ivantgoroww : Одиссея

За мутным окном поезда мелькал апрельский пейзаж. Девушка, сидящая напротив, старательно уплетала лапшу быстрого приготовления, наполняя пространство купе аппетитным запахом. Я бы тоже, наверное, не отказался бы от заварной лапши, но боялся, что меня вывернет от еды. В тамбуре, под жестяной перестук колёс, я выкурил сигарету, забивая никотином голодные позывы моего желудка. Я попытался припомнить всё, что было вчерашним вечером.
Славка играл на аккордеоне “Осень” Шевчука. Кристина подпевала ему, не попадая в такт. Витёк, что-то вырезал кухонным ножом на столе. Всё остальное неясными, зыбкими кусками. Я проснулся рядом с Кристиной. В голове серым туманом ещё стоял хмель. Хищно затрещал дверной звонок. На пороге стоял Витёк. Рожа красная и опухшая, под левым глазом наливался фингал.
- Это кто тебя так приложил? – спросил я.
- А ты чего, не помнишь ни хрена?
- Неа.
- Из-за Кристинки, мы с тобой помахались. Но это херня всё, тут другое кое-что случилось.
- Например?
- Славик, повесился.
- Как повесился?
- Игорь, ты мудак, что ли? Каком кверху! Нацепил верёвку на шею и всё - привет!
- Слушай, а чего, как мы?
- Да, я сам, урывками. Помню, пособачились мы с тобой из-за Кристинки, помахались мальца. Вы с Крис ушли, а мы со Славяном допивали и тут у меня - провал. С утра проснулся у Валерки Мельника. Почесал к Славке похмеляться. Дверь не заперта, вошёл, а он посреди комнаты висит, а на столе клочок бумаги – “от Винта!”
- Хорошие дела!
- Ага, лучше не придумаешь. Надо с похоронами помочь.
- А чем помочь-то?
- Надо съездить к Славкиной матери в Кировск, рассказать ей всё, узнать, как чего? У тебя вроде отпуск, может ты к ней и сгоняешь? А мы с Крис, тут всё организуем.
- А, что, мать ещё не в курсе?
- Не знаю, в том то и дело, у меня нет её телефона, только адрес. Мусора выйти на связь с ней не смогли, надо ехать, а то сам же знаешь - мусорам всё похер.
- А как туда ехать, в этот Кировск? Далеко он находится?
- Не особо, поездом двенадцать часов, ну или чуть побольше. Вот её адрес, - Витёк протянул мне тетрадный листок. – Кировск, улица Горького, дом двенадцать, квартира четыре. Поезд туда отходит с Курского вокзала, я взял тебе билет на вечерний поезд.
Вышла из комнаты Кристина, напялив на себя мою футболку с чёрно-белым принтом Кобейна.
- Привет, Витёк, ты чего припёрся-то?
- Славик, повесился, - хмуро ответил он…

В Кировск поезд прибыл уже хорошо за полночь. Небольшую площадь перед вокзалом подсвечивали два сутулых фонаря. Возле привокзального шалмана из которого доносилась весёлая музыка, одиноко стояла видавшая виды “копейка” с жёлтой “шашкой” на крыше. Водила дремал. Полу-играла, полу-шипела сбитая волна радиоприёмника.
- Шеф, свободен?
- Свободен, - зевая сказал таксист. – Куда надо?
- Мне бы где-нибудь перекантоваться до утра.
- В гостиницу, что ли отвезти?
- Было бы неплохо.
- Садись.
Славка, Славка, как же так, зачем, дурак? Всё произошедшее казалось выдумкой. Ну, казалось бы, с чего Славику вешаться? Улыбчивый, весёлый парень и выпить с ним можно и за жизнь по душам и песенку хорошую спеть под его аккордеон, не понятно. Верно говорят, что чужая душа потёмки. Страшно подумать, что там на самом деле творилось в этой его Славкиной душе, раз до такого дошёл, раз больше выхода не видел. А может всё произошло по дури, по пьяни, кто его теперь разберёт? Только нет больше такого парня Славки и никто не сыграет на аккордеоне “Осень” Шевчука.
- Приехали, - сказал Таксист.
- Куда? – завертел я головой, отряхивая с глаз остатки полудрёмы в которую, я успел провалиться.
- Париж, блин, Монмартр, слыхал про такой? – улыбнулся он.
Наконец-то моё утраченное сознание ко мне вернулось, и я вспомнил, что нахожусь в Кировске.
- Сам же просил отвезти тебя в какую-нибудь гостиницу. Вот, она у нас в городе одна - три звезды, всё чин-чинарём, ”у Ашота” называется.
- Сколько с меня?
