Юра Дзоз : Развилка

Понедельник.
Утро.
Жора видит солнце, будто впервые.
Отходники.
Колотит.
Плохо, плохо, плохо, совсем плохо.

Город просыпается, начинается новый, летний погожий, совершенно особенный день. День освобождения. Квартиры. На поиск нового жилья нет ни сил, ни денег. Так что через какие-то несколько часов Жора станет бездомным. Солнечный свет режет шторы. Жора собирает вещи и едет вокзал, и садится на поезд. Боковое место в плацкарте — вот последние деньги. Он убегает. Он бежит. От залитых алкоголем наркотиков; от съёмных квартир и случайных связей. От долгов.

1.

Жизнь на профсоюзной базе отдыха под Одессой не казалась, а была «малиной». Хибара из досок полагалась Михе, старому другу, по должности, поскольку тот работал поваром в столовой базы, и благодаря этому, Жора жил и неплохо питался за счёт профсоюза металлургов и горняков.

В тот день, они купались в море, пили домашнее вино и курили траву. Вечером пошли в бар на пляже; Жора впервые встретил Лизу: подошел и сказал, что любит её. Сказал — смотря в её игривые, красивые глазки своим хлоднокровно-укуреным взглядом, что всю свою никчемную жизнь любил только её одну. И она рассмеялась, ведь это было смешно. А потом спросил, как её зовут. Милая девочка, блондинка в белом платье. Лиза. Неделю спустя, эти двое разбили на берегу палатку, поселились на пляже. Вечерами, Миша наведывался к ним; трое расстилали у моря покрывало, пускали по кругу косяк, и смотрели на звёзды.
— Мне думается, ребятки, что голова — цензор сердца; всё что хочет сказать человек, рождается у него в сердце, неважно, ужасное или прекрасное, — главное, такое как есть. Потом это «проходит через голову», осмысливается и — всё меняется. Люди говорят совсем не то, что изначально хотели сказать. А мы с вами говорим сердцем. Напрямую, минуя голову. Такая себе контрабанда общения.
— Миша, ты славно накурился
Смеются.
— Плохо только, — Говорит Лиза, — что скоро всё это закончится. Все вернётся на свои. Всё станет так, как было раньше. Наступит осень. Мы разъедемся по своим, и, наверное, уже не увидимся.
Лиза имела обыкновение изъясняться оборванными фразами.
— Осени не будет никогда! – сказал Жора.
— Ну, — подтвердил Миха, — не будет. На хуй нам осень?! Останемся здесь, построим хижину, посадим дурь, будем питаться рыбой и фигачить чаек. Кто-нибудь пробовал чайку? Я — нет. Они большие, как раз нам на троих. А ты будешь об этом писать. Ты же хочешь стать писателем, вот, будет тебе материал.
— Ты хочешь стать писателем? – спросила Лиза.
Не обращай внимания. Он удолбался.
— А что, отличная тема получится. Вроде «Записок охотника» Тургенева. Только у нас будет «Записки охотника на чаек».
- Записки Чайхотника?
- Записки Чайхотника! Да!
— Ты пишешь… Я не знала.
— Ляпнул ему как-то по пьяни.
— Не, Лизочка. Собирается. Гонит он всё.
Миша смотрит на Жору:
— Слушай, когда начнёшь писать, не забудь вспомнить о том, как мы тут жили. Парочка, их друг, всю ночь напролёт пыхтят, и на море пялятся. А! Вот это сюжет! Литературный артхаус! Это вроде как Леннон с Йоко в постели во имя мира лежали, так и мы тут за него же сидим. Заплетёшь там, вроде мы не просто так сидим, а за что-то боремся.
- Не, лучше правду.
- Что мы балду гоняем?
- Ну…
- Нет. Так просто нельзя, нужно завернуть как-то. Давай как в «Дивном мире», Хаксли: мы, типа, дикари, а этот пляж - маяк в котором мы заперлись от шизоидного общества. Как думаешь?
- Думаю, это и есть правда.

2.

Лиза уехала через неделю. Эти двое обещали писать друг другу, но в последнюю ночь нарезались в стельку и забыли обменяться адресами. Ели держась на ногах, Жора посадил свою любовь на утренний автобус и смотрел, как колымага превращается в черную точку на дороге.
Жора не грустил, Лиза тоже не особо тоскует — несомненно.
Их встреча была рождена для того, чтоб стать воспоминанием.

3.

Сезон подходил к концу. С каждым днём отдыхающих становилось меньше, пляжи пустели.
Каждый вечер, Жора с Михой сидели у своей хибары, пили пиво, провожали отъезжающие автобусы и думали, куда двигать дальше.
Жора не хотел возвращаться домой, не хотел искать работу, не хотел снимать жильё, не хотел селиться у родителей, не хотел видеть тех, кому должен, и не хотел от них прятаться. Миха дорабатывал последние дни и тоже в родные края не особо не спешил.

4.

Жора вспомнил о своем приятеле, звали этого человека Татарин. Подлинного имени Жора не знал, и ни разу не слышал, чтобы кто-то называли иначе этого царя природы. Татарин – художник и шаман, который жил и здравствовал на Кинбургской косе 1. Его картины — шедевры, британские коллекционеры бояться за них, покупают на аукционах. Татарин в Лондоне не бывал, он — неизвестная «звезда», живущая у моря, наедине с природой и своим миром.

Они познакомились на психоделике, в лесу, под Одессой; играла странная музыка, тут и там бродили бородачи в пёстрых рясах, они ели грибы и смеялись, как дети; или молчали, покачиваясь, как сатирики. Татарин, пообщавшись, пригласил Жору к себе на косу (редкость большая), и тот гостил у него. Неделю.

На прощанье, Татарин, заставил Жор пообещать, что когда-то, тот навестит его снова.
- Я знаю, куда мы отправимся, – сказал Жора. – Открой ещё пива.

5.

Катер отправлялся в три дня, оставалось пару часов на покупку провианта, и гостинцев: чай, колбаса, коньяк, вода и пиво. Миха взял две пачки батареек, заявив, что, в отрезанных от мира местах, энергия всегда они кстати.

6.

Татарин жил в старом кирпичном доме в пяти минутах от моря. К дому вела песчаная дорога, по обе её стороны росли дикие маслины и всякие разные кустарники.
Дверь не открыли, никого не оказалось дома.
На пляже (как оказалось), Татарин, по колено в воде, в разодранных шортах и в соломенной шляпе, рыбачил.

— Здорова! Татарин!
Жора бежал по песку и кричал.
— Лещ идёт, прикинь!
Татарин повернулся к Жоре и сказал, словно тот минуту назад отошел за пивом.
— Прямо с берега! Зацени гиганты! Давно не видел, чтобы так, с берега, косяк какой-то или что!?
— Татарин, как дела, что нового?
— Какие нахер дела?! Лещ на спиннинг прёт! О! Смотри! Оооооо! Цепенууул!
Татарин стащил с крючка пойманную рыбу, наживил, и закинул лесу обратно в море.
— Решил навестить тебя, старик. Обещание сдержать. Я с корешем, это Миха.
Татарин достал из кармана ключи и бросил Жоре.
— Располагайтесь и подходите. Или отдохните с дороги. Как хотите, в общем. Пока так идёт, я ловить буду, после подойду. Такое дело не часто, сами понимаете.
— Мы тогда тебя дома подождём.
Татарин не ответил.

7.

Во дворе гуляли: две курицы, петух, и гусь. Ещё там было костровище, деревянный стол с лавочками, колодец и гамак.
Дом представлял собой холостяцкую берлогу из трёх комнат и кухни. В одной комнате Татарин сделал библиотеку. Получилось нормально так книг, до самого потолка. Там же стоял компьютер, стереосистема, и диван. Стены второй комнаты сверху донизу были увешаны картинами разного размера. Они, словно разноцветные фигурки тетриса, прислонялись одна к другой. Вся стена была одной, но состоящей из множества, картиной.
Жора и Миха вышли на улицу, сели на лавочку и открыли по пиву. Беседуя о всяком, они и не заметили, как открылась калитка, и, уверенной походкой, во двор вошла розовощекая блондинка в выцветшем сарафане. На вид ей было лет тридцать.

— Привет малыши, пивко мантулите?
—Угощайся. — Миша протянул гостье банку.
— Спасибо. А Татарин де?
— Рыбу ловит.
— А вы в гости приехали?
— Ага.
— Мальчики, тут такое дело, мне нужно шкаф передвинуть. Поможете?
— Нет проблем, – отозвался Миха. - Иди далеко?
— Рядом.
— Ты иди, Миха, а я останусь. Вдруг Татрин вернется, а нас нет.

8.

Они ушли.
Вскоре вернулся Татарин:
— Десять штук! Смотри, какие красавцы! У нас будет отличный ужин!
Он вывалил на стол груду рыбы.
— Пиво будешь?
— Давай. А где твой друг?
— Тут дамочка заявилась, блондинка, попросила помочь шкаф перенести.
Татарин подавился пивом.
— Когда они ушли?
— Недавно, а что?
— Бежим. Быстро!
Татарин вытолкал Жору за калитку и они побежали куда-то по песчаной дороге.
- В чем дело?
Но Татарин только повторял:
- Только б не опоздать. Не опоздать!
Вдали показались дома.
К одному из них шел здоровенный мужик.
- Опоздали, – выдохнул Татарин, останавливаясь.

*
Вечером, Миха рассказал, что с ним случилось:

Заходим мы с ней в дом, я говорю: «Показывайте, где шкаф». А она мне: «А у меня его нет!». И Смеётся. И дверь на ключ, — и одним махом сарафан свой сняла! Смуглое от загара голое тело. Улыбается, идёт на меня и говорит:
— Чего смотришь, глупенький. Иди ко мне, малыш.
Я замер, что делать не знаю. И тут она как заорёт во всё горло:
— Хватить пялиться баран! Трахни меня! Отшарабань прямо на этом столе! Давай малыш, давай!
Я рефлекторно попятился назад. От моего замешательства она пришла в дикий восторг и заорала ещё громче:
— Куд-а-а?! Куда собр-а-ался котик?! А киску забыл покорми-и-ть?!
Выкрикнув это, она ринулась на меня как солдат в атаку. Тут я подумал: «Хоть крыша и протекает, но тётка-то в целом нормалёк, так что чего уж там».
Она кинулась на меня, штаны содрала — и давай сосать. И всё вроде хорошо. Но тут врывается этот лось.
Она увидела его, и орёт:
— Ваня! Ванечка! Он изнасиловал меня! Ваня! Этот урод заставал меня сосать! У него пистолет, Ваня! Убей его! Убей!
И давай рыдать.
У этого глаза навыкате, со рта пена, всё как полагается:
— Наконец-то я тебя застал, – достаёт из-за пояса тесак, каким только говяжьи туши разделывать, и на меня: - кончу суку!

*
Жора с Татарином подошли к дому, и хотели заглянуть в окно, но оттуда, им навстречу, вылетел абсолютно голый Миха. Вылетел — и понёсся по степи как молодой жеребец, а за ним, только через дверь, этот дылда, с тесаком.
Жора с Татарином тоже побежали. Татарин кричал Михе:
— Миша! Ко мне беги! К калитке! Поворачивай!
А этот обернулся — и за ними. Хорошо, он весом килограмм сто двадцать, выдохся быстро; Татарин с Жорой успели во двор, и дверь за собой захлопнули. Миха двухметровый забор одним махом перелетел. Муженёк в дверь молотит: «Убью! Всех пидары замочу на хер!» А когда стал тесаком замок ломать, Татарин достал ружьё, несколько раз в воздух пальнул, и кричит:
— Вали на хуй Ваня! Бухать завязывай, мозги в порядок переведи, и нимфоманке своей объясни, чтоб на людей не кидалась. Ещё раз тебя с ножом здесь увижу — чердак снесу.
За воротами стало тихо.
— Ушел.
Жора налил Михе стакан коньяку.
Тот надел трусы, выпил залпом, и спросил:
— У вас тут все такие?
Татарин улыбнулся:
— Почти. Тебе мама не говорила, что нельзя с незнакомыми тётями уходить?
— Не, серьёзно. Татарин, что это было?
— Местные знаменитости. Она — трахает всех, кого к себе домой затянет, и специально подгадывает, чтобы он застукал. Ему назло. Она от этого особое удовольствие получает. А у него на этой почве, плюс бухло, крышу рвануло: всё её любовников ловит. Буйные шизики, короче. Здешние о них знают, давно внимания не обращают. Она для своих спектаклей заезжих отлавливает. Ладно, больше он сюда не сунется, давайте рыбу жарить.

Стали готовить ужин.
— Вовремя приехали. Завтра уже не застали бы, уезжаю.
— Куда?
— На Тендру. Отсюда минут десять на моторке. Я там с Мурым охочусь. Я б вас с собой взял, но Мурый молчальник, нелюдимый совсем. Всех вместе обратно отправит. Оставайтесь, и будьте как дома, а послезавтра, я вернусь. Если что, ключи под коврик кладите.
— Ладно. А этот чудик точно к нам не полезет?
— Точно. Но если вдруг станет — ружьё здесь, пальни в воздух, и он убежит.
Рано утром Татарин уехал. Жора и Миха остались одни.

9.
Они пили целый день: сначала пиво, потом коньяк.
Прохладное сентябрьское море не давало превратиться в хлам. Вечером разожгли костер и жарили соевые сосиски из местного продуктового ларька. Кроме них на берегу никого не было, по золотистому песку гуляли чайки, садилось солнце.
Миха тарахтел как заведённый:
— Вот это — настоящая жизнь. Я делаю только то, что хочу. Я сам себе хозяин, а значит, я всё могу. Абсолютно всё! Я гуляю по небу пешком, смотри, это звёзды у меня под ногами! И никто, никогда, не загонит меня в это стадо! Я много об этом думаю. Я не вернусь домой. Ведь мне в жизни мало нужно. Один старый панк как-то сказал: «У меня нет особых предпочтений. Я предпочитаю пять долларов трем». Вот и у меня так: кусок хлеба, банка пива. Мне нужна свобода, без неё я сдохну. Это единственное, что я про себя знаю наверняка.
— Согласен.
— Вот Батя мой, к примеру, обычный мужик, работяга, всю жизнь на одном заводе вкалывал. Только о работе и говорил: выполнили план, не выполнили план, наработки, производство, и всякая такая мура. В пять подъём, в десять отбой, по выходным — дача. И всё с надломом таким, всё внапряг. Домой приходил злой, как собака, на меня орал, на мать. Вроде это мы виноваты, что он с утра до вечера на говно по пустякам исходит. Он вроде для нас старался, но нас этим и прессовал. Мне кажется, он ни одного дня своей жизни не был по-настоящему счастлив. Он многому меня научил.
— Знаешь, — отвечал Жора, — я одного чувака знал, так он в 42 года собственную смерть инсценировал; родные труп опознали, все дела, а он, документы новые купил, и пустился по миру путешествовать. Я его в Крыму встретил, так он пешком на Алтай шел. Через три года, говорит, доберусь, прикинь. Я спросил его: «С какого перепуга ты всё это замутил?» Деньги ведь есть, (он хозяином крупной корпорации был) чего не хватало? А он мне: «Да надоело всё до смерти, а по-настоящему умирать страшно».
— Он просто не смог из той каббалы вырваться, в которую я впрыгивать не хочу.
— Может и так, не знаю.
Продолжал Миха
— Я ведь тоже бегу от своей «нормальной» жизни, думаю, она, эта ссука, могла бы быть и комфортной, и удобной. Но комфорт — ограничение свободы. Сдерживающий фактор. Вот врубись: живешь в квартирке, которую в кредит взял. Работать должен, чтобы её выплачивать. И место потерять боишься. И вынужден, всяких уродов слушать, и кивать на то, что неправильным считаешь. Иначе комфорт свой потеряешь. Себя предаешь. Так эта система изо дня в день отучивает тебя за своё слово стоять. Отучивает бороться. Комбинат, короче, форменный, Кизи, помнишь. В конечном счете, ты готов с чем угодно соглашаться и любые правила принимать. Только вот ты этот, уже не ты. Этого я боюсь.
Взошло солнце и они пошли спать: задернули шторы, закрылись на замок — и вырубились.

10.
Сквозь сон, Жора услышал стук. Кто-то ломился в ворота. Он посмотрел в окно: через забор лез мужик. Жора достал из шкафа ружье и вышел на крыльцо. Мужик спрыгнул на землю, повернулся, увидел Жору с ружьем, и закрича:
«Не стреляй, мужик, дело есть!»
Жора опустил ружьё.
Гость багряный совсем, труситься, похмелье. За сто пятьдесят коньяка, он рассказал, что, всю ночь пил с главой игривого семейства соседствующих любовников, к прекрасной половине которого, Миха, недавно нанёс визит. Гостя звали Нестор. Нестор также сказал, что Вася, ходил к своему брату, местному участковому, и составил заявление об изнасиловании супруги. «Деньжат хочет срубить» — уточнил Нестор, и добавил, что пришел предупредить гостей, что дело их дрянь и лучше б им валить. Катер отходит через два часа, — уведомил Нестор, — а следующий отчаливает завтра.
Жора растолкал Миху и всё ему объяснил.
Нестор согласился провести до катера огородами, получил ещё бутылку пива — и воссиял лучезарно.

Татарину оставили записку.
Бог, как говорится, располагает.
Планы прожить на косе до октября вылетели в трубу.
Нежелание возвращаться домой осталось.

11.
Моторка неслась к берегу.
Жора и Миха смотрели на воду пустыми взглядами.
— Какие планы?
— Понятия не имею. У меня знакомых здесь больше нет. Нужно денег, хоть бы на билеты домой раздобыть.
Известие о возможном возвращении домой удручало.
Они шли по берегу, тащили на горбу сумки и пили почти горячее пиво.
— Есть у меня подруга в Одессе. Встречались, когда там жил.
Вдруг сказал Миха.
—Арес помнишь?
—Если не переехала.
—А деньжат она нам сможет одолжить?
—Наверное. Она — богатая, деньги не особо считает.
— Это подходит, — сказал Жора, и они зашагали быстрее. — Только ты понастырней, без денег не уходи, а то нам до Киева автостопом ехать придется.

12.
Многоэтажный дом в центре Одессы. Закрытый вход. Консьерж. Домофон.

— Здравствуйте, Алина дома?
Кто спрашивает? Старый знакомый, Михаил с Пересыпа.
Через несколько минут спустился стероидный качёк. Слащавый, как баба, блестит весь, будто полиролью для мебели натёрся. Из тех, кто фотографирует и выкладывает в сеть свой накаченный торс.

— Шо надо?
— Алину.
— Я её муж.
— Круто, а она где?
— А ты, чухан, кто такой? Что тебе от моей жены надо?
Тут, надо сказать, качек был прав.
Выглядели посетители зачуханно.
— Поговорить с ней. Пусть она даже папы римского жена.
— Мне говори, я передам. Она не любит с посторонними общаться.
— Слушай, дядя, ну позови девушку, тебя ж просят.
Вступился в разговор Жора.
— О! Ещё один чмырдяй вылез.
— Повтори, пожалуйста ещё раз, что ты там из своего припудренного ротика извлёк!? Ближе подойди, я тебе на ухо шепну, что тебе сделать нужно.
Прямой в лоб.
Увернуться не вышло, лапища здоровенная.
Миха подоспел.
Великолепной двушкой оттеснил муженька на задний фланг.
— Миша! Максим! Что здесь происходит! — На пороге возникло миленькое создание в розовом халатике с капюшоном. Она злилась и громко сопела от волнения.
— О, Алинка! Привет!
Воскликнул Миха радостно, стряхивая после удара руку.
— Мне поговорить с тобой по очень важному делу нужно.
Алина на подошла к качку. Интенсивно гладя его по голове, она что-то шептала ему на ухо. Он бросил на пацанов свирепый взгляд, и ушел.
— Бойкий у тебя кавалер, отличный парень! А какой правый хук!
По взгляду Жора понял, что настроение у Алины не игривое. Миша отвёл её в сторону. Они стояли к Жоре спиной, но он слышал их разговор:
— Чего тебе?
— Слушай, тут такое дело, я в Одессе случайно оказался, и в неприятности попал. Одолжи денег, а? Я домой доберусь – сразу вышлю.
Она посмотрела на Мишу долгим презрительным взглядом.
— На кого ты стал похож, Миша? Посмотри на себя? Был такой милый мальчик!
— Да я, блин, только с Кинбурна, с леса, понимаешь? Там неприятности случились, пришлось валить быстро, даже умыться не успел.
Алина только качала головой, как куколка.
— Нет, ты посмотри на себя, ходишь по городу с какими-то оборванцами! Грязный, просишь денег. От тебя перегар на километр! Я не дам тебе денег, Миша. Но этим я помогаю тебе, а не наоборот. Тебе нужно устроиться на работу, и начать вести нормальную жизнь! Пусть мой отказ будет тебе стимулом…..
Миха развернулся и пошел прочь.
Жора шёл следом.

13.

Они сидели на лавочке (недалеко от Оперного театра), и смотрели на голубей.

— Ты представляешь, какая сука! Ни дня не работала, никогда ни в чём не нуждалась! И она, мне, нравоучения тележит! Найти работу. Она вообще понятия не имеет, как работу искать? Как без мазы жить. Без папиного звонка. Когда тебя никто не знает и триста лет ты никому не нужен. Она вообще не в реальности живёт, а в коконе своем, семейном.
— Хуй с ним, успокойся. Её жизнь уже наказала. Она же за этим дятлом замужем. Он, к гадалке не ходи, прёт ещё пару спортсменок после своих тренировок. Она ему для карьерного роста нужна. Ты лучше поделись соображениями, что делать будем? Ещё какие-то мысли есть?
— Нет!
— Ладно. Но всё равно не расстраивайся так, слышишь?

Миха не ответил. Они были в центре большого города, почти без денег, без жилья и без знакомых, но главное — теперь, у этих двоих не было ни одной идеи, подсказывающей, как из этой жопы вырулить.
Хотелось есть.
Около часа просидели молча.
Потом, вдруг, Миха улыбнулся, посмотрел на Жору и сказал:
— Нам не нужно сидеть здесь и впустую тратить время. Давай купим поесть, насколько хватит денег, пойдём на трассу — и будем «голосовать». У нас есть палатка! Если что вдруг, сможем заночевать в лесопосадке. Рано или поздно уедем.
Других вариантов не было.

14.
Купили хлеб, воду, четыре плавленых сырка и спички.
Добрались до границы города, стали ловить попутку.
Миха поднял руку, почти сразу, с грохотом затормозил груженый металлом «КамАЗ».
За рулём сидел коренастый мужик без трёх пальцев на одной руке, весь в корявых татуировках. Он согласился подбросить до Кировограда — а это добрая половина пути. Вымпелы (штук сто, не меньше) облепили лобовое стекло; выцветшие фотографии тёток с сиськами и спортивных машин — остальной салон, как вокруг водительского места, так и на стенах.
Воняло потом и табаком.
Водила, разговорчивый весельчак, ржал громко — и буквально со всего что видел перед собой. Он говорил, смеялся, и харкал в окно.
Миху с Жорой он называл «архаровцы».

— Гуляем, архаровцы, заблудились?
— Ага.
— Золотое время, понимаю. Я тоже будь здоров пошарился. После дембеля, мы с Пашкой, весь союз прохерачили: от Камчатки до Каспии. На поезде, правда.
— Не, мы по месту.
— А с нами чего только не случалось! Пашка один раз нажрался, и в общагу к невесте пролез — в окно. Но этаж перепутал, и к комендантше вломился. А она, с перепуга, сковородкой его отрихтовала! Так он чуть обратно не выпрыгнул! Ох, и ржал я с него, умора! Всю общагу на уши подняли! Да, Пашка постоянно в истории влетал, бухал, сука, как черт. Однажды в Ялте с капитаном знакомым встретился. С одного города. Засели квасить. Я к барышне ушел, а Пашка, в каюте у него вырубился, и в Батуми с ним снялся, конь педальный. Просыпается — в открытом море! Прикинь! Мне телеграфировал в порт, так я за ним поездом выехал.
Такие вот истории Вован (так звали водилу,) и рассказывал по пути следования.
И смешно и интересно было его слушать.
А потом, Ваван сказал:
— О, вот и Любашка, как раз вовремя! Пошли архаровцы, трохи червячка заморим.
КамАЗ остановился у придорожной, называлось заведение «У Любаши».
— Не, вы идите, кушайте, а мы тут подождём.
— Ну, мы не голодные.
— Пошли, говорю. Угощаю! Тут столовка классная, я Любашку сто лет знаю, нормальная бабца, с херни не готовит. А за то шо голяки, понимаю, сам такой был.

Кушать хотелось сильно.
И блистательный, покоцанный, прокуренный, беспалый и переполненный историями мужик угостил Жору и Миху борщом, картошкой с котлетами, а также заказал по сто пятьдесят водки, по куску пирога, и кофе. Вован знал, что больше никогда не увидит этих ребят, просто хотел помочь им, помочь ближнему.
Остальную дорогу парни проспали.

15.
Вован остановил КамАЗ на пустынной развилке.
Вокруг — ни людей, ни машин.
— Всё, архаровцы, здесь мне налево сворачивать. Там остановка, это выезд на киевскую трассу. Можете тачку ловить, или пешком часок прогуляться — там машин побольше будет, быстрее поймаете.
За остановкой дорога ныряла в лес.
Жора и Миха от всей души благодарили Вована.
— Да ладно вам, епту, нехер ветер мусолить!
Ответил дальнобойщик и КамАЗ исчез в клубах пыли.

— Встречая таких людей, я начинаю верить в человечество!
— Пошли, прогуляемся часок.

16.
Жора и Миха шли по обочине лесной дороги, и не знали куда им идти и сколько ещё пути осталось.
Вскоре увидели деревянную беседку, такую, что строят у дороги, чтобы водители могли остановиться и перекусить. На ней была табличка: какое-то там лесничество.
— Отличное место! Давай поставим палатку и переночуем здесь.
— Ага, попутчиков ведь ночью не берут, а до утра на трассе в лом торчать.
— Отлично! Можно в спальниках прямо в беседке на лавочках лечь. И для костра место есть.
Бросили вещи, отправились в лес за дровами. Сухие мелкие ветки быстро загорелись, костёр затрещал.
Ночь была тихая, а небо звёздное.
Жора и Миха сидели у костра и смотрели в темноту леса.
— Хорошо, всё-таки, что мы вот так с тобой путешествуем. И даже то, что мы посреди леса застряли — тоже хорошо.
— Не самый плохой вариант, сидеть сытым у костра ночью. Ни суеты, ни напряга, только ветки трещат, и мы с тобой словами перекидываемся. Я от этого настоящее удовольствие получаю.
— Настоящее удовольствие… а знаешь, кстати, почему мы с Алинкой расстались? Она всё время меня куда-то с собой тащила: на приёмы, тусовки всякие, дни рождения. Один раз даже на похороны ходили, а я и покойника даже не знал.
— И как вы расстались?
— Ну, на всех шабашах этих, на которые она меня таскала, я должен был улыбаться, как идиот, пить шампанское, от которого, у меня живот болит, и поддерживать разговоры на неинтересные мне темы. Они там, в основном, друг перед другом пыжились: кто какую тачку купил, кто и где отдыхал, кто кого и как трахнул. Видно было, что детишки богатых родителей, и всё то, о чём они, так гордо толкуют, всего лишь отчёт о тратах их карманных денег. Скучные. Глаза у них пустые — и остывшие, как у стариков. В свои двадцать с лишним они устали иметь всё что захотят.
— Ну и как ты с ними сладил?
— Никак. Просто садился за дальний стол, и в окно смотрел. Я от этих закрытых сходок никакого удовольствия не получал.
— Её, я так понимаю, это не устраивало?
— Нет, не устраивало. Её аж колотило всю. Цвета меняла, как хамелеон. Подбежит ко мне, поругается, опять свою лыбу резиновую нацепит, бокальчик в руки, и обратно к дружкам своим. И так целый вечер: ко мне — в «краску» — от меня. Я ей говорю: «Давай я уйду, нечего мне здесь делать». А она только головой трясет: нет — и всё. Зато потом, когда домой возвращались, она мне за всё высказывала: что я её позорю, что ей за меня стыдно, что у всех парни как парни, а у неё чучело какоё-то. Я пытался напомнить, что ехать не хотел, но она не слышала. Потом успокаивалась, эта маска с неё слетала, и она становилась той Алинкой, с которой я когда-то познакомился. До следующего выезда. Я никак понять не мог, зачем она этот маскарад устраивает? В чём прикол? Деньги есть, живи в своё удовольствие. Зачем выдавать себя за другого и вести себя не так, как обычно себя ведёшь? Я думаю, если человек, когда расслабляется с друзьями, маску надевает и другим становиться, то, неверное, не особо он и отдыхает. В общем, в ней уживались два разных человека. Один меня любил, второй — ненавидел. И один раз, когда мы с очередного такого цирка возвращались, она сказала мне, что больше не может это терпеть. Что про неё уже слухи распускают, и меня все высмеивают. Поэтому нам нужно разойтись. Я не стал спорить, а она заплакала. И громко так, прямо в машине рыдала и повторяла: «Ну почему ты такой, ну почему такой!»
И всё на этом.
— Тусовка решает всё, Мишаня. И она, как видишь, сердцу вполне свободно приказывать может. Ты, ей Богу, благодарить её должен за то, что она тебя бросила.
— Тихо! Слышишь?
— Мотоцикл, вроде. Похоже, к нам приближается.

17.
Свет фар.
Возле беседки остановились три мотоцикла. Харлеи.
— Тут занято.
Сказал один.
— Двое суток нормально не спал, вырубаюсь.
Ответил второй.
Жора и Миха подошли ближе.
Три байкера, бородатые, как солисты ZZ Top. Кабаны в косухах.
— Добрый вечер.
Поздоровался Жора.
—Привет.
— Можете здесь остановиться. У нас палатка есть, мы можем в ней спать.
Перекинулись парой слов.
Подъехали к беседке.
Заглушили моторы.

Познакомились. Оказались нормальные ребята, настоящие мотоциклетные отморозки, живущие на двухколёсных машинах. От них пахло машинным маслом.
У костра сидели вместе, пили пиво, и разговаривали:

— Мы в Одессу, – говорил, по-видимому, старший из них, Саня. – Там мероприятие, мы работаем. Аппаратуру настраиваем.
— Что за аппаратура?
— Звук. Мы с Коляном — звукорежиссеры, а Ник – звукооператор. Площадки для концертов готовим, для фестивалей всяких.
— А вы чего здесь застряли?
— Домой возвращаемся, в Киев. Автостопом добираться пришлось.
— Дунем?
— Конечно!
— Ник, доставай свой саквояж.
Ник достал из саквояжа пакет с травой, и папиросы.
— Мы в этой беседке часто останавливаемся. Отдохнуть пару часов, покурить и съесть чего-нибудь.
Саня и передал Жоре косяк.
— А мы случайно набрели, высадили недалеко отсюда. Переночевать решили — и с утра на трассу.
— Хорошая трава.
Заключил Жора.
Ник смеялся.
Ночь летела вперёд.
Разговор перетекал из темы в тему.
Жора и Миха вспомнили приключение на косе. История вызвала восторг и бурю смеха. Байкеры рассказали, как Ник, однажды, трахнул молодую жену начальника ГАИ. Тот их застукал. За Ником потом все патрули города гонялись. Ещё они рассказывали о фестивалях, где они звук настраивали, а потом отрывались.
Появлялись новые и новые папиросы. Костёр горел ярко. Самый молчаливый из байкером, Колян, отключился у самого костровища.
Жора с Михой установили палатку, им подсветили фары мотоциклов.
Жора влез в неё и уснул, сразу же.
Миха остался у костра, Ник и Саня — тоже.

18.
Рассвет.
Миха растолкал Жору:
— Пойдем
— Блин, дай поспать сволочь.
— Не, не, не могу, вставай. Дело важное.
Жора продрал глаза, съежился от холода, и сел в палатке:
— Говори.
— Я с Саней этим всю ночь трындел. У него бессонница. Говорили мы с ним. О многом. Мы с ним похожи. Очень. Он, в общем, обмолвился, что им в банду механик толковый нужен. А я ж, не только повар. Я, до десятого класса, каждое лето, с дядькой в гараже проводил, любой движок с закрытыми глазами до винтика разложу. Он предложил мне к ним идти, механиком. Я согласился. Ты ж меня лучше меня самого знаешь. По душе мне это, понимаешь. Я с ними, брат, поеду. Прости. Мы тебя до трассы нас довезём, и на машину, до самого Киева, посадим.
— Ладно.
Миха светился от радости. Он нашел свой дом.
— А я, как думаешь, правильно делаю, что с ними двигаю?
— Вы, блин, ночью у трассы посреди леса встретились. Это судьба, Мишаня. Правильно ты всё сделал, механик в мотоциклетном таборе — это твоё.

19.

Три мотоцикла неслись в сторону трассы. От грохота двигателей в небо поднимались стаи птиц. Отполированный металл блестел на солнце. Они становились на трасе, возле строй автобусной остановки.

— Здесь быстро поймаем
Саня и заглушил мотор.
Байкеры откинулись на задние дуги своих мотоциклов, Жора и Миха пытались поймать попутку.
Вскоре, остановился старый «Икарус». Табличка на лобовом стекле говорила, что он направляется из Николаева в Киев.
— Так у меня ж денег нет! - Опомнился Жора.
— Сколько до Киева, командир?
Спросил водителя Саня.
— Полтинник.
Саня достал из затёртого бумажника новенькую сотку и протянул Жоре:
— Держи, дядя. Дорога дальняя, поесть что-нибудь купишь или пиваса треснешь.
Жора поблагодарил.
Байкеры завели моторы, отъехали чуть вперёд и ждали своего нового механика.

— Ну, давай, Жоржик
Миха, обнял Жору и забарабанил ему по спине.
— Как заякорюсь, дам тебе знать. Твой Киевский номер у меня есть.
— Пока, Михась. Ты только поаккуратней, пока в коллектив не вольёшься. Смотри, чтоб эти гориллы в угаре башку случайно не снесли.
— Ну, быстрее там!
Водитель орал
— Вас что, все пассажиры должны ждать.

*
В автобусе воняло грязными носками, дышать было сложно. Кислород в салон поступал из нескольких источников: два люка, водительское окно и пара форточек в салоне. Измученные пассажиры отчаянно пытались создать ветер всеми подручными средствами, и от этой напряженной работы, потели ещё больше.
Жора занял первое попавшееся свободное место, отвернулся, и посмотрел в окно. Раздался раскат грома, небо затягивали тучи.

Жора смо испивал ни грусти, ни радости. Снова он остался один. Соскучился по своему одиночеству. Было жарко, спокойно и хорошо в этом вонючем автобусе.
Автобус ехал вперёд.
Жора возвращался искупленным, очищенным.
Лечите душу ощущениями, а от ощущений пусть лечит душа.
Он снова не думал о завтрашнем дне и получал от этого своё особое удовольствие.
Но теперь всё будет иначе.
Неизвестно как, может ещё безумней, но точно по-другому.
Ведь время течёт.

Один знакомый как-то сказал ему, что убежать не получиться.
Жора ответил ему, что он может валить к ебеням с такой философией.
Вся жизнь побег от точки к точке и кто не видит этого – тот обречён.
Футбольный сезон окончен.
Сказал Томпсон, перед тем как размазать мозги по стенам.
Игра продолжается.
Подумал Жора, закрыл глаза и под монотонный стук дождя,
уснул крепким сном.