уровень человека далее трёхгодовалого ребёнка. Тут предел. Мы можем говорить о каком-то уме у приматов? Несомненно. О развитом уме? Тут задумаемся. Даже человеческое вмешательство в их организацию не дало им свободного ума. Они не хотят быть умными. Вот в чём главная препона. Ум приматам прекрасен для развлечения. Или некоторой доминации в стаде. Не более того. Человек же, по сути такой-же примат, отошёл в какую-то неведомую сторону от своих собратьев. И начал МЫСЛИТЬ.

Тут мы подходим к самой важной проблеме — превалирующим мышлением над социально-ориентированным узким умом. Несомненно, что первоначальная смекалка была куда важнее умозрений. Гораздо легче выдумать первоначально-экономические и социально-подчинённые связи, нежели взглянуть в звёздное небо. И тоже найти там особенный интерес.
Не секрет, что первые представители «греческого чуда», были насколько париями, настолько и внятными бизнесменами. Они использовали ум не только, как абстрактную категорию, но и как предмет социальной адаптации.
Фалес, например, спрогнозировал урожай оливы в своём регионе, и на поднятых деньгах обеспечил себе беспечное философское существование. Довольно просто рассуждать о небесных телах, имея постоянный доход от масляных компаний.
Гераклит был сыном царя. Жил, конечно, по желанию, в полном дерьме — но был обезопашен от возможных проблем.
Зенон немного перешёл красную линию. Пострадал. Но такое тоже бывает. Умер гордо.
Пифагор смеялся над всеми, так и помер, смеясь. Оставив очень добрую память о себе, посредством незамысловатой теоремы.
Более всех мне приятен Эмпедокл, опять же царская родня, который просто умер со скуки. Не прекрасна ли была эта интеллектуальная скука, результатом которой явился прыжок в жерло Этны?
Давайте подумаем, что отличало этих прекрасных людей от длинной плеяды последователей.
Ответ прост. Начиная с первой семёрки «греческого чуда», и заканчивая столпами: Платоном и Аристотелем, – все эти прекрасные люди яростно дистанцировались от Абсолюта. Понятие единого Разума, Абсолюта, Бога — было им чуждо настолько же, как и категория «совесть». Нам сложно представить абсолютно бессовестное существо человеческой принадлежности. Они вообще не ставили эту категорию в расчёт.
Разумеется, что основатели идеализма и материализма были не так просты, как хотелось бы горячим сторонникам демократического развития мозга. Мир идей Платона подвергся уничижению со стороны его ученика, безжалостно разбивающего хрустальный мир идей о камень десяти категорий. Аристотель мнил себя жёстким материалистом, способным признать лишь обоснованный доказательствами мир. Смешно, но этот болезненный человек, способный воспитать захватчика мира Александра, не удосужился опытным путём проверить собственный постулат об ущербном количестве зубов у женщин. Будучи неоднократно женатым, и склонным к опытному пути развития науки.
Стоило бы упомянуть ещё одного деятеля — Демокрита, отца атомистической теории. Несомненно, что это было целиком философское прозрение, проверенное опытом через двадцать с лишним столетий. И столь же впечатляюще, что добровольная слепота в пользу умозрения может служить хоть и не самым эстетичным, но выдающимся примером отказа от бытовой суеты в пользу сомнительных умозаключений.
Греки, что уж тут греха таить, были чудом. И только бог разберётся, чем были унавожены грядки, кто их вскопал, кто культивировал свыше. Свыше ли? Вопрос вопросов, ответ на который зависит исключительно от предпочтений. Во всяком случае довольно любопытно, что насквозь пропитанное генетическим монотеизмом еврейство в лице Соломона, Экклезиаста (его же, собственно), и Асафа (опять же его, премудрого), подчас выдавало почти сходные с греками афоризмы. Можно, разумеется, предположить заимствования. Однако, учитывая тогда существующую ограниченность евреев от остального сообщества средиземноморья, а также — особую упёртость воззрений, это сильно вряд ли. Легче поверить в надмирную нейросеть, ноосферу, или дуновение эфира. Все варианты довольно сомнительны.

