Ирма : Женька кусает собаку

На заброшенную табачную фабрику пацаны притащили покойника. Покойник был синегубый, пятнистый, с подбородком серым, глазами выпученными, носом измятым. Висельник. Нашли бедолагу на южной окраине, в другой стороне от песчаного карьера. Висел он себе на ветке, никого не трогал, язык черный июльскому небу показывал, вороны к глазницам его уже присматривались, осы были смелее, и у мух пир. Один кулак в кармане зажатый, вторая рука на шее с бороздой так и осталась. Это пацаны позже рассмотрели, когда бечевку обрезали, и он мешком на землю свалился. Забулькало у него внутри, и жижа вонючая выплеснулась. Из пацанов тоже кто-то блеванул. Прямо на футболку его зеленую с надписью «Lее». Обшарив карманы, нашли мелочь, брелок без ключей, блистер мятной жвачки, два жетона на метро и блокнот. Документов при нем не было.
Долго решали, как тащить Ли: неподъемный, хоть и дохлый. Бросили жребий — не повезло двум братьям Ване и Егору.
— Может не надо? Вдруг потом еще сниться начнет, — ныл мелкий.
— Ну, ты и ссыкло, — устыдили старшаки.
Усадили Ли на табурет. Надвинули кепку на рожу раздутую. Спит себе и спит. Вот только вонь ничем не перебить. Ну не пряниками же ему пахнуть.

***
Слушая двадцатку самых популярных песен, Женька Оридорога загадала себе сверхсон. Тонкая и звонкая Женька носила перешитые из лета двадцатилетней давности сарафаны и платья солнце-клеш, а на зубах — скобы. Занималась в группе лечебной физкультуры. Путевку в лагерь правдами и неправдами ей выбила бабушка. Маясь от скуки, Женька дорисовывала рога, хвост и копыта журнальным моделям. Вырезала на лбу певиц и актрис пентаграммы. Завидовала девчонкам, которые уже попробовали «это», да ни с кем-нибудь, а с парнем своей мечты. Взрослые девочки, соседки Жени брили засмаленные ноги, ваксили ресницы, купленной у цыган тушью, душились до тошноты «Черной магией».
— Красавица! Красавица! — кричали им вслед.
Женька оборачивалась.
— Да не ты, уродка.
— Яблочко, яблочко, да не ты огрызок.
— Смотри-смотри, воробьи лицо обосрали!
— Наша Женька-каланча полюбила скрипача!
Женька обижалась всерьез. Замазывала все что можно «Балетом». Каждое утро и вечер проверяла, не выросла ли грудь. Грудь, именуемая мамой и бабушкой медицинскими прыщиками или комариными укусами, еще не знала бюстгальтера и открытого купальника. А тонкие ноги в шортах с листьями пальмы, смотрелись еще бледнее и тоньше. Даже загар к коже не прирастал. Постриженная под каре-паж Женька и, правда, напоминала симпатичного мальчика.
Дома в животе у Жениной мамы подрастал уже пятый ребенок, а третий по счету отчим готовился стать папой за решеткой. Женя не хотела возвращаться к маме, бабушке и братьям. К ливерной колбасе, картошке с ростками и простокваше. К заштопанным зимним колготам, куцему кроличьему полушубку и унылому серому платью, пусть и теплому, но уродливому. Ей больше не хотелось тащиться с двумя авоськами пустых бутылок или нести в ломбард чешский сервиз. Не хотелось сидеть за шершавой партой и заниматься на специальном тренажере, напоминавшем средневековую дыбу.
На памяти Женьки мать умирала раз восемь за осень и четыре раза за зиму. И каждый раз из-за несчастной любви.
— Доченька, ведь ты сходишь, сходишь. Посмотришь, с кем он сегодня дежурит?
— Это все из-за вас, из-за вас! Зачем я вернулась с Севера. Там бы мне уже квартиру дали.
— И не смотри на меня волчонком!
Был еще такой дядя Юра, не отчим, а мамин троюродный брат.
— Ну не родной же и не двоюродный даже, — отмахивалась мама от надоедливой бабушки.
Прибавляла:
— Я живу для себя, а не для людей.

***
От удушливой жары и лютых комаров, не спасал ни включенный вентилятор, ни москитные сетки. Уже на рассвете Женьке приснилась бабушка и пирожки с капустой. Во сне был полдень. И тоже лето. Из-за чада на кухне не продохнуть. На ленту налипли глупые мухи. Пронзительно свистит в больших клубничинах чайник. Стреляет на сковороде масло. И бабушка красная, потная, вся в муке, с торчащим в подреберье ножом, которым и шинковала капусту, сидит напротив, смотрит строго, говорит голосом трескучим.
— Жениха твоего кормить буду. Придет паскуда, жрать захочет. Ну, как вкусные пирожки?
Женька и первый, что встал в горле комом, доесть не может. Черствый хоть об асфальт бей. Капуста кислая. На зубах твердая. И соленая, как рапа. Женька икает. Обжигается чаем.
— Ба, не хочу больше.
— Ешь, ешь, а то, как глиста. Я туда вместо томата кровушки своей подлила. Сейчас придет твой жених.
— Какой еще жених? Брэд Питт что ли?
В дверь стучат. Да не просто стучат, с петель срывают. Братья? Так у них ключи есть. Голоса за дверью зычные, а костяшки пальцев крепкие.
— Открывай, к-р-аааа-са-ви-ца!
Входит один. Высокий. Худой. В кепке и черных очках. Лицо измято, голова как на шарнирах, зубы кривые, руки забинтованы. Страшный — глаз не отвести. Бабушка заливисто смеется, изо рта ее вылетают светлячки, шершни, стрекозы.
