Шева : Невозвращенец

Если бы эта история не произошла с самим Сёминым, он бы никогда не поверил.
Да не бывает так.
Чтобы жил человек своей обычной, нормальной жизнью, а потом - бац!, и всё переменилось.
В одночасье.
Даже у Стивенсона, в его «Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда» главный герой раздваивается во времени последовательно, - то он доктор Джекил, то он - мистер Хайд.
Тоже бред, конечно, но бред логичный.
И потом, еще одно обстоятельство.
По жизни Сёмин не любил собак.
С детства. Когда его первый раз цапнула собака.
Откуда же он знал, что если у собаки перед мордой между передними лапами лежит что-то съедобное, это что-то лучше не трогать. Если не хочешь, чтобы тебя больно укусили.
Потом в жизни Сёмина было еще пару эпизодов, благодаря которым у него к собакам сложилась устойчивая антипатия. Надо добавить - взаимная.
Потому что Сёмин даже на расстоянии почему-то вызывал у собак настороженное, ворчливое желание показать клыки.
Впрочем, жизни это не мешало.
Маленькие, карманные, носимые на руках пупсы, которые иногда встречались у его пассий, угрозы жизни не представляли.
Несмотря на звонкое сотрясение воздуха.
Но по отношению к тому, что произошло, собаки были далеко вторичны, или даже третичны.
Как ненароком занесенный в квартиру зелёный листок, приставший к подошве ботинка.
А произошло, точнее - случилось, нечто непонятное, непостижимое, не поддающееся никакому объяснению но, по итогу, - ужасное.
Сёмин выпал из своей жизни, и попал в другую.
В которой не было никого знакомых из его прежней жизни, но была масса других людей, которые его знали, с которыми он будто бы давно и хорошо знаком, которые периодически напоминали ему о каких-то совместных приключениях, историях, посиделках, а он…
Он ничего этого не помнил.
Смутные, расплывчатые фантомы его прежней жизни иногда всплывали в его голове, но - как тающие обрывки утренних снов. Ничего конкретного.
Так, томящие душу, но неясные и нечёткие, будто дрожащие в мареве видения.
В которых он - другой.
Ну уж точно не ветврач.
Которым он оказался в этой новой жизни.
Сначала Сёмина не просто тошнило, а выворачивало от его новой работы.
Хотя профессиональные навыки откуда-то у него были. Даже неплохие.
- Рука набита! – хвалили коллеги.
Со временем Сёмин понял, что и эта работа, как и многие другие, - монотонный, рутинный процесс.
И втянулся.
Не сразу, постепенно, со скрипом, через не могу.
И попустило.
По крайней мере, исчезло внутреннее сопротивление и неприятие происходящего.
Он даже стал неплохо разбираться в породах собак.
Теперь безошибочно мог отличить йоркширского терьера, небольшого по размерам, но с душой смелого воина, от весельчака джек-рассел-терьера и, тем более, устрашающего на вид, но доброго внутри стаффордширского терьера, добермана от ризеншнауцера, дружелюбного жизнерадостного хаски от сильной, но послушной овчарки, флегматичного мопса от такого же неторопливого бассет-хаунда.
Особенно уважительно он относился к большим собакам.
Таким, как дог, ньюфаундленд, алабай. Почему-то, попадая в ветлечебницу со своей нежданно нагрянувшей бедой, эти огромные псы как правило тушевались, жались к ногам своих хозяев, и очень недоверчиво относились ко всем лечебным манипуляциям.
Успокаивая их как малых детей, Сёмин всегда придавал своему голосу добрые, ласковые нотки, интуитивно пытаясь внушить животинке, что он не какой-то там бабай, а всего лишь доктор, почти Айболит.
А потом произошёл тот случай.
Её звали Альма.
Красавица-колли.
Была, наверное, в молодости.
К ним её привезли обмотанной колючей проволокой. Проволоку боялись снять, потому что собака тут же начинала жалобно скулить, - острые концы впивались ей в тело.
И когда Сёмин посмотрел в её глаза, - хотя обычно старался так не делать, он вдруг понял, что во чтобы то ни стало об обязан!обязан! спасти её.
Потому что в этих глазах, казалось, отражалась вся жизнь этой несчастной суки, - счастливое, сопливое, пахнущее матерью детство, подростковый задор и энергия, первые любовные игры, радость материнства, утрата хозяина-кормильца, беспросветное, голодное существование на улице, издевательства и мучения от своры подростков-садистов, и невыносимая, ужасная, сидящая во всем теле боль, боль, боль…
Когда через неделю после серьёзнейшей операции Альма стала отходить и оживать, как-то утром, встретив уже привычный благодарный взгляд, Сёмин вдруг с удивлением понял, что он уже не хочет возврата к прежней, такой дорогой для него жизни.
Отпустило его.
Да, похоже, там было интересней, веселей, комфортней.
Наверное.
Но одновременно, - холодней, рациональней, бездушней.
Там не было того, что он нашёл здесь.
И что нашло его.
И еще.
В чём Сёмин не хотел признаваться даже самому себе.
Он боялся и страшился возврата.
Потому что невзирая ни на что, он хорошо помнил те глаза.
Как пелось в старинной песне, - эти глаза напротив.
То серые, то голубые, то вспыхивающие вдруг другими, грозными, или наоборот, смешливыми оттенками.
Но всегда такими, в которых хотелось раствориться.
Потому что во всём мире они видят только тебя.
Как Альма.
А что удивительного?
Суки - они такие.