Появление христианства, как идеологии, сместило большинство представлений язычества. Там, где боги были независимой от человека глобальной и безрассудной силой, решающей походя его местечковые проблемы, вдруг появилось нечто неожиданно личностное. Человек внезапно получил лазейку к Абсолюту через ряд достаточно простых манипуляций. К Абсолюту, решающему его глубоко личные проблемы. А такого ещё никогда не было во взаимоотношениях частной личности с высшей силой.
Несомненно, что наследие античной свободы ещё долго играло серьёзную роль в мыслительном процессе. Насколько хороша была эта свобода — большой вопрос. В смысле оторванности от основной массы мятущихся недоумков, элитарность Сенеки, Лукреция, или Эпикура представлялись исключительно лакомым бонусом, этакой секрецией ровного, холодного, утончённого разума на фоне беспредельно сельской веры. Однако, стоит заметить, что на смену хладнокровным патрициям от ума, стали приходить иные персонажи, заряженные совершенно новой энергетикой. Безразличие античных богов стало раритетом. На смену ему пришла личностность взаимоотношений, что было внове, но крайне волнующе.
Пожалуй, что и не стоит вспоминать длинный сонм греческих философов нового поколения. Начиная от Иоанна Златоуста, и далее по списку — Григория Синаита, Василия Великого, и т. д. Их было много, и не все заслуживают звания «философов», настолько смешалось понятие богослова с мыслителем. Пожалуй, что имеет смысл разделять их по принадлежности к разным конфессиям. Явно, что св. Августин(по странной превратности судьбы оказавшийся предметом притязаний и Западной и Восточной Церквей), был продуктом более латинским, нежели греком. Однако, стоит заметить, его философская платформа была ближе к восточному поветрию. Как это и не странно, учитывая обстоятельства его жизни.
Опустим этот смутный период, в который ереси легко мешались с здравомыслием. Это и впрямь было время скандального сумбура во всём, период хаотичного становления. Церкви воевали, доказывали свой примат, кровь лилась рекой, народ страдал, философы угрюмо голодали на фоне полнейшей бессмыслицы.
В какой-то момент приключилось острое недоумение в мозгах: люди стали исключительно доверять, а не верить. А уж о мышлении речь и вовсе не шла.
Средние века представляются серой зоной, в которой современный человек в принципе не видит даже проблеска мысли. Сомневаюсь, что это так. Разумеется, это глубоко частное мнение. Подозреваю, что как для грядущего богатого урожая необходима унавоженная и кучная почва, так и для возрождения мысли потребна своеобразная среда, без которой невозможны обильные всходы. В мрачной глубине монастырей происходила сегрегация. На сотню недалёких сельских уродцев всегда находился один библиотекарь с любознательным учеником. Тупое переписывание глубоко непонятных текстов подкреплялось монастырской дисциплиной, обламывающей своенравие и направляющей пытливый ум в любую сторону, лишь бы от казёнщины и тупизны. В глубине этих дремучих и серых теплиц росли вполне уникальные фрукты. Приводить имена не считаю нужным, так-как их известность равна неизвестности, иными словами — результат поистине нулевой для современного человека. Факт, что культура мысли не прервалась, а всеобщая признательность Аристотелю позволила в принципе сохранить путь критической опытной мысли.
И!
На смену дремучему лесу средневекового сознания в мир зашло Возрождение мысли.
Особо не распространяясь на предмет всех чудес, отметим следующие черты этого периода. Первоочередное — это возрождение порядком подзабытой, но цепкой античной культуры. Она перво-наперво выразилась во внешних своих проявлениях. Живопись, архитектура, ваяние. В литературе уже вторым ходом. В мысли, вроде как, да и вовсе не очень заметно. Именно в сугубом мышлении, а ни в литературных проблесках Данте, или кого там ещё из блестящей плеяды.
Факт, что в связи с этим неожиданно влезшим в повседневную жизнь бурлеском, появились не только забавные фрики, но и учёные.
Не уверен, что Галилея, или Бруно можно считать философами. Пожалуй, что и вряд ли. Скорее, они были свободными художниками от науки. И порядком несвободными от неё же. Тем не менее, оба вошли в историю, как ярые богоборцы. Галилей таким вовсе не был, стоит признать, а был вполне лояльным паразитом на теле местного епископа. Бруно же реально съехал с ума, пропагандируя даже не ересь, а чистое безумие. Было бы забавно, коли не так грустно по результату. С Бруно. Галилей отделался очень приятной епитимьей, о чём мало кто в принципе знает.
Стоит иметь в виду, что ужасные гонения на свободные умы родились из преданий и легенд на фоне собственных представлений их бытописателей. На деле ситуация была куда как попроще. Наследница Рима, католическая Италия, была весьма лояльна к разного рода шутам, в когорте которых оказывались не только великие деятели культуры, вроде Леонардо, но и забавники, глядящие в телескоп. А уж всякого рода велеречивые умники, так и вовсе были защищены от гонений, не упрись они рогом в какой-либо особо незыблемый догмат.