***
Когда тебе четырнадцать, но у тебя нет груди и модной мини, какой смысл ходить на дискотеку? Женька с завистью смотрела на танцующих: девочки были накрашенные, надушенные, в коротеньких юбочках, сетчатых майках, в платьях с блестками, в шортиках с оборкой. Девочки умели танцевать и под быструю музыку, и плавно шли в медленном танце. У девочек были голые круглые плечи, коленки с ямочками, белые грудки, упитанные жопки. Стоя за колонной, Женька поочередно сгибала то левую, то правую ногу, чтобы казаться ниже, и все равно была на целую голову выше своих ровесниц. Все женихи кончились после младшей школы: Женьку никогда не приглашали на танцы, не звали гулять после отбоя, ей не дарили цветов и конфет, не посвящали стихов. За любовь Женьки не дрались за гаражами, не жгли ладони свечкой, не царапали на запястье «Я люблю Женю О.».
— Я страааашная, — рыдала дома в подушку Женька. — Я никогда не выйду замуж и не рожу детей! АААА! Лучше бы я была пацаном. АААА!
— Всякому овощу свой срок, на всякий товар — есть свой купец, — утешала Женьку бабушка. — Были бы кости, мясо нарастет. Ты главное — не смоли как мать твоя с пятнадцати, а то превратишься в мулатку. Чего разнюнилась?
— Из гадких утят вырастают красивые лебеди, — нежничала мама. — Ты у меня красавица, потому что моя, а веснушки мы тебе чистотелом отбелим. Женька не верила маме, которая и на детских фотографиях была мордастенькой, румяненькой, хорошенькой. Женька пошла в высоченного и худотелого, вымоченного в молоке отца.
— Я когда его увидела, очумела — Олег Видов, только лучше даже, потому что настоящий.
— А чего не Ален Делон сразу? — возражала ей бабушка.
Женька раза три, не меньше, посмотрела «Всадник без головы» и «Черный тюльпан», но ни с первым, ни со вторым «папой» сходства не находила.
— А теперь «белый танец»! Дамы приглашают кавалеров! Девочки, не стесняемся!
И пока первые красавицы второй смены томно говорили «Потанцуем?», Женька, согнувшись в три погибели, прошла мимо поддатых пионервожатых, буркнула им «здрасьте», на сказанное для проформы:
— Оридорога, ты куда?
Отрапортовала:
— В тубзик.
— Аккуратно там, лампочку опять забыли вкрутить.
Мысль о побеге пришла внезапно. Женька прошла мимо желто-голубого нужника и прачечной, сайгакнула вдоль спортивной площадки, пролезла под забором. Перелезла еще через один забор. Потом была длинная каменная лестница, погнутая автобусная остановка с закрытым киоском. Водонапорная башня. Женька все бежала и бежала. Отдышавшись, присела возле остывшего костра. Посветила вокруг фонариком. Это был небольшой уютный лесок.
— Вот, дурында, надо было джинсовку взять, — отругала саму себя. — Замерзну, как цуцик. Где-то завыла собака. Подражая ей, Женька стала подвывать:
— УУУ. Плохая собака. УУУ. Дурная. Пусть тебя волки сожрут. УУУ.

***
Дома Женьку загоняли уже в восемь и никогда не отпускали одну дальше своего квартала. Дома она всегда была под присмотром. Дома братья — угрюмые молчаливые телохранители, ревностно опекавшие младшую сестру, следовали за ней тенью.
— Малая, если кто обидит, только скажи. Мы его тотчас же порешаем.
— Козявка, будешь по ночам шастать, найдут тебя в кювете как Ленку Савченко без головы и трусов, — стращала на сон грядущий бабушка.
Батарейки садились, идея ночевки в лесу уже не казалась Женьке замечательной.
— Тупица ты, тупица. Дурочка безмозглая. Ну-ка, встала и пошла.
Женька любила говорить сама с собой.
Блукая впотьмах, она все же вышла на дорогу. За срезанными металлическими воротами стояло обветшалое, зиявшее пустыми глазницами окон здание с вычурными башенками. Девочка поначалу восхищенно присвистнула: «Сайлент-Хилл!», но вспомнив сюжет фильма, тут же присела пописать. Справив нужду, оглянувшись по сторонам, все же подошла поближе. Потопталась на обваленном по бокам крыльце. Прислушалась, нет ли здесь сторожевых собак.
— Эй, как тебя там? Иди сюда, — окликнули сверху. — Не бойся: солдат ребенка не обидит.
— Зачем? — робко отозвалась Женька и пожалела. Прикусила язык, да уже поздно было.
К Женьке вышли четверо мальчишек.
— Ты откуда здесь такая красивая?
— Заблудилась.
— Проводить?
— Спасибо вам большое!
— Когда бытуют денежные знаки… Ты это. За пивом нам сгоняй, бамбина. Пить охота.
— У нищих слуг нет, — это Женька самому старшему сказала.
— Вот она тебя уела, Саня.
А потом посыпалось со всех сторон:
— Ты чо такая борзая? Что ты нам лечишь? Откуда ты про это место узнала? Из какого еще лагеря? Не местная, не рыпайся, значит.
«Ну, не убьют же они меня. Ой, мамочки…»
Женьку скрутили и силком потащили наверх по выщербленным ступеням.
— Отпустите меня! — завизжала Женька. — Вам же потом хуже только будет. Я братьям расскажу, они вас из-под земли достанут.
— Да ничего она нам не сделает. Ша!
Женька клянчила, ныла, заискивала, угрожала милицией, говорила, что ей стыдно и невыносимо жаль. Что можно позвонить бабушке, и она ее выкупит.
— Смешная ты. И что твоя бабушка — продаст фамильное серебро?
— А пусть она поцелует его или укусит собаку. Вдруг этот спящий красавец оживет.
— Да где же я вам собаку найду?
— Идея! Я тебя отпущу, но за один поцелуй.
— А я не умею.
— Ничего. Он научит!
— Кто он?
— А ты сюда посмотри!
Женька увидела, что в углу, на стуле, сидел совсем пьяный. Завалился набок. Руки плетьми повисли. Старый. Как будто для мамы жених. Худющий. Весь грязный. На бомжа похож. И воняло от него нестерпимо.