В тёмных глазах таксиста пробежала хитринка и он кривовато хмыкнул.
- Ну, косарь, допустим.
Я достал пять сотен и положил на приборную панель. Водила тряхнул головой, что-то пробубнив себе под нос и сгрёб широкой ладонью смятую купюру в карман.
- Ну, чего сидишь, передумал в гостиницу?
Я развернул бумажку с адресом и протянул таксисту.
- Это далеко отсюда?
- Не особо - это в центре, туда везти?
- Нет, не надо - это я так, спасибо!
- Возьми телефончик братан, если нужна будет машина, звони, меня Виталием звать.
Виталий попытался тронуться, но то ли резко бросил сцепление, то ли выжимное было уже ни к чёрту, но копейка резко дёрнулась, металлически лязгнула и заглохла. Я закурил на крыльце гостиницы над которым сверкала синими огоньками неоновая вывеска “у Ашота”. Натужно жужжал стартер “копейки”, но машина наотрез отказывалась заводиться.
- Братан, помоги, а? Давай, с толкоча – высунувшись из окна, попросил Виталий.
Мы выкатили машину с гостиничного пятака под небольшой спуск, который вёл к проезжей части. Виталий запрыгнул в машину, включил скорость, и “копейка”, чихнув, нехотя заревела. Виталий поддал газа и на красный сигнал светофора проехал перекрёсток, скрывшись за поворотом. Было что-то сумасшедшее во всём этом – тёплая весенняя ночь, Виталий, город Кировск, трёхзвёздочная гостиница “у Ашота”, мама Славика, которой мне завтра надо будет сказать, что её единственный сын повесился или не единственный? Что я вообще знаю или вернее сказать знал про Славика, ну кроме того, что он отличный парень, играет на аккордеоне и работает грузчиком на овощебазе номер четыре? Пожалуй, что и ничего. Вот, так вот, живёт человек рядом с тобой, дышит, говорит и вроде бы миллион лет его знаешь, а не стало его и рассеялось всё, как дым - будто и не было его вовсе.
Администратор гостиницы “у Ашота”, заспанная блондинка Анжелика, посмотрела на меня тяжёлыми красными глазами, а потом обратно опустила их в лежащий у неё на стойке мой паспорт. Глаза её перекатывались медленно, как большие валуны. С чёрно-белой паспортной фотографии Анжелике улыбался я, десятилетней давности. Молодой парень, который только недавно демобилизовался, отслужив два года в автобате под Саратовом, и вся жизнь у этого темноволосого юноши была впереди. Казалось ему, что весь Мир лежит у него в кармане, достаточно опустить в него руку и достать. Кажется, что он, этот парень, которым когда-то был я, жил в другой реальности - невероятно далёкой от нас галактике. Мельком я взглянул на своё отражение в зеркальной плоскости за администраторской стойкой и не поверил, что раньше, он, был мной. Мне показалось, что я всего лишь испорченная его копия, неправильный оттиск. Было ощущение, что вот-вот, и он выпрыгнет из засаленных паспортных страниц, ударит себя кулаком по груди и крикнет, как Серёжа Сыроежкин в “Приключениях Электроника” – эй, Вы, Сыроежкин - это я! И ещё, он так же скажет, что это он живой и настоящий, а я лишь его неудачная механическая копия.
- Номер двадцать, - вновь подняла на меня тяжёлый взгляд Анжелика, – по коридору прямо и направо.
Так тяжело и тягуче она вытащила из себя эти слова, что я подумал о том, как только я повернусь к ней спиной, она моментально отключиться. Мне хотелось что-то пошутить по поводу её имени, что-то, что у меня вертелось на языке, но так ничего не сказав, я взял ключ и зашагал по полипропиленовому красно-зелёному ковру к себе в номер.
“Курение в номере запрещено!” – гласила небольшая табличка на прикроватной тумбочке. Внизу, продублированная красными буквами - ”No Smoking!” и нарисованная перечёркнутая в кружочке дымящаяся сигарета. Я засунул эту табличку в выдвижной ящик и закурил. Достал из сумки пиво, которое осталось после поезда и сделал несколько глотков. В желудке громко заурчало и захлюпало. Только теперь я понял, что целый день кроме пива и сигарет ничего не ел. И теперь мой желудок настоятельно требовал исправить это недоразумение.

- Ночью спать надо! – не поднимая глаз заявила мне Анжелика, на мой вопрос можно ли в гостинице где-нибудь перекусить? - Кафе откроется в девять утра. На вокзальной площади кабак всю ночь, кажется, работает.
- Понятно, - говорю я, вспомнив избушку на кривых ножках, из которой на всю площадь разносилась музыка. – А магазин ночной? Хоть колбасы купить - при упоминании о колбасе мой желудок предательски заурчал.