Не суть важно, что там происходило в Италии. Она из последних сил старалась быть хоть какой-то страной, но уже была за пределом общеевропейской истории. Франция, Англия, Германия — вот кто творили новый мир, а соответственно и новую парадигму. Небольшой взлёт испанского королевства не в счёт. Они как взлетели, так и умерли. Вроде голландского королевства. В Голландии хотя бы появился очковытиратель Спиноза, а в Испании, кроме Сервантеса и вовсе никого не случилось.
Странно, но латинские страны, исключительно подчинённые римскому папству, могли бы стать рассадником каких-либо новых идей. Но этого не произошло. Такое ощущение, что избыток культуры сломал этим чудным людям мозги.
Впрочем, не стоит забывать, что в эпоху доминирующей официальной идеологии, а именно папства, наследники Рима могли позволить себе расслабиться, чувствуя свою некую принадлежность к незыблемым истинам. Понятно, что лишь историческая оторванность от близкого престола заставляла шевелиться умом, в попытках доказать свою самоценность. Таким образом в один прекрасный момент от алмазной крепости цельного ядра отвалился здоровенный кусок в виде протестантизма.
Я не задаюсь целью копаться в хитросплетениях догматического богословия. Хочу лишь отметить факт, что протестное против официальной парадигмы течение было именно умовым. Протестанты в определённом роде совершили революцию в историческом развитии: на смену оторванному от восточных корней и политизированному католицизму, пришло внутриевропейское течение, основанное на переосмыслении и перетрактовке догматов. Хорошо ли это было для религиозной истории? Вряд ли. Внесло ли это новую струю в оформленный канонический мыслепоток? Несомненно.
Со входом в жизнь Европы протестантизма появился новый вид мышления — прагматизм. Он оказался самым отвратительным собранием всех человеческих качеств, однако сыграл несомненную роль в развитии мыслетворчества. Если честно, то он его убил, окончательно подчинив своеобразие пусть и ограниченного религиозными рамками ума, прямой житейской выгоде. Ум способен пережить любые гонения, но чахнет в футляре житейского довольства. Впоследствии, именно в странах протестантских возникнут самые унылые философы и самые угрюмые бунтари.

Удивительно, но такая страна, как Франция, страна с благодатным климатом и поразительной лёгкостью нравов, породила целую плеяду философов достаточно скептичных, механистичных, острых умом и глубоко разочарованных мироустройством.

Мишель Монтень представляет собой эталонный образчик французского философа. Привилегированный от рождения, послуживший королю, образованный мизантроп. Нашедший уединение в знаменитой башне, отстроенной на отшибе родного шале. В ней он уединился от мира настолько, насколько возможно в принципе уединиться от семьи. Всесторонне образованный, выдержанный в лучших традициях дворянин предпочёл мирской суете созерцание облаков и писанию странных сентенций на тему почивших в бозе эллинов и римлян. Взяв за основу Плутарха, Эпикура и Сенеку, сановный француз занялся вивисецией собственных представлений о жизни. Назвал свой труд «Опытами». Опыт, и впрямь, был интересный. В разгар религиозной войны между добрыми католиками и гугенотами-протестантами. Полагаю, что сердце его лежало ближе ко вторым. Но кровь обязывала к первым. Башня с умозрениями была лучшим выходом вознесения над навязчивым дуализмом.
Как по мне, так Монтень в бога и вовсе не верил. А потому искал выхода в сенекином скептицизме. В сущности, Монтень был предтечей Лапласа, заверившего Наполеона Бонапарта в том, что «не нуждается в концепции Бога», опередив второго на двести лет. Монтень интересен тем, что дал хорошего пинка всем последующим умам, дав возможность каждому плясать в любую предпочтительную сторону куда угодно, но подалее от Абсолюта. Примат личности, пусть и глубоко разочарованной несовершенством собственной природы. Пожалуй, что мсье Монтень был ярким продуктом религиозных войн, сильно уставший от самой идеи доброго Бога. Пожалуй, что одно название его трудов проложило путь новой эре осмысления жизни. Вряд ли он подозревал об этом. По моему личному мнению, нет смысла цитировать данного мыслителя, потому как его цитаты исключительно безразмерны. Легче прочитать его трёхтомник. Это весьма занимательно.
Казалось, что явление башенного скептика явилось вполне закономерным предчуствием будущей «мыслящей машины» Рене Декарта. Любопытного такого философа, не отрицающего абстрактного Бога, но находящего во всём существовании человека строгую механистическую связь причин и следствий. Сведение человека до уровня андроида казалось философу вполне закономерным. Программиста он учитывал по умолчанию, не особо наблюдая связи между изделием и его творцом.
«Так как мы рождаемся детьми и составляем разные суждения о вещах прежде, чем достигнем полного употребления своего разума, то многие предрассудки отклоняют нас от познания истины; избавиться от них мы, по-видимому, можем не иначе, как постаравшись раз в жизни усомниться во всём том, в чём найдём хотя бы малейшее подозрение недостоверности…. Если мы станем отвергать всё то, в чём каким бы то ни было образом можем сомневаться, и даже будем считать всё это ложным, то хотя мы легко предположим, что нет никакого Бога, никакого неба, никаких тел и что у нас самих нет ни рук, ни ног, ни вообще тела, однако же не предположим также и того, что мы сами, думающие об этом, не существуем: ибо нелепо признавать то, что мыслит, в то самое время, когда оно мыслит, не существующим. Вследствие чего это познание: я мыслю, следовательно существую, — есть первое и вернейшее из всех познаний, встречающееся каждому, кто философствует в порядке. И это — лучший путь для познания природы души и её отличия от тела; ибо, исследуя, что же такое мы, предполагающие ложным всё, что от нас отлично, мы увидим совершенно ясно, что к нашей природе не принадлежит ни протяжение, ни форма, ни перемещение, ничто подобное, но одно мышление, которое вследствие того и познаётся первее и вернее всяких вещественных предметов, ибо его мы уже знаем, а во всём другом ещё сомневаемся.»