— Что затупила? Целуй!
— Фу. Не буду!
— Будешь-будешь, как миленькая будешь.
— Ли, вставай. Мужик, вставай, к тебе твоя красапета пришла, — и бамс рукой по голове.
— Ой, упал, — заржали все вместе.
— Он что мертвый? — с ужасом поняла Женька. — Вы что, мальчики! Не надо. Нет!
— Целуй тебе говорят, выдра степная, мышь серолобая, страусиная невеста!
Шпана вошла в азарт: чем больше Женька сопротивляется — тем интересней.
— Нет, так дело не пойдет.
Ли подняли на ноги, Женька попыталась увернуться, крепко сжала губы, зажмурилась. Но хулиганы руководили Ли, словно кукловоды. Раздутое лицо приблизилось вплотную. Пальцы Сани больно сдавили затылок, не отвернуться, грязный рот елозил по губам. Женька закричала прямо в этот рот. Губы покойника ожили и поцеловали ее по-настоящему. Девочка замерла, забыла как дышать и уже ничего не видела.
— Да не бей ты так, синяки останутся.
— Эй, эй! Очнись! Хорош придуриваться.
Щеки горели. Хотелось пить, как же хотелось пить! Женька приподнялась. Оттолкнула Ваню и Егора. Стала с жадностью пить из баклажки. Воды было на донышке. Вода затхлая, речная, только что мальки не плавают.
— Вы уроды! Я вас всех ненавижу! Пусть он вас зацелует до смерти! До смерти! До смерти! До смерти!
— Ты это извини. Мы просто шутили, — пытался отбрехаться Егор. — Давай, мы тебя проводим до лагеря.
— Не нужно мне ваших вонючих провожаний. Ну-ка отошел от меня, опарыш.
— Ну все, ты меня достала. Вали отсюда, пока я тебе не навешал. — Саня толкнул Женьку к выходу. — Вали отсюда, кобыла! И запомни — мы тебя здесь не видели, а ты нас не знаешь.

***
За Женькой увязался Ваня. Сперва девочка пыталась отвадить кавалера, но тот не отставал, говорил, что знает здесь каждый куст, и вообще с ним безопаснее. Вне своей гоп-компании Ванька был совершенно другим – смешным и даже милым. Всю дорогу болтал без умолку, рассказывал разные байки:
— …когда молебен шел, иконостас рухнул прямо на батюшку и убил на месте, а дьяка покалечил. В общем после того случая церковь закрыли на реконструкцию. До сих пор типа на ремонте. Но люди говорят, что по ночам там свет горит, и пение странное слышится. Бабка моя утверждает, что это покойники на свою службу собираются. Место ведь недоброе. Церковь еще при царе построил граф один, забыл как звать. Ходили слухи, что граф этот со своей графиней на самом деле поклонялись дьяволу и проводили в церкви сатанинские ритуалы. Как-то они с другими графинями и князьями вызвали беса, хотели, получить от него амулет, чтобы управлять адскими гончими. Но бес обманул их и сделал своими слугами. Все исчезли бесследно. Потом случилась революция, большевики купол с крестом церкви сняли и сделали там клуб. А во время войны немцы в этом клубе обустроили кинозал и публичный дом.
— Что? — не поняла Женька.
— Ну, то же самое, что и бордель, —объяснил Ваня.
— А-а-а. Теперь ясно, —что такое бордель Женька знала. Мама не раз пугала дочку этим словом, говорила, что та закончит свои дни в борделе, если будет плохо учиться и шляться, где не попадя.
— Так вот, когда немцы отступали, они загнали человек сто в эту церковь-клуб-бордель и сожгли. Представляешь? Заживо!
— Жуть.
— Но, далеко уйти немцам не дали. Наши их тут окружили, перебили всех, а трупы в большую яму кинули и зарыли. Церковь потом, как Союз развалился, отстроили заново. И народ туда ходил… Ну, до того случая с иконостасом, конечно. А в полнолуние рядом с ней скелеты в немецких касках рыщут – сам пару раз видел.
— Да не ври ты.
— Ну, вот те крест.
— УУУ, — в разговор вклинился вой. Впереди мелькнула тень слишком крупная для собаки.
— Ой! — вскрикнула Женька.
Ваня поднял с обочины камень, отыскал под деревом длинную увесистую палку.
— Держись за мной, не бойся, — успокоил он спутницу.
Так они шли пока не показались уличные фонари, дома, автобусная остановка и первые прохожие. Когда опасность миновала, мальчик избавился от оружия – отшвырнул камень и палку в сторону, едва не разбив чье-то окно. Вскоре они приблизились к цветному забору лагеря.
— Спасибо, что проводил, — тихо сказал Женька, и робко коснулась Ваниной руки. — Я, правда, испугалась, когда на дорогу выскочила та собака. Дурная собака…
Оба рассмеялись. Ваня разглядывал Женьку и понимал, какая же она на самом деле красивая. Высокая, стройная, и эти веснушки… У него не было девушки, и как вести себя в этих случаях мальчик не знал. Сейчас надо было что-то сказать. А вот что?
— Ты же нас не сдашь. Мы же помирились, да? – Не придумал ничего лучше.
— Не ссы, не сдам.
— Я тогда побежал, Женечка. Ты это там… Хорошего, в общем, тебе лета. Каникул…
— Постой. А ведь он мне приснился.
— Кто он?
— Покойник ваш.
— Да ну нафик. Это ты сейчас придумала, чтобы меня напугать.

***
У ворот Женьку встречали злые вожатые.
— Ты где была, Оридорога? Ты что умственно отсталая? Ты хочешь, чтобы мы из-за тебя сели? — набросились на Женьку всем коблом.
— Мы уже звонили тебе домой. Завтра тебя забирают. Рада, небось?
Женька нерешительно кивнула.
И для острастки:
— А пока — марш в изолятор!
После промывки мозгов и беглого осмотра медсестры, Женьку заперли в отдельной комнате. Комната пыльная, необжитая, без окон. Длинная как вагон. В углу стояло ведро, на столе бутыль с водой, накрытые вафельным полотенцем пшенная каша со скверной котлетой, травяной чай, два сырника. Ужин аристократа, как бы сказала бабушка. Женька не знала, нужно ли раздеваться или спать в одежде. Еще не мешало бы умыться, но на это ей лишь сказали: «Обойдешься!».
На часах было за полночь, а в глаза — хоть спички. Женька сползала с сетки. Ей становилось то жарко, то холодно: губы потрескались, горло опухло, язык в пупырышках, хлюпкий нос стал раза в четыре толще. Девочку мучал кашель. Сухой. Надрывный. Она сплевывала в ладошку слизь, кровь, какую-то ржавую стружку.
С трудом поднялась с постели, постучала в дверь.
— Откройте! Мне плохо.
На крики пришел кто-то из старших.
— Терпи до утра. Плохо ей тут, зато лазить по чегирям здоровье есть.
Женька заскулила:
— Ну, пожалуйста. Мне плохо: у меня температура...
Но снаружи уже не было ни души. Женька села, прислонившись спиной к двери, от безысходности и обиды потекли слезы. А потом и плакать стало невмоготу, хотелось только спать. Так и уснула.

***
Саня втыкнул наушники, завернул за гаражи: если срезать через пустырь, мимо камышовых джунглей, вмиг окажешься в Горняцком поселке. «Бейся со всеми рукой и ногой, запомни: комментатор Ноггано — плохой. Нет, Ноггано, не такой: Ноггано — ты супергерой»*. Кто-то из темноты панибратски похлопал Саню по плечу:
— Бро, закурить не найдется?
Саня остановился, оглянулся по сторонам, потянул ноздрями темноту. Нащупал в кармане кастет и леску, проверил на месте ли раскладной ножик.
Кто-то провел ладонью по Саниному бедру. Пребольно ущипнул. Утробно захохотал.
— Ну-ка, руки быстро убрал, — Саня сделал нелепый выпад вперед.
Неслабо прилетело слева и справа.
— Иди сюда!
— Да я же здесь. Глазки разуй, ну.
«Опять показалось?»
Саня щурился, светил вокруг телефоном. Ходил по часовой, против часовой, а продвинуться дальше не мог.
— Черт! Черт! Черт!
Кто-то схватил Саню за загривок, сделал подсечку. Саня упал. Попытался встать, но этот кто-то уже был сверху. Сильный гад. Жилистый. Еще и с когтями. Щекочется. Царапается.
— Прекрати. Щекотно же. Ой, не могу. Щекотно. Охо-хо-хо. Ха-ха-ха. Отпусти.
Саня хотел закричать: «Помогите!», а вышел свист. Саня стал читать про себя «Отче наш, и еже си на небесах», дальше хоть убей — не помнил. Дробно стучало сердце, замерло, пустилось в галоп, мелко-мелко подрагивало и снова замирало. Томно, приятно, томно. Тело Сани стало размякшим, липким, неповоротливым. Ему было зябко и неловко: мало того, что хотелось ссать, так еще стоял, как та твоя башня. Язык — большой, ленивый, тяжелый уже не помещался во рту. Саня усердно жевал его, кусал, а он все не кончался. Саня потянул его руками, обмотал вокруг потной шеи, затянул скользкую петлю.

***
Возле подъезда Тоха всегда звонил матери и говорил: «Ма, я уже скоро». Нагуляв аппетит, Тоха предвкушал, что мамка, наверняка, в свой выходной приготовила что-нибудь вкусное — котлетки, отбивные, курочку, а не просто магазинные пельмени. Даже если заругает поначалу: «Бессовестный, ты на часы смотрел?», — все равно накормит. Но оказалось, что телефона в чехле нет, как, впрочем, не было его ни в шортах, ни в рюкзаке, ни в нагрудном кармашке. «Потерял», — побледнел Тоха и опрометью побежал в Дурную балку.
Табачная фабрика гремела, жужжала, завывала, но в цехах было безлюдно. Шурх-шурх-шурх-шурх, — измельчались сухие табачные листья, стрекотала белая бумага, плюхались забитые по двадцать пачки, шуршал целлофан. Мелькнула шальная мысль: взять немного пацанам на раскур. Тоха набил карманы и поднялся на второй этаж искать телефон. Авось повезет! Комната была просто загляденье, как будто и не было здесь пожара: несмотря на июль, пахло мандаринами и хвоей, стояла нарядная елка, мигали гирлянды, криворото улыбался красномордый Дед Мороз китайского производства. Из мешка с подарками послышался знакомый рингтон.
— Во дела! — удивился Тоха.
Он наклонился к мешку, начал распутывать хитро завязанные тесемки. Тут из-за спины кто-то сказал:
— Ты плохо себя вел, плохим деткам подарки не положены.
Тоха обернулся и увидел, что в костюме Деда Мороза – оживший Ли. Покойник двинулся на мальчика, тот попятился, наткнулся на елку и завалился вместе с ней. А Дед Мороз-Ли уже возвышался над ним.
— Плохих деток наказывают.
Крепкие руки подхватили Тоху и бросили на конвейер. Впереди была упаковочная машина, которая оборачивала коробки стретч-пленкой. Мальчик пытался вырваться, брыкался, но получив пару сильных ударов, обмяк. А пленка шуршала и липла, она уже плотно спеленала его ступни, голени, колени. Вот он завернут по пояс, по грудь, по шею, по самую макушку. Теперь Тоха напоминал личинку в коконе. Только кокон этот не разорвать, мотыльком наружу не вылететь. Пленка не давала пошевелиться. Душила, душила, душила. А потом дышать стало нечем.

***
По дороге домой Егор заблудился и сам не понял, как пришел на кладбище. А может кладбище пришло к нему? Казалось, несколько секунд назад ничего подобного не было, а теперь кресты, могильные плиты, холмики и склепы окружали со всех сторон. Егор пытался выйти на центральную аллею или найти хоть какую-то дорогу. Светил фонариком – вокруг деревья, кусты, могилки и трава.
Вдруг послышались голоса, за деревьями замигал тусклый свет. Егор сперва засомневался – а нужно ли вообще идти навстречу незнакомцам. Но в голосах мужских и женских не чувствовалось угрозы – лишь веселье. Наверняка какая-то компания возвращалась с гулянки или шла на нее. Просто решили срезать путь. Прибиться к ним – выведут к цивилизации, а там уже до дому добраться – дело техники.
— Эй! Подождите меня! — Егор вышел к людям.
Компания, была немного странной. Одеты как-то старомодно, и путь освещали не фонариками, а светильниками из черепов. Черепа, вероятно, были ненастоящие, только выглядело это все жутковато. Егор сперва подумал, что это – сатанисты или еще какие-нибудь сектанты, но потом успокоил себя тем, что вся эта чертовщина – всего лишь тема вечеринки.
— Добрый вечер, юноша, —сказала Егору красивая темноволосая женщина в пышном платье. —Мы на свадьбу идем. Пойдемте с нами.
— Я бы с радостью, но меня дома ждут. Доведите до города или хотя бы до дороги, а там я уже сам разберусь.
— Доведем, обязательно доведем, — пообещал статный мужчина в камзоле, и заговорщицки подмигнул даме в платье.
Егор присоединился к свадебной компании. Их было человек пятнадцать. Шли они уверенно, шутили, пели песни, время от времени пускались в пляс. А кладбище казалось бесконечным, и на цивилизацию не было и намека. Наконец они вышли к небольшой поляне. В центре в кругу мерцающих зеленым светом грибов стоял массивный камень.
— Вот и пришли. Открывай, хозяин, встречай гостей, — статный в камзоле постучал по камню. Земля расступилась. Егор увидел внизу просторный зал и богато накрытый стол.
— Спускайтесь, юноша, вас давно ждут, —сказала красивая женщина. — Пир без вас не начнется.
— Нет! Мне туда не надо, меня дома ждут, — сопротивлялся мальчик. Но люди в старомодных одеждах подхватили его под локти, потащили вниз. Егор и опомниться не успел, как уже сидел за столом. А выхода наружу будто и не было.
— Ну, здравствуй, гость дорогой, — сказал Егору жених. Мальчик посмотрел на него и обмер — во главе стола сидел Ли. Хотелось вскочить и побежать. Только вот куда? Да и ноги, будто чужими стали, не слушались.
— Здравствуйте, — выдавил из себя Егор.
— А что ты невеселый такой? На свадьбу же пришел не на поминки, — Ли расхохотался, остальные поддержали его. — Вот выпей — веселее станешь.
Ли встал из-за стола, подошел к Егору, и протянул ему чашу с вином. Со всех сторон посыпалось:
— Пей, не порть праздник!
— Сегодня грех не выпить!
— До дна, до дна!
Егор выпил и почувствовал, что тесно ему: одежда жмет, обувка мала. Потрогал лицо — укололся о щетину. Провел языком там, где раньше были зубы — нащупал лишь несколько гнилых пеньков. Он посмотрел на свои пальцы — ногти желтые, кожа сухая и сизая. Захотелось выпить еще, отогнать морок. Егор залпом осушил чашу.
— Посмотри, какой ты теперь красавец, — к его лицу поднесли зеркало.
Из обрамленного кованой окружностью стекла на Егора смотрел сморщенный старик с длинной седой бородой.

***
Когда Ваня пришел домой, брата еще не было. В прихожей встретил отец.
— О, явился, обормот. А где Егорка? Вы же вроде вместе уходили.
— Не знаю. Я девушку провожать пошел, а он с пацанами еще оставался.
— Ишь ты, кавалер, — усмехнулся отец. — Красивая хоть девушка?
— Красивая.
Ваня переоделся в домашнее, соблюдая ритуал, чмокнул в щеку, болтавшую с кем-то по телефону маму, съел оставленную на кухне порцию ужина, включил компьютер, врубил игру. Игра называлась «Ужас в заколдованном городе». Создали ее отечественные игроделы, более того – Ваня лично принял участие в разработке.
А дело было так — наткнулся он в сети на объявление: «Внимание, конкурс! Ищем самый мрачный в мире город. Увековечь свою малую родину в новой видеоигре». Ваня сделал фотографии заброшенной табачной фабрики, церкви, нескольких городских улиц, дороги через лес, приложил к ним текстовым файлом истории, которые рассказывала ему бабушка и прикола ради выслал все это на указанный адрес. В итоге — выиграл.
В город приехали разработчики. Именно так Ваня себе их и представлял, все как один — типичные задроты. Он поводил их по городу, показал достопримечательности. Игроделы фотографировали все вокруг, снимали на камеру, задавали массу глупых вопросов. Но старания были вознаграждены — ему подарили самый современный геймерский комп, а через два года прислали лицензионное издание игры. Ваню даже в титрах указали, что было особенно приятно.
По сюжету главный герой, проснувшись, обнаруживал, что время в городе будто остановилось, жители исчезли, а улицы заполнили разнообразные монстры. Нужно было выяснить, что произошло, но прежде всего — выжить. А это было ой как непросто. Игру сделали хардкорной по последней моде. Главгер вовсе не супермен, должен есть, пить, спать, перевязывать и дезинфицировать раны. Монстров приходится мочить кухонными ножами, досками, арматурой, ножками от стула, но по большей части — убегать и прятаться. На фанских форумах писали, что где-то есть пистолет и даже автомат Калашникова, однако Ваня до них еще не дошел.
