Эрих фон Нефф : Женщина-ястреб

Ее черные ногти были отполированы до зеркального блеска. Она подравнивала их со всем тщанием, специальной маникюрной пилочкой. Покрывала черным лаком. Полировала. Снова красила и снова полировала. Слой за слоем, раз за разом. Многократно. До тех пор, пока ногти не становились идеально ровными, идеально гладкими, идеально черными. Десять маленьких сверкающих антрацитовых зеркал. И в каждом отражалось ее лицо.
Словно когти хищной птицы. Каждый длиной в полтора сантиметра. Если отрастить длиннее, они становятся ломкими. Ее – были крепкими.
Черные волосы – сверкающие, как и ногти – ласкали ее плечи своими прикосновениями.
Гладкий черный шелк тесно облегал ее тело. Длинный разрез слева открывал изящные изгибы ноги от лодыжки до самого бедра.
Я посмотрел на декоративный пруд с золотыми рыбками. На дне поблескивали монетки. Брось монетку в пруд, загадай желание. Затем попробуй найти свою монетку в пруду.
Она продолжала полировать ногти. Поглядывала в мою сторону.
Я бросил монетку, но не стал ничего загадывать. Опустил руку в воду. Золотые рыбки покусывали мои пальцы, только я им был не по вкусу. Разочарованные, они уплывали прочь.
– Лили готова, – произнесла она с ощутимым вьетнамским акцентом. Черный шелк пришел в движение; каждый выверенный шаг открывал взору ее левое бедро.
Что привело меня в это заведение? Воспоминания о моей вьетнамской кормилице, которые хранятся в самых сокровенных уголках памяти? Мое детство прошло на Филиппинах, а моя ама была родом из Сайгона. Она держала меня на руках, похлопывала меня по попке, мыла мой пенис. Да, она мыла меня, вытирала полотенцем, переодевала. Она вырастила меня, она вскормила меня своей грудью.
Я вскормлен молоком вьетнамской женщины, я жадно сосал ее грудь. Молоко было пряным, потому что сама кормилица ела привычную вьетнамскую еду: мясо диких свиней, собак, мартышек. Должно быть, с ее молоком я впитал веру в сверхъестественное.
– Лили сейчас тобой займется, – сказала она, приобняв меня за талию. Прикосновение кончиков ее ногтей ощущалось через одежду.
Здесь было шесть дверей. Она открыла одну из них. Я заплатил за приватность. Она указала мне на душ и вышла, закрыв дверь. Я слышал ее удаляющиеся шаги. Я знал, что она вернется, попозже.
Я разделся. Зашел в душ, задернул занавеску. Ручки кранов были помечены буквами – “H” и “C”. Я повернул сразу обе, отрегулировал температуру воды по своему желанию. Струи горячей воды падали мне на плечи, ручьями стекали вниз, по груди и животу, по ногам. Смывали с меня пот, уличную пыль, следы чужих прикосновений. Уносили всю эту грязь в слив.
Я закрыл краны, отодвинул занавеску в сторону. Чистое полотенце лежало на массажном столе. Я вытерся насухо, присел прямо на стол, опустил голову, глядя себе под ноги. Много кто здесь сиживал. Неужели они тоже пялились в пол? А может, они смотрели на стену? Я посмотрел на стену, выкрашенную светло-зеленым. На стене висел большой ротанговый мат. Филиппинский…
Я и мои родители уехали в северную страну, за океан, незадолго до вторжения японцев на Филиппины. А она, моя ама, – погибла. Японские солдаты изнасиловали ее, а потом отрубили ей голову. За то, что она выкормила меня, светлокожего мальчика, чужака. Я стал причиной ее гибели. Я всего лишь пил молоко из ее груди, и этим погубил свою кормилицу.
В углу комнаты, возле светло-зеленой стены, стоял журнальный столик. На столе, в стеклянном светильнике, горела свеча. Рядом со свечой лежал журнал «В кругу семьи».
Кто-то забыл это здесь? Или наоборот – оставил намеренно? Это какой-то намек? Впрочем, неважно. Я был в комнате один, и мне было все равно.
Я услышал, как негромко стукнула дверь.
Вот и она. Откуда она? Из дорогого борделя в Сайгоне? Или из какой-нибудь маленькой деревни? Впрочем, неважно.
Как оказалась здесь? Приплыла на корабле контрабандистов, в переполненном трюме, смердевшем мочой, дерьмом, разлагающейся плотью мертвецов, которых еще не выбросили за борт?
Наверное, хотела попасть в богатую страну, где гордятся своим национальным флагом и национальным гимном.
Ее длинная тень пролегла наискосок через всю стену. Я хотел задуть свечу, хотел, чтобы меня окутала полная темнота, лишь бы не видеть этот темный силуэт.
Я перевел взгляд прямо на нее. Ее подбородок был слегка выпячен вперед. Не будет ли она слишком требовательной? Ненасытной? Не буду ли я поглощен без остатка, отдавшись этой тьме?
Мысли, что отнюдь не будоражат мужское естество. Я был обескуражен, я был смущен.
Пламя свечи замерцало. Тень на стене заметалась из угла в угол. Женщина склонилась ко мне, прошептала несколько слов низким гортанным голосом, возвращая силу моим чреслам. Черный шелк соскользнул к ее ногам. Она опустилась на колени. Нижней частью живота я чувствовал ее горячее дыхание.
Я хотел, чтобы меня поглотили. Жадно, страстно.
Поклонение фаллосу. Извечный ритуал.
Лили лелеяла меня; ее волосы щекотали мой пупок.
Она встала, легонько толкнула меня в грудь кончиками ногтей. Я вытянулся на массажном столе, глядя в зеленый потолок. Она взобралась на меня, прижалась всем телом. Своими бедрами я чувствовал ее теплые бедра, своей грудью – ее грудь.
Я проник в эту соблазнительную тьму.
Война. Хаос. Как противоположность Логоса. Война. Искусство войны. Если есть талант, напишите об этом книгу. Или нарисуйте картину. Если выйдет хорошо, вам будет сопутствовать успех. Война. Сражайтесь без сожалений, чтобы завоевать новые территории.
Война. Боевые знамена. Свастика. Желтый флаг с девятью бычьими хвостами. Танковая армия. Золотая орда. Символы. Национальные. Исторические. Бессмысленные.
Мы были мокрые от пота. Мы тяжело дышали.
Два человека. Сейчас. И тогда.
Мужчина из племени гуннов. Коренастых кочевников с длинными косматыми волосами и узкими темными глазами. Живших давно, много веков назад.
Женщина, из племени завоеванных. Из племени уничтоженных. Из племени тех, чье имя было растоптано и стерто в пыль копытами гуннской конницы.
Протрубил рог – сигнал, означающий, что можно грабить и насиловать. Она пыталась убежать. Отчаянно сопротивлялась. Царапалась.
Тщетно.
Ей овладели. Пустили по кругу. Потом бросили ее тело на корм зверям и птицам.
Ястреб клевал ее плоть. И ее плоть стала плотью ястреба. Затем и плоть ястреба была пожрана, став плотью другого существа. И так много раз в бесконечном круговороте эпох.
Бесконечная цепочка перерождений.
Колесо сансары сделало круг; мы встретились снова.
Ее острые ногти впились в мою спину. Она схватила меня и вознесла – в безвременье и бесконечность…
Но лишь на краткий миг.
Мы избегали смотреть друг другу в глаза. Каждый теперь был сам по себе.
Я слышал, как она плещется в душе. Вымывает из себя мое семя. Принимает ли она противозачаточные?
А может она забеременеть? Проститутки ведь не могут, им это не позволено. Или могут? Случайно, по недосмотру. Смогу ли я узнать, если у меня появится ребенок? Вряд ли.
Но что, если она все-таки забеременеет? Она ведь не сможет работать какое-то время. А у меня появится ребенок, живущий в тесной квартире где-то в Чайнатауне. Еще одна жизнь, через сперматозоиды и яйцеклетки унаследовавшая родовую память всех своих предков.
Будет ли это девочка, похожая на мою кормилицу? маленькую женщину со скуластым лицом и полной грудью. Или это будет мальчик, светлокожий, но черноволосый, с пронзительно-черными глазами?
Этого мне знать не дано.
Я вышел из комнаты, миновал пруд с золотыми рыбками. А она вернулась на свое место, продолжила совершенствовать маникюр.
Терзающие память воспоминания.
Черные образы.
Черные когти.