Если честно, то это заявление мало чем отличается от сентенций Сенеки. Разве, что у последнего над головой не довлел гнев святой инквизиции. Да и сведение человека до механизма было глубоко чуждо гордой римской душе.Стиль, опять же, неряшлив до безобразия. Монтень, думается, тоже поморщился бы от столь сложных формулировок.

Любопытно, что подобная словесная шелуха была свойственна человеку, который является сторонником аналитического подхода. Пожалуй, что это тот самый случай, когда математика была бы лучшим вместилищем его дарований, нежели философские экскурсы. В ней, математике, по крайней мере не было ничего загадочнее числа ноль, или знака бесконечности. С понятием Абсолюта Рене явно не справился. По крайней мере на уровне донесения во вне.

Любопытно отметить, что на смену этому стороннику механики пришёл сэр Исаак Ньютон, которого никто не хочет причислять к философам (да и не за что, вроде как), но который помимо всемирно признанного отца наук, в частности физики (привет опытам Монтеня от сугубо опытной научной дисциплины), являлся магистром теологии. Что почитал наиважнейшим своим достоинством, как заслуженного члена общества. Странно, не правда ли? Об этом совсем не упоминают нынешние физики. Они явно стали куда умнее сэра Исаака, или что-то здорово упустили в собственной самооценке. Ну да Бог им судья. Или Бор.

Раз уж речь коснулась физики и механики, сопутствующих двигателях грядущего прогресса, стоит упомянуть и ещё об одном интересном субъекте, полностью воплотившем в себе странное триединство учёного, мыслителя и богослова. Промежуточного между Монтенем и Декартом. Блеза Паскаля. На его личности мне хотелось бы остановиться поподробнее.

Полагаю, что жизнеописание одного из самых непонятых людей в истории можно найти в википедии. Хотя, с моей точки зрения, эти сведения весьма скудны и казённы. Впрочем, и свидетельства ближних и современников тоже не изобилуют объективностью. Паскаль был с детства глубоко больным человеком. Физиологические страдания отложили отпечаток на весь образ его жизни. Он унимал боль физическую ментальными отвлечениями. Благодаря острому уму весьма расширил круг этих отвлечений. Смог найти им применение в науке. А с возрастом и понял природу этих мук и отвлечений. В принципе он прошёл путь святого, что выглядит достаточно смешно в смысле нынешних представлений о святости, но вполне реабилитируется его достижениями. Против них довольно сложно зубоскалить.
Что интересно в опыте Блеза Паскаля?
Несколько вполне определённых моментов.
Он был безусловно светский человек. Из хорошего рода, с блестящей родословной и проторенным удачным будущим. Ничто не предполагало неприятностей. Однако они настигли его ещё в детстве, полностью перевернув судьбу и мировоззрение. Пожалуй, что аналог подобной нелепости можно найти только в судьбе другого гения, художника Анри де Тулуз-Лотрека. Но сейчас речь не о художествах. Или, точнее, художествах другого рода.
Он был изначально учёным. Это совершенно несомненно в свете всевозможных свидетельств. Начиная с юности этот человек сумел решить кучу загадок в области математики и физики. Со многими не справились виднейшие профессионалы того времени, вроде Гюйгенса. Он был прекрасным геометром, а это та область математики, где общее умозрение решает сложнейшие задачи помимо формул. Если можно так выразиться, то алгебра вторична геометрии. Она частична, по отношению к глобальному, ибо требует доказательств в различных формулах. Геометрия же сколь строга, столь и наглядна. Она предполагает взгляд сверху, а не изнутри. И, ей-богу, куда как более масштабна, вплотную приближаясь к философии. Не зря мы так чтим философа Пифагора. Его треугольные штаны были лишь демонстрацией возможностей свободной мысли.
Пифагор как-то укусил змею, собравшуюся укусить его. Это довольно смешная, но не бессмысленная байка. Во всяком случае в отношении Паскаля. Его так подгрызала болезнь, что единственным средством борьбы с недугом, Блез предпочёл уничтожение физической боли посредством занятости ума. Странно, тогда ещё не было физиологов и психотерапевтов с их вариантами замещения. Странно, что Пифагор и Паскаль были прирождёнными геометрами от природы. Однако.
Паскаль не смог вести весёлую и раскованную жизнь, соответственную его природному статусу. Он столкнулся с невообразимыми чудесами наяву. Они его впечатлили. Но неправильно думать, что впечатлили как исключительно трепетную натуру. Стоит помнить, что у человека был отвлечённый, глубоко математический ум. И в каждой чудесной случайности он видел предмет для расчёта. Сталкиваясь, однако, с невозможностью просчитать, он вполне соглашался на чудо.
Давайте-ка подумаем, насколько мог быть доверчивым человек, ещё в юности постигнувший пифагоровы закономерности, играя с тарелками? Насколько мог быть легковерен человек, шутя закинувший в свет несколько решений циклоиды, с которой не справились виднейшие математики века? Ну и что можно сказать о наивности человека, разработавшего теорию игры, на основе которой до сих пор гребут деньги все казино нашего бездумного мира?
Пожалуй, что это был не такой уж бессмысленный и восторженный человек.
Что интересно в этой личности?
Несомненная вера в нечто надмирное и внеприродное.
Способность на опыте проверить сомнения(в этом он схож с Демокритом)
Трезвый выбор между озарениями и умозрениями.

Паскль как-то написал, что недостатки Монтеня были бы легко нивелированы, будь он в состоянии их осознать. Он не отрицал скептицизма башенного отшельника на предмет человеческой природы, но искренне жалел об отсутствии надежды на её выздоровление. Паскаль часто говорил о приверженности пирронизму, учению вполне забытого философа. Но имел честность отказаться от приверженности, чего не смог сделать Монтень в отношении Сенеки. Его история с янсенизмом, дурацким преходящим учением о спасении, вызывала бы вопросы, не откажись он от янсенизма. С трудом и сентиментальной болью, но в пользу Истины.

Впрочем, это довольно общие и уже малозначимые вещи. Если же разбираться по сути в философии Блеза Паскаля, то придётся в принципе признать его писания философскими. Есть сомнения в литературной ценности данных произведений, и они достаточно безосновательны, как мне видится, в силу чёткой афористичности и ясности именно языка. С точки зрения философии существуют почти идентичные претензии, как мне кажется, столь же безосновательные.
Основное недовольство любого мыслителя будет опираться на постоянное отсылание к Богу, чудесам, преданию и Откровению.
На мой взгляд это довольно бессмысленные претензии, основанные на собственном понимании неких частных моментов. По логике «мудрых мира сего», они более мудры, нежели гений Паскаль, или удивительный сэр Исаак, да и Дарвин с Павловым. На мой личный взгляд подобный взгляд страдает субъективной непогрешимностью. Вроде отчёта Гагарина о боге в космосе. Не видел, мол.
Давайте по сути.
Паскаль по косточкам разобрал человеческую страстность, бессмысленность массового самосознания, глубокую бездарность существования индивидов от А до Я.
Затем он попытался математически точно, логически, обосновать вред этого растительного существования. С моей точки зрения, он обосновал это вполне чётко. Забавно, но теория пари послужила краеугольным камнем в теории игр, на которой до сих пор удачно работают казино. Видел бы Паскаль нынешние казино....Полагаю, что накинул бы пару килограмм вериг на учёное тело.
Паскаль совершенно чётко установил, каким образом возможно определить хоть какую-то частную истину. Путём тезы и антитезы.
В чём с ним наверняка не согласится большинство, так это в тезисе о глубоко условном и промежуточном состоянии человека. Между бесконечно непознаваемым большим, и бесконечно огромным маленьким. Грубо говоря, его вывод был в том, что мы лишь промежуточное звено между горизонтом событий и вирусом.
Однако! Он выделил наше сообщество из биомассы, и придал ему статус эксклюзивности.
Впрочем! Не увидел в этом особой заслуги человечества.
Вслед за Паскалем появилось огромное количество философов-моралистов, глубоко сконцентрировшихся на ценности человеческой личности. Или её бесценности в пользу социума? Свобода, равенство, братство. Гильотина, как инструмент достижения высших целей. Ларошфуко, Дидро, Вольтер. Все они призывали так или иначе «раздавить гадину» в виде официальной церкви, в чём видели возможность реализации для псевдосвободного человека. Паскаля тоже хотели порой привлечь в стан моралиста, но в данном контексте он был глубоко аморален. «Мыслящий тростник», выросший на отшибе и гнущийся под любым ветром — так он воспринимал человека. В этом не было ни гордости, ни унижения. Сплошная констатация фактов. Разве что, Паскаль верил, что слабый тростник может дорасти до бамбука. А как? Да с помощью божьей. Вот, что крайне неприятно в Паскале для нынешних умозрений. Он и впрямь считал, что все мудрости мира сего, включая и его достижения — мелочь, пыль и и песок. Он надеялся на большее где-то в запредельной вечности, что кажется ненормальностью для любого скептика и материалиста. Для моралиста, так и вовсе ересь.
Паскаль был поистине велик, осознав тщетность как гедонизма, так и удручения плоти.
Он был несчастен, оказавшись лишённым нормального житейского счастья, но счастлив, что не развратился в корень.

Он понял ограниченность научного познания за триста лет до нас. Ну, не смешно ли, когда ответом на вопрос «а что было до большого взрыва?» мы слышим уклончивые ответы вроде «это необъективная постановка вопроса», « надо понять, что пространства и времени не было», « мы знаем всё до 10 в минус 37 степени, а вот дальше не знаем...какие-то в минус 50...». это вроде известного «не читал, но осуждаю». Только тут «не проверить, но заявляю».

Только философ может определить рамки познания. Хотя бы теоретически. Философия в нашем мире далеко не в ходу. В наше время, если она не совсем податлива и продажна, то должна быть хотя бы не лжива насквозь в безбрежном оптимизме по заявкам трудящихся. Вселенная расширяется быстрее скорости света. Мы никогда не сможем её обуздать. И наше дело осознать этот факт, на что мы вполне способны, будучи посредственным тростником. К горизонту событий способны вырваться лишь некоторые. И только чудом.
Об этом, собственно, и вёл речь учёный рационалист Паскаль, который хорошо понимал пределы науки. А как философ, то это был тот самый сугубый материалист, разве что с глубоким запасом веры в кристальный идеализм.

В нашем мире есть огромное количество недооценённых писателей, художников и мыслителей. В силу нашей ущербности самой оценочной шкалы. Паскаль один из этой плеяды. Паскаль, Ньютон, Дарвин. Математик, физик, физиолог — верящие в Бога, это нечто смешное и несуразное с точки зрения просвещённого большинства, но не смешно ли само это большинство? И какая часть всегда наихудшая?

Полагаю, что ещё придётся вернуться к Паскалю. В одном немаловажном моменте его биографии. Но пока перескочу через много умных голов, как европейских, так и не очень. Дело даже не в том, что они недостаточно интересны, как философы, но не особо попадают в контекст данного изложения.

Ранее упоминались грядущие унылые умы и мрачные бунтовщики. На фоне двуличных французских моралистов, блестяще поверхностных и безжалостно искрометных, немцы и впрямь выглядят задумчиво увязщими в глубоко нездоровых прозрениях и мыслеформах. Чтении Шопнгауэра навевает стойкое чувство, что просеивание тонн словесной руды никак не приблизит усердного старателя к залежам драгоценной породы. Манящих песчинок более чем, а вот самородка всё нет. Отчего возникает здоровое подозрение, что он вообще в другой шахте. Тем не менее, насупленный мозгом мыслитель методично копает. Жаль, что не вглубь, а всё больше окрест, и лишь на глубину штыка. Странно, но афоризмы герра Артура кажутся бесконечными, а воля, которую он поставил двигателем прогресса, увы, сильно отдаёт пассивным безволием.
Сходное впечатление рождается при знакомстве с трудом второго немца, Оскара Шпенглера, совершившего первый в истории закат Европы вручную. Потрясает уйма перепаханной им информации. Тонны освежеванной эстетики, вивисекция наследия во всех его проявлениях. И в итоге получаем чучело распотрошённой культурной туши. Клинически дохлой, пропитанной нафталином, и с глубоко стеклянными глазами. Намертво прибитой к подставке, а на табличке вместо имени — печальный диагноз. Всякий раз при прочтении возникает ощущение, что где-то по соседству, в чулане бубнит достоевским бобком некто сильно начитанный, но унылый: «Всё проходит, милый Августин, всё...».

«Кто ясно мыслит, тот ясно излагает»

Германский сумрачный гений явно запутался в сложности собственных формулировок. Кажется, что девизом этих образованнейших, но пассивных людей мог бы стать тезис «Ни слова в простоте».
Можно, конечно, увязать данный феномен с национальными особенностями. С влиянием смутных времён. Капустной диетой, С погодой, наконец. Но это не совсем так. Тот же Шопенгауэр, разбираясь с моралью, вывел, что протестантизм — религия жиреющих мозгом бюргеров, а потому и сострадание им неведомо. Вывод, однако, он сделал довольно странный. Подведя под лютеранскую статью всё христианство. И закопался в Упанишадах, глубоко непонятных вменяемому европейцу. Немудрено, что страдание он украсил приставкой «со-», наглухо сместив все смыслы, заложенные изначально.