Игра порой бесила своей сверхсложностью, но в то же время затягивала. Переполненные мусорные баки, магазины с табличками «Закрыто», замкнувшие троллейбусы, прилипшие к асфальту машины, посеревшие плакаты «Внимание! Розыск!». И лето такое жаркое, жгучее, и небо, нависшее грязным брезентом. Все здесь было знакомым, не раз исхоженным, но так и не пройденным до конца за целых полгода.
Ваня уже знал, что разгадка ждет его в церкви, там же — причина всех зол. Но даже приблизиться к ней пока не представлялось возможным — убивали мигом. В арсенале у него теперь были: тяпка для рубки мяса, утыканная гвоздями бита и самодельный арбалет. Нескольких деталей не хватало, чтобы смастерить огнемет. Именно их Ваня искал, обшаривая очередной подвал.
Тут из темноты на него кто-то выскочил. От неожиданности мальчик аж подскочил на стуле. Махнул битой, но противник ловко увернулся. Сильный. Опыт подсказывал, что нужно бежать. Наугад, нанося удары, попятился по ступеням вверх к выходу. Выбрался на улицу. Нацелил на дверь подъезда арбалет. «Ну, давай. Покажись, гад!».
Гад показался откуда не ждали — выпрыгнул из окна второго этажа, повалил на асфальт, выбил оружие. Только сейчас Ваня смог разглядеть его. Это был Ли — их сегодняшний покойник. Руки висельника, миновав границу виртуального мира и реальности, высунулись из монитора, крепко схватили мальчика за плечи и рывком втянули в игру. Ваня слился со своим персонажем, теперь, если «гейм овер», то в последний раз – не было мальчика перед компьютером, который мог, чертыхнувшись, загрузить последнее сохранение и начать все заново.
Хардкорный «Ужас в заколдованном городе» не предусматривал обычного для многих других игр абстрактного инвентаря. Ваня знал, что бита у него висит на кожаной перевязи слева, арбалет и рюкзачок для всякой мелочи — за спиной, тяпка в ножнах – на правой ноге. Когда Ли сомкнул пальцы на его шее и принялся душить, мальчик нащупал тяпку, и так сильно, как мог – рубанул покойника по одной руке затем по второй. Одна кисть повисла на сухожильях, вторую вовсе удалось отрубить. Она осталась на горле и продолжала его сжимать, правда, уже не так сильно. Ваня избавился от нее, отбросил в сторону, перекатился через бок, вскочил на ноги.
— Это моя игра, тварь! Моя территория! —закричал он.
Однако справиться с Ли оказалось не так-то просто. Кисть, болтавшаяся на сухожильях, вмиг приросла, вместо отрубленной, отрастала новая. Покойник вновь был готов напасть.Но вдруг раздался звон колокола.
—Гуляй, пацан. Некогда мне с тобой возиться, свадьба у меня, невеста ждет, — сказал Ли и словно провалился под землю. Впрочем, без всяких «словно» — под землю и провалился.

***
— Кар!
Женьку разбудил крик вороны. Та сидела на столе рядом с несъеденным ужином и смотрела на девочку оранжевым глазом. На шее у птицы был подвешенный за веревочку медный ключ. Женька не испугалась, подошла к вороне и погладила ее по голове.
— Привет. Как ты сюда забралась?
— Кар! — ворона перелетела на табурет в дальнем углу комнаты и постучала клювом по стене. С треском отвалился большой кусок штукатурки. Постучала снова — отпал еще один. Под штукатуркой скрывалось что-то черное с вычурной гравировкой. Женьке стало любопытно. Она сама оторвала от стены оставшиеся куски. Дверь! По краям — сложный орнамент со спиралями, крестами и зигзагами, а в центре – собачья, а может и волчья голова с оскаленной пастью.
— Ох, ничего себе! — Женька постучала по двери, раздался гулкий металлический звук.
— Кар! — ворона показала клювом на замочную скважину. Девочка поняла, что нужно сделать: сняла с шеи птицы ключ, вставила в скважину, провернула. Щелкнул замок, и дверь сама открылась вовнутрь — даже толкать не пришлось. За дверью был темный коридор, в конце – яркий свет. Все происходившее было абсолютно нереальным и даже пугающим, но вместе с тем интересным. Вдобавок Женьке очень хотелось выбраться из душной комнаты.
— Все понятно. Я, типа — Алиса, а ты — кролик. Ну что ж… Здравствуй, Страна Чудес! — сказала она и решительно шагнула вперед.
Пройдя по коридору, девочка оказалась в просторном помещении с большим экраном. Боголепная старушка, возникшая из ниоткуда, взяла Женьку за локоток, вывела на подмостки, показала на зрительный зал. Он был пустым. На кресла натянута алая ткань, в белом круге чернела свастика. Свет погас, и зал ожил. Старушка раскланялась в реверансах, Женька неуклюже сделала книксен. На экране появился прыткий усатый карлик. Он поднес узловатый палец к губам, сказал: «Тсс!».
— Ну же, девочка, расскажи нам о белом арийском зайчике, которому перерезало ножки красным трамвайчиком, — прощебетала старушка.
— Расскажи, расскажи! — вторил хор.
— Что молчишь? Разве тебе не жалко зайчика? Он был красивым, пушистым и всем желал добра. Расскажи нам, как жестоко с ним обошлись.
— Расскажи, расскажи!
Глаза постепенно привыкли к темноте, и Женька смогла разглядеть зрителей. Это были скелеты в рваных мундирах, на головах потерявшие форму фуражки или ржавые дырявые каски. Она посмотрела на милую старушку рядом и увидела уродливый труп. С костей лохмотьями свисала высохшая плоть. Девочка закричала, толкнула мертвую, та упала с подмостков и разлетелась на части.
— Шлехте мэдхен!** — послышалось из толпы. Застучали кости, скелеты вскакивали со своих мест, приближались к Женьке, тянули к ней костяные клешни. Усатый карлик на экране разбушевался. Он размахивал руками и неистово плевался немецкими проклятьями. Девочка вжалась в стену, к счастью, слева от экрана была маленькая дверца. Женька толкнула ее. Открыта! Она нырнула в проем, закрылась на засов изнутри.

***
За дверью стоял аналой, горели лампадки, пахло чем-то вязким, густым и сладким. Женька облегченно вздохнула. Церковь — это хорошо и безопасно. Здесь никто не тронет. Вот только выглядела Женька, как сказала бы бабушка, неприлично, вульгарно и неподобающе, да еще без платочка. «А может никто и не заметит?».
Свечи коптили, от них першило в горле, и глаза слезились. Цветы в вазах увядшие, просвирки засохшие, святые лики покрыты пылью и в паутине. Певчие на балконе пели красиво, но ни одного слова не разобрать. Батюшка в черном подряснике и овчинном тулупе. Где-то в складках его дородного тела терялся крест. А вот лица на батюшке не было. В прямом смысле. Была русая борода, толстая шея, а вместо лица — белое облако. Такое вылетает изо рта героев комиксов или глупых мультфильмов.
В первом ряду певчих стояли Саня и Тоха. Они приветливо махали Женьке руками, посылали воздушные поцелуи, делали «козу» и ставили «клево». Но с мальчиками было что-то не так: у Сани язык наружу, а от глаз одни щелочки остались. Оплывший, как магазинный спред, Тоха, наоборот, таращится во все глаза.
Женьку взяли в оборот плакальщицы. Старухи, похожие на ворон, или вороны, которые притворялись старухами. Они сказали, что надо подготовить невесту к приходу жениха. Переодели Женьку в допотопное платье, замотали в нафталиновую фату, впихнули в дырявые атласные туфли. От их причитаний и песен девочка была как зачарованная, а потому не сопротивлялась. Первая завывала: «И сердцу больно, и горю нет конца», вторая подхватывала: «Как мало прожито, как много пережито», третья гундосила: «Ты память счастья, что умчалась прочь», четвертая поскуливала: «Я не увижу больше вас, я как звезда во тьме угас».
К Женьке подошел старик: борода его бела, а волосы еще белее. «Неужели жених? Ой, мамочки!»
— Не бойся, девочка, я буду твоим посаженным отцом. Узнаешь меня? Кхе-кхе. А так? — подмигнул. —Я и сам себя теперь не узнаю.
— Едет! Едет! — прошел по толпе взволнованный шепот. И увидела Женька, что на страшном черном псе въехал молодец хоть во дворец. Сам себе на загляденье. Как с креста снятый. Кривошеий и рябой. Костоват, как ерш. Борода клином. Глаза медные, а когти железные. Глиста в скафандре, как сказала бы, бабушка. Да еще б добавила: «С лица воды не пить, и с корявым можно жить». На шее мертвеца, на цепочке висел золотой медальон в виде песьей головы.
— Приехали, — Ли, а это был именно он, слез со спины пса. — Сидеть, Шаки.
— Ты, девонька, поплачь-поплачь. Разжалоби его. Мужикам женские слезы слаще меда, — поучала Женьку первая старуха. — Представь, что мамку и папку твоих в войну фрицы убили, ни братьев, ни сестер не осталось, а ты одна-одинешенька скитаешься, и никто тебе сиротке и засохшей корочки хлеба не даст.
— Или лежишь ты до смерти избитая, а твой душегуб уже за второй бутылкой пошел.
— Или, может, была ты молодая, красивая — кровь с молоком, коса до толстой попы. Все пацаны в тебя влюбленные, а ты выбрала криворотого, смуглого цыгана. Он из ревности все личико твое ножом изрезал.
— Плачь-плачь, а свое место знай. Жена мужу должна во всем годить…
— Вы совсем — дуры, да? — закричала Женька. — Я живая, а вы мертвые! Не пойду я за него, не пойду!

***
Ваня очнулся у выключенного компьютера. Он лежал лицом на клаве, видимо так долго, что на щеке остались следы клавиш. Ваня знал точно — это был не сон, Ли на самом деле затянул его в игру и действительно пытался убить. Чтобы удостовериться, он включил свет, при помощи маленького зеркальца осмотрел шею, так и есть — синяки от пальцев.
А Егорки до сих пор не было дома. «Если за мной Ли пришел, то и за Егором, и за остальными — тоже. А, может, и нет Егорки уже», — от этой мысли стало жутко. Но все сошлось — тот поцелуй, слова Ли о свадьбе и даже бабушкины сказки. Сомнений не осталось — Женька и есть невеста. Свадьба состоится в той самой церкви или уже идет полным ходом. В любом случае сидеть, сложа руки, было теперь невозможно.
Ваня оделся в уличное, прокрался мимо гостиной. Отец храпел в кресле у телевизора, мать продолжала говорить по телефону. «Егор домой не пришел, а им хоть бы что», — подумал мальчик. Но сейчас было не до этого. Он нацепил кроссовки, заправив шнурки вовнутрь, и побежал к церкви.
Минут через десять Ваня был на месте. Отдышался немного. Перелез через забор. В храме действительно горел тусклый свет, и пение странное слышалось. Центральный вход был заколочен, но сбоку нашлась-таки дверь. Ваня подергал за ручку, надавил слегка — закрыто. Разбежался, приложился плечом — только руку зашиб. Подпрыгнул, и с криком «Хия!» врезал по двери ногой — открылась.
Ваня вошел и увидел батюшку без лица, ворон-плакальщиц, огромного черного пса и прочую нечисть. В окружении всей честной компании стоял Ли. Только изменился он. Их висельник был похож на обычного человека, хоть и мертвого. А у этого — глаза медные, руки неестественно длинные, когти железные. Песьеголовый медальон в тусклом свете поблескивал.
— И кто тебя так научил входить? — спросил его Ли. — Здесь церковь, а не кабак.
— Я за Женей, ее бабушка домой зовет.
— Ха-ха-ха. Ничего не перепутал? Бабушка здесь, пирожки нам жарит. Я же тебе сказал: гуляй пацан, а ты сюда пришел веселье нам портить. Смерти хочешь?
— Невесту свою забрать хочу. Женя — невеста моя.
— Твоя?
— Не веришь — сам у нее спроси.
Ли улыбнулся, не зло, снисходительно. Свистнул так, как Ваня никогда не умел.
— Приведите любовь мою!
Из дальней темной части храма старухи вывели Женьку. В старомодном свадебном платье, лицо заплаканное. Она извивалась, кричала: «Не-пойду-не-хочу-не-буду». А увидела Ваню — засияла, надежда в глазах появилась. «Не подвести бы», — думал мальчик, а еще пожалел, что явился в церковь пустым — не прихватил с собой ни тяпки с кухни, ни хотя бы палки с обочины. Кулаки чесались — дело шло к драке.
—Вот явился, не запылился, говорит — жених твой. Это правда, милая? — Спросил Ли Женю.
— Правда, — не растерялась девочка. — Он ко мне еще задолго до тебя, страхолюдина, посватался!
— Ну что ж, —сказал мертвец, разминая когтистые пальцы. — Есть жених, да скоро не будет. Зря ты, пацан, у меня на дороге встал.
Ваня принял боевую стойку, как на занятиях по каратэ. Ли недобро хохотнул, остальные рассмеялись тоже. Первый удар Ваня пропустил — мертвец легко махнул длинной рукой и стукнул мальчика в грудь. Тот отлетел, больно ударившись о стену. Еле успел откатиться в сторону прежде, чем по камням рядом, высекая искры, чиркнули железные когти. Ваня рискнул подобраться к Ли вплотную, нанес два сильных удара в живот и грудь — хоть бы что. Попытался сделать подсечку — враг устоял, и тут же ударил в ответ. Это было чертовски больно — острый коготь проткнул плечо под ключицей, вышел с другой стороны.
—Ну что, женишок, допрыгался? — Ли одним пальцем поднял мальчика вверх где-то на метр, другой коготь уже нацелился Ване в глаз. — Будет, Шаки, тебе ужин.
— А ну отпусти братишку, сволочь! Кхе-кхе! — сзади на покойнике повис седобородый старик, ухватился за шею, что есть сил, натянул цепочку. Та лопнула, и медальон, звеня, поскакал по полу. Короткого замешательства хватило Ване, чтобы пнуть Ли ногами в рожу, оттолкнуться и соскользнуть с когтя.
Мертвец сбросил с себя старика, щелкнул его по лбу, дунул-плюнул — тот рассыпался прахом. «Егорка», — подступили слезы, а плакать было некогда. Кровь вовсю лилась из раны, но Ваня стиснул зубы и продолжил бой. Схватил лампадку, швырнул ее в Ли, она разбилась у ног покойника, разлилось масло, поползло пламя. Швырнул вторую. Прямо в лоб! Загорелись волосы и борода. Ваня увернулся от страшных когтей, схватил третью, бросил – снова в цель. Мертвец горел, но при этом не отступал, и слуги его уже не были простыми зрителями — все двинулись на мальчика…
О Женьке, казалось, забыли. Девочка сидела в растерянности и не знала, как помочь Ване, когда к ней прискакала золотая песья голова. Она подняла медальон, начала рассматривать. Вдруг кто-то лизнул Женькино ухо. Обернувшись, девочка увидела страшного черного пса, которого Ли называл Шаки. Пес склонил перед Женькой голову. Собачье ухо оказалось как раз на уровне ее рта. Вспомнились слова: «Пусть она поцелует его или укусит собаку». Женька впилась зубами в ухо Шаки. Он даже не дернулся, не заскулил. Девочка почувствовала во рту вкус крови. Глотнула. Странная то была кровь. В один миг Женька все поняла и узнала — о Шаки, Ли, этой церкви и о многих других вещах, о которых не положено знать простым смертным. Девочка прицепила медальон к шипастому ошейнику.
— Ты свободен, Черный Шак. Теперь ты сам себе хозяин. Ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Пес гавкнул в ответ. Женьке показалось, что она услышала: «Спасибо!».
Шаки бросился вперед, сметая все на своем пути. Подпрыгивая, он хватал на лету ворон-плакальщиц за тощие хвосты, сплевывал куда-то в сторону. На очереди был батюшка без лица. Крупные лапы обняли священника за шею, мощные челюсти жевали нетерпеливо и жадно. А в храме разгорался пожар — пламя осваивало новые территории, набирало силу, воздух заполнял едкий дым. Женька, не теряя времени, подбежала к раненому Ване, потащила его к выходу. Вместе они покинули церковь через боковую дверь.
Прислужники Ли бросились врассыпную, но куда бы ни бежали, всюду их встречал Шаки. У двери — он, у алтаря — тоже, у каждого окна, у каждой мышиной норы. Ринулись к хорам, а черный пес был уже там — закусывал певчими. Беги — не беги — спасения нет. В два прыжка Шаки настиг Ли, схватил его за ворот, потащил вверх. Перелетая через ступени, забрался на колокольню, туда, где небо в рыках и всполохах.
Черный Шак, пес, живущий не одно столетие, знал, что будет дальше: девочка с неправильным прикусом и раненый мальчик вернутся домой, годы спустя они и, правда, поженятся; трое мальчиков никогда не увидят дома; вместо сгоревшей церкви построят сначала луна-парк, потом бордель, потом снова церковь, и снова бордель…
Унося с собой Ли, Шаки прыгнул вниз и, превратившись в электричество, ушел в землю.

* песня рэп-исполнителя Ноггано «Супергерой»
** плохая девчонка (нем.)
*** в августе 2018 г. рассказ был опубликован в журнале "Даркер" http://darkermagazine.ru/page/irma-zareckaja-zhenka-kusaet-sobaku