Ромка Кактус : Кастрюля

Рожей Пётр не вышел, никуда не вышел, не совершил ошибки, остался в комнате и рожей, и прочей требухой, которую можно было б так экспрессивно расплескать по глянцевому от влаги асфальту, выйдя из комнаты через окно, окно Овертона, прорубленное императором, который тоже носил имя Пётр, но делал это с таким апломбом, что историки сделали к его имени приставку Великий.

Пётр остался в комнате, чтобы посвятить тяготы своих дней изучению сущности кастрюли. Возник ли Пётр в комнате по высшему произволу этой кастрюли или случайно сформировался вместе с ней и комнатой по неким объективным и не до конца описанным в школьных учебниках причинам, этого он не знал. Пётр на цыпочках подходил к краю кастрюли и заглядывал в неё, свирепо сопя от вожделения проникнуть в суть. Кастрюля смотрела в бородатую и никуда не вышедшую рожу Петра с тем же любопытством, с каким Вечность могла бы созерцать секундную стрелку часов на кукольном запястье.

От титанически бесплодного напряжения чувств и мысли Пётр плюнул прямо в кастрюлю и только тогда заметил, что никакого борща в ней нет, а плевок его канул в бездну непостижимого. Волосы встали дыбом по всему телу Петра, так что рыжая борода его немедленно забилась в ноздри и вызвала кратковременное удушье. Помрачился разум Петра, и в сказочном наваждении представилось ему, что достиг он невиданных высот и признания на поприще научном, что позвали его читать лекции в конференц зале на верхнем этаже серебристого небоскрёба, где собираются небожители, что окружили его со всех сторон разнузданные сексапильные гарпии в декольтированных платьях и облизывают его мозг, сочащийся из ушей, длинными раздвоенными языками.

— Говоря о природе природы, — сказал Пётр, обращаясь к фантазму, вызванному метастазами бороды в дыхательный орган, — у кастрюли слетела крышка. Британские учёные пятьдесят лет изучали в лаборатории секрет, почему крышка не проваливается в кастрюлю и пришли к выводу, как мало мы знаем.

Пётр чихнул, и борода его вместе с густыми соплями вылетела из носа и повисла на подбородке. Пётр придал ей пристойный вид, скрутив её в косичку. Пётр задержал дыхание, качнулся через борт кастрюли и полетел вниз. Он падал в кастрюлю, вращаясь. Свет люстры, отражённый в обшарпанных стенках кастрюли, меркнул и меркнул, пока Пётр совсем не перестал его различать. Пётр всё ещё вращался, но уже не понимал, где верх и где низ. Он падал в кастрюлю, и не было ей ни дна, ни покрышки.

В какой-то момент липкая субстанция размазалась Петру по лицу, попала ему в открытый рот, и он по вкусу понял, что это его собственный плевок. Это было весьма своевременно, так как от падения во рту у Петра пересохло. И он думал теперь о том, как мудро поступил, когда плюнул в этот колодец.

— Где же днище? — спросил Пётр самого себя. — Где оно, чтоб я мог на него опереться, оттолкнуться и взлететь под самый потолок? Неужели мне цепляться за гладкие стены кастрюли своей сопливой бородой?

И не понимал Пётр, что он и есть то самое днище, о котором мечтал. И кричал во тьму кастрюли, сбиваясь на плач и причитания, но ничего не отвечало ему эхо.