Приведённые выше двое мыслителей интересны, спору нет, но наиболее показателен некий третий между ними. А именно господин Фридрих Ницше, знакомством с трудами которого гордился каждый уважающий себя русский философ.
Интересен он по многим причинам. Начиная с того, что в принципе был странным для Германии психопатом. Ярость, пронизывающая его труды, поистине удивительна для рассудительных предшественников. Да и последователям несвойственна, как видно на примере Шпенглера. Полагаю, что поменяй Фридриха Ницше на время с поэтом Артюром Рембо, никто б ничего и не заметил. Вот с Артуром Шопенгауэром его поменять невозможно. Тихая и абстрактная воля последнего, у Ницше выразилась в воле к власти. Он тоже штудировал индуизм, но кроме идеи вечного возвращение, дионисической пляски бога в природе, вытянул на свет божий кастовую систему. Фашистскую для европейского восприятия, но показавшуюся ему крайне привлекательной в свете бредней на предмет белокурой бестии.
Ницше, подобно Паскалю, был глубоко разносторонним гением. Он так же писал афоризмами. Видя в этой фиксации процесс непрерывного становления. Он так же был глубоко болен. Всё теми же неясными, изначально нервическими болезнями, от которых бессмысленное существо залезло бы в петлю. Но в отличие от Паскаля, отвлекающегося то циклоидой, то теорией игр, он был поэтом и музыкантом, а это не лучший вариант для выхода из сферы физических аномалий. Паскаль воспринимал страдания с точки зрения ограничительных рамок для невызревших чувств. Ницще всей душой ненавидел страдания, воспринимая как слабость.
А ещё он дико ненавидел бюргеров и попов.
Декаданс было для него самым ругательным словом. Инволюция во всех смыслах бесила умнейшего человека.
Фридрих Ницше был, на мой взгляд, глубоким романтиком и юмористом. Просто всё, на что падал окрест его пристальный взгляд выглядело крайне запущено и убого. Три К(церковь, дети кухня), на которые он постоянно натыкался, вызывали в нём разрушительные эмоции.
Рембо, уставший от непролазной тоски, уехал в Африку, наплевав на таланты. За миллионом. Рациональная скупость, и клинический эгоизм вкупе с врождённой аморальностью, помогли поэту наплевать на любые дары природы. Но на то он и был французским поэтом. Ницше же был не только поэтом, но и немецким философом.
Протестантизм наделал больших дел, выхолостив мозги у мыслителей, вроде как выросших в русле христианской культуры. На деле же протестанты сломали культуру, ободрав до голой цивилизации. Именно этот отказ от ясных, пусть и спорных порою догматов в пользу казённого буквоедства и привёл к ненавистному Фридриху декаданству. Паскаль, будучи мыслящим католиком, видел в церкви и её устоях лишь условие и средство выхода за пределы ограниченного человеческого разума. Ницше видел узду, гирю на ноге, смертельную болезнь развития. И был готов разнести к чертям весь окружающий мир, который его глубоко не устраивал.
Существует мнение, что он был одним из предтеч грядущего фашизма. Не думаю, что это так. Скорее, он был горьковским буревестником. Только поумнее. Или блоковским заводилой из «Двенадцати», в белом венчике из роз. Только сам себе в этом яростно не признавался. Человек назвавший своё произведение «Весёлая наука» не был мрачной натурой. И понимал ценность юмора. Но от боли вновь принимался низвергать кумиров, бродя в «Сумерках идолов», вопя, что он «Антихристианин». Любопытно, что гордыни не хватило до Антихриста. На деле то всё было достаточно просто. Разочаровавшись в старых богах, он решил заместить их собою. Видя в Божественной Власти только власть, он остался и вовсе без бога.
Основная идея его была в воле к власти, как движущему мотиву в развитии. Вместо идеи приобщиться к богу для созидания и развития через со-трудничество, он решил сместить всех богов и уж там вовсю развернуться. Скажи ему, что это наивность и детскость сознания, он бы не поверил.

Как у же упоминалось выше, у Ницше было много вдумчивых читателей в России. Он был интересен,как носитель вьющейся в воздухе бесовщины. Бердяев, Флоренский, Булгаков, Сорокин, Розанов. Леонтьев и Достоевский. Все они пригубили этой долгоиграющей цикуты. Граф Лев Николаевич так и вовсе так «упился сладким вином» любомудрия, что написал собственное Евангелие. В России литература была профильным видом культуры, и любой мало-мальский философ был литератором. И напротив, разумеется.
Основной темой был вечный разнобой между страданием и искуплением, бунтом и домостроем, словом и делом.

На мой взгляд весьма показательны Бердяев и Розанов. Первый так вылитый Ставрогин, «обаятельный дворянин пришедший в революцию». Его самое интересное произведение, на мой взгляд, это «Смысл истории», где он абстрагирован максимально от собственных смыслов. В «Самопознании» так много самого автора, что остальные рассуждения на предмет вместимости мультивселенной в отдельно взятый бердяевский мозг несколько меркнут на фоне изысканной личности самого Николая Александровича. Он очень много рассуждает о свободе от оков на пути творческой свободы. Порядком умных слов. Но всё это неуёмно крутится вокруг себя лично как потомственного дворянина и предводителя дворянства в изгнании. Как и всякий честный русский мыслитель, он непременно поминает Бога, но вместо свободы в Боге, как непременного условия для любого внятного христианина, он занимается противопоставлением человеческой свободы воле божьей. И вся цепочка дальнейших выводов становится несколько забавной. У Фёдора Михайловича Достоевского половина персонажей полны сходных идей, и, как правило, скверно кончают.

Василий Васильевич Розанов на мой взгляд более интересен. Он не был рафинированным дворянином. И в революцию с головой ухнуть как в полынью не желал. А хотел жить в сытом тепле с русской иконкой в углу, восковой свечечкой и ветхозаветным еврейским богом. И писать записочки. Держать их в коробах, и порою ворощить, вынимать наугад, перечитывать и радостно чтобы стало на душе.
Странно, что очень хорошего писателя и чудного литературного критика Розанова записали в философы. Впрочем, повторюсь, это особенность российской культуры.
Но раз уж размышления этого маленького гоголевского человека признаны философскими, то стоит признать, что он пример исключительно религиозного философа. Кристального такого богоискателя, видящего Бога и в красном углу, и за печкой, и даже в супружеской спальне.
В наше время Василия Васильевича даже не знали бы в кого записать. То ли в жидомасоны, то ли в ватники. В либерала, или консерватора. Пристегнуть к религиозным мракобесам, или в занести в сексуальные экстремисты.
Василий Розанов всю жизнь занимался сведением несводимого, и разделением цельного. Например, занимаясь таким щекотливым вопросом, как совесть, он вполне бы мог, как знаток античности отказаться подобно грекам от этой категории в принципе. Но, как посконный и домотканный русак, тут же закопался в довольно странной дилемме. Совесть, понимаете ли, должна быть рассматриваема в отношении как Бога, так и Церкви. А это, понимаете ли, пояснял Розанов, глубоко разные вещи. Любой христианин заметил бы, что тело и душу невозможно разделить без смертельного ущерба для целого. Да и Ницше облаял бы смиренного нумизмата, заявив, что каков поп, таков и приход.
Но Василий Васильевич видел для себя другого Бога, нежели все вокруг. Его так волновала бессовестность эротизма, что он склонялся к ветхозаветному страстному богу. А при всей нелюбви к официальной церкви, он не хотел нарушать традиционного благолепия. Почему он не стал язычником, поклонником Диониса и Приапа? Да просто русским был до самой подкладки. И при этом вдохновенным певцом еврейства, в котором видел всю полноту сексуальной мощи, которая, по его убеждению приобщала человека к Логосу. Именно вот так, на пружинном матраце, в душной маленькой спальне. Вот так, понимай как хочешь.
Ещё до Шпенглера с его тусклыми закатами, он прочувственно отписал «Апокалипсис нашего времени», твёрдо убеждённый, что революционный девятый вал и есть закономерный финал истории. Стоит признать, что его и впрямь снесло этим штормом.

Паскаль и Ницше, выдающиеся мыслители, полные отточенных афоризмов, оба прожили полную боли жизнь. И умерли в муках. Но первый с надеждой и просветлением, а второй в сумраке психиатрической лечебницы и внутренней тьме.
Розанов собирал окурки на вокзале, трясясь от холода и голода. И подкармливали его не революционные массы, снующие вокруг, а некие православные, тоже не сильно сытые люди. О чём он удивлённо и поведал на смертном одре, признавшись сам себе, что его отправляют в последний путь люди, которых при жизни он сторонился. Любопытно, какой Бог его встретил, и насколько тепла оказалась эта встреча.

Рембо, кстати, заработал свой миллион. Но потерял ногу, а затем и саму довольно недолгую жизнь. Миллионов воспользовалась горячо ненавистная родня волевого поэта. На тему его смерти можно было бы пофилософствовать от души.

Из этого краткого обзора я могу сделать следующий вывод.

В европейской культуре, как ни крути, являющейся христианской по определению, обойти тему Бога довольно сложно. И при всём уважении к философии, как науке способной к саморазвитию на основании самых незначительных первоначальных данных, нам не вернуться в блаженные времена, когда не берегу Эгейского моря, под оливой, попивая винцо можно было бы дружелюбно расщеплять на демокритовы атомы пифагоровы штаны. Так, или иначе, но понятия Абсолюта, Мирового Духа, Творца и т. д. - стали чуть ли не обязательными условиями любого уравнения. С этим как-то приходится мириться. В наше время наблюдается тенденция к богоборчеству не от ума. А просто так, из веры даже не в науку, или прогресс. Довольно безмозглый в массе народ верит в систему социальной бессовестности и безответственности. В принципе, это обратная сторона язычества, только в варварском варианте. Чем это кончится? Вопрос поистине философский. Однако, как свидетельствует история, если дело не окончится совсем нехорошо, то у человечества есть надежда на странно избыточный объём мозга, заложенный от природы. Заложенный кем? Это тема для отдельной дискуссии, надеюсь, что они никогда не прекратятся. И да поможет нам в этом пример заслуженного физика и теолога сэра Исаака Ньютона, без проблем сочетавшего в себя кажущееся несочетаемое.