- У меня бутерброд с “любительской” есть. Могу дать.
- Это было бы очень хорошо! Этим, вы меня здорово выручили бы, Анжелика!
- Можно, просто, Лика, - впервые за всё время нашего знакомства слегка улыбнулась она. Растянув в полуулыбке неприлично пухлые и манящие губы.
- Меня, Игорь, зовут.
- Я помню, - Лика нырнула под свою стойку и достала бутерброд с двумя кусочками колбасы на чёрном хлебе. Наполняя пространство приятным мясным запахом. Съеденный бутерброд ещё больше раззадорил мой аппетит.
- Спасибо, Лика, вы не дали умереть от голода одинокому страннику в ночи.
- Ещё будете? – спросила она.
Язык вроде и шевельнулся сказать - нет, но изо рта вырвалось предательское - да.
- Если я конечно не объем вас.
- Не объедите. Как там говорится? Завтрак съешь сам, обедом поделись с другом, а ужин отдай врагу.
- Значит, я ваш враг?
- Нет, конечно, будем считать, что у нас поздний обед! – улыбнулась она, навалившись на стойку и выпятив вперёд большие круглые груди. – Тем более мне худеть надо – разожралась, как корова!
- У меня пиво есть, будете?
- Не откажусь!

Лика допив пиво, выставила на стойку начатую четвертинку. Причудлив всё-таки Мир, во всех своих проявлениях. Я здесь, посреди ночи, в Богом забытом Кировске, пью водку с администратором гостиницы “у Ашота”, а где-то там, в морге, остывает Славик, который буквально вчера был жив и возможно строил какие-то планы. Во всяком случае, не собирался умирать, а потом что-то переключилось в его голове, и он накинул петлю на шею и выбил у себя из-под ног табуретку. Кто знает, может завтра и нас не станет, а может быть не станет всего Мира - наступит библейский Армагеддон и всем нам придёт крышка. Пробьют глухой дробью копыта чёрных лошадей всадников апокалипсиса по пыльным улицам Кировска. Унося в небытие цивилизацию, год за годом так старательно выстраиваемую человечеством. В один миг всё обратив в тлен. А вот Славик, видимо, не стал дожидаться конца Света и устроил себе свой собственный апокалипсис, свой собственный суд Линча, без адвоката и присяжных заседателей.
Лика показала мне фотографию детей. С экрана телефона на меня смотрели маленькие лица белобрысых мальчиков. Они были один в один, как две капли воды, похожими на мать. Пролистав дальше фотографии, я увидел хмурое мужское лицо с усталыми глазами. Такими, будто всё в своей жизни они уже видели и знали, а жизнь – это всего лишь река, текущая мимо. Чем-то этот мужчина напомнил мне Роберта Де Ниро, в роли Трэвиса Бикла из кинофильма “Таксист”.
- Это мой муж, - пояснила Лика. – Он, в полиции работает.
Водка развязала языки, мы много разговаривали, потом целовались. Я мял её мощную ляжку. Желание наливалось во мне тяжестью внизу живота. Однако, несмотря на мягкость и покорность, Лика была недоступна и все мои похотливые попытки останавливала фразой – не сейчас! И одёргивала задранное мной платье.
- Я до девяти, дети в саду, муж на смене. Приходи. Ленина четыре, квартира восемь.
Всего-то дел: разыскать Славкину маму и сказать ей, наконец-то, эти тяжёлые слова, которые я всё это время ношу в своей голове, а затем отправиться к прекрасной девушке Анжелике, муж которой в это время будет охранять правопорядок Кировска с непроницаемым и мудрым лицом. Где та грань, которая отделяет безумие от нормы? Как порой её легко не заметить. Провалиться в кроличью нору, оказаться в Стране чудес, на чаепитии у Безумного Шляпника, где всегда файф- о- клок. Если безумие станет нормой, мы не заметим, как сойдём с ума и окружающий нас Мир превратиться в сумасшедший дом.
Я поднялся к себе в номер и прямо в одежде завалился на кровать поверх зелёного покрывала, которое в свете фонаря казалось болотной тиной и меня утянула с головой эта трясина. Во сне я видел клип группы ДДТ на песню “Что такое осень”, где Шевчук, Кинчев и Бутусов идут по осеннему парку и пинают ногами листву. Только вместо Шевчука в моём сне был Славик.
Когда я проснулся в окно уже во всю светило яркое весеннее солнце. За администраторской стойкой, на которой я едва не овладел Ликой, стояла уже другая девушка, улыбчивая и голубоглазая с простым лицом русской женщины, которая знает свою жизнь наперёд, шаг за шагом, день за днём. При свете дня фойