Алиса лиса : Нарисованное небо

Нарисованное небо


Остались память, боль, тоска
И пульс стучит набухшей жилой,
Когда их внук, мой сын - солдат
Им салютует над могилой.




Ей не было страшно, ведь их вывели вместе. Всю семью. Маму, папу и четверо братьев. Она была не самая младшая. Младший был у мамы на руках. А ей уже через год или через два в школу. Точно не знала, только разговоры слышала. Она шла, крепко держась за мамину юбку, сзади папа и три брата. Она быстро узнала дорогу, по которой их вели. Дорога на любимую полянку, где все хожено-перехожено, где знакомы все пеньки и муравьиные норки. Вдруг мама резко оторвала её руку от юбки и торопливо сказала: "Беги в кусты! Спрячься! Сиди до ночи, а потом к соседке!" Ей не хотелось бежать одной, без них. Мама сильно толкнула в спину и пригрозила: " Беги! Не оглядывайся!".
Её напугала мамина грубость и она побежала, чтоб не злить маму. Тем более она знала куда бежать. Совсем недалеко был развалившейся шалаш. Она ловко спряталась там под ветками и через них хотела посмотреть на поляну. В это время что то грохнуло . "Может дождь?" - она глянула на небо. Нет . Небо было голубым и гладким, как рисунок. Очень простой рисунок. Лист, закрашенный голубым цветом.
Она, наконец то, посмотрела на поляну. Там все было так же, но при этом что то не так. Что-то ужасно не так. Папа, мама и четверо братьев лежали на траве. Так нельзя лежать, как лежали они. Особенно мама - на спине, неудобно запрокинув голову и с раскинутыми руками. Она знала, мама любила лежать на боку, одну руку положив под голову, а второй прижимая ее к себе.
Ей вдруг стало не хватать воздуха, она стала быстро вертеть головой и взгляд сново нашел небо. Как хорошо, что небо нисколечки не изменилось. Такое же светлое и чистое. Ей стало легче.
На поляне что-то происходило. Но она уже поняла, если хочешь дышать - смотреть туда нельзя. А на небо можно. Она смотрела пока не устали глаза, а потом задремала. Открыв глаза она увидела, что вокруг пропали цвета и с каждой минутой становится темнее. Она встрепенулась: "Надо же бежать к соседке! " Ей хотелось быть послушной, тогда все будет хорошо. Она выбралась из под веток и побежала к дому. "Но к какой соседке? Мама не сказала к какой!" - она даже разозлилась.

Они жили в небольшом местечке в Белоруссии. Евреи, русские, белорусы . Евреи ходили в синагогу, русские и белорусы в церковь.
Три дома стояли рядом. Дом, где она жила со своей еврейской родней ,был посередине. Слева и справа - русские семьи. Три дома, как и весь городок, жили мирно и дружно, радуясь рождению детей и горюя уходу стариков.
Немцы появились в местечке ,подняв огромное облако пыли. Первыми ехали автоматчики на мотоциклах. За ними машины. На одной из них был рупор, из которого гремела музыка. Ей не было страшно. Было даже интересно, а от подпрыгивающей музыки, смешно. Страшно ей стало дома, вечером, за ужином, когда к ним ворвалась соседка слева. Влетела не постучавшись, не поздоровавшись, не потрепав братьев по затылку, как она обычно это делала. Соседка уверенно прошла к шкафу и вынула мамины платья. Схватив их в охапку, зло плюнула на пол и ушла.

Она конечно же знала, к какой соседке бежать. Уж не к той, которая слева. А злилась она, потому что мамы не было рядом, и очень хотелось пить. Тетя Аня, соседка справа, сама выбежала ей на встречу, быстро взяла на руки, и занесла в дом.
Она прожила там несколько дней, а последней - просидела в шкафу. Тетя Аня сказала , что так надо. Там в шкафу, прильнув одним глазам к щелке, она увидела незнакомого мужчину. Он говорил ,что ищут еврейских детей, и что убьют всех , кто их прячет. Там же , в шкафу, она впервые услышала слово "облава".
Ночью ей разрешили выйти из шкафа. Тетя Аня стала её одевать почему то в зимнюю одежду. "Так надо, так надо"- твердила соседка , снимая с её ног сандали и нахлобучивая кирзовые сапоги. Соседские дети были старше , поэтому нужного размера не нашлось. Тетя Аня надела ей две пары носок, но сапоги все равно оставались большими и болтались на ногах.
Они пошли в лес глубокой ночью. Тетя Аня объяснила , что они идут к хорошим людям, которые позаботятся о ней. Соседка неожиданно крепко прижала её к себе и поцеловала. Она тоже обняла тетю Аню за шею и прижалась губами к ее лицу. Щеки соседки были мокрыми и солеными. Но слез она не видела. Было очень темно.
Так она попала в семейный партизанский отряд, где пробыла до окончания войны.

Через много лет, в Иерусалиме, психологи, работающие с выжившими после Катастрофы, ее спросили : "Что для тебя было самым тяжелым в партизанах?"
"День объявления победы": не задумываясь ответила она, ясно вспомнив , как все начали обниматься, целоваться и быстро укладывать на телеги свой скарб. А она стояла одна и ей некуда было идти. Она посмотрела на небо. Теперь она всегда так делала, когда было страшно. Но на этот раз легче не стало. Люди вокруг разъезжались, их становилось все меньше. Еще немного и она останется в лесу совсем одна. Ей стало тяжело дышать и закружилась голова.
Её подхватила Фрида, еврейская женщина, у которой в телеге сидело уже двое своих детей. С ними она и выехала из войны. С ними она и прожила до определения в Вильнюсский еврейский детдом.
Туда принимали только с 12 лет, так как младшие группы были переполнены.
"Мне 12 с половиной": уверенно соврала она, и выдумала дату рождения.
Июль. Лето, когда тепло и не голодно. И небо чистое и голобое.
Так её там и записали, так и пошла дальше по жизни с придуманным возрастом и придуманным днем рождения.

Детдом, техникум, университет, замужество. Наконец то с ней рядом родной человек! У нее семья! Да еще просторная комната в коммуналке, в заново отстроенном Минске. И именно сейчас, обретя свою семью и дом, внутри все стало рушиться.
Поначалу неосознанно, а потом уже отдавая себе отчет, она тщательно прятала это в себе. С того самого дня на поляне. То, что стало для нее табу: нельзя возвращаться и нельзя вспоминать. Для того, чтобы кислород попадал в легкие. Для того, чтобы дышать. И именно теперь, когда вроде бы все в позади, эту выстроенную страхом плотину, прорвало.
Она стала слепнуть. Врачи разводили руками, и выписывали рыбий жир. Она старательно пила его, но интуитивно чувствовала , что нечто совсем другое поможет ей избавиться от недуга.

Они поехали туда. Три дома стояли рядом , как и раньше. Она крепко взяла мужа за руку, как когда то маму за юбку.
- Только не смей отрывать мою руку! Никогда! - выдохнула она ему на ухо.
У него и в мыслях этого не было. Он подвел её к лавочке, на которой сидела сгорбленная пожилая женщина, с опущенной головой.
Чувствуя крепкую руку мужа , она осмелела:
- Может вы знаете , как найти тетю Аню, которая здесь жила?
Пожилая женщина с трудом подняла голову, посмотрела и неожиданно протянув к ней руки сказала:
- Деточка, сапоги-то ноги не натерли?! Скажи милая, не натерли?

Они ездили туда потом каждый год. Зрение восстановилось. Может рыбий жир помог, а может то, что она научилась дышать заново. Не далеко от той поляны, организовали памятник в память погибших еврейских семей. И еще к одному памятнику они ходили каждое 9 мая. К так называемой Минской "яме". Сегодня, это мемориал памяти истребления евреев в Минске. Там муж сам уже искал её ладонь, и до синевы сжимал её пальцы. Она терпела и смотрела на небо. Каждый год оно было разное, но в какой то момент, обязательно застывало и становилось похоже на рисунок. И боль притуплялась. Уже их общая боль.

Мальчишкой, вместе с семьей, он попал в Минское еврейское гетто. Он был рыжий, её муж. Она даже любя дразнила его: "Рыжий - бесстыжий!". А в детстве, вообще, огненно рыжий. Похоже, что этот пигмент стал для него судьбоносным.
Во время войны, в гетто, не глядя на весь кошмар происходящего , люди продолжали жить. Вот и он, гонял с ребятней в футбол, когда мяч, по дороге с уклоном, укатился далеко, прямо к воротам с немцем - охранником. Он не задумываясь помчался и схватил мяч, а охранник схватил его. Мальчишка испуганно поднял глаза и увидел, что лицо немца густо усыпано веснушками, а из под каски виднелись такие же как у него, огненно рыжие волосы.
Охранник , продолжая крепко держать мальчика за шиворот, открыл тяжелую задвижку и силой вышвырнул его за ворота. Он пытался вернуться назад, но немец уже запер ворота, и положив руки на автомат, повернулся к нему спиной. Так, практически вопреки своему желанию, он оказался на свободе.
Быть может, где то в далекой арийской Германии, бегал такой же рыжий мальчик, сын этого немца? Или может вспомнил себя в детстве?...
А на завтра, всех узников гетто увели на расстрел.

Вот две не придуманные истории . Одна - еврейской девочки, спасенной русской женщиной. Вторая - еврейского мальчика , спасенного немцем.
Эти мальчик и девочка мои родители, которых к сожалению уже нет с нами. Но с нами их любовь к людям, не взирая на национальную принодлежность. И любовь к жизни, не взирая на любые испытания.
А еще я до сих пор храню папку, с моими первыми рисунками. Там нарисовано небо. Мама научила меня. Это очень просто. Берешь лист и закрашиваешь его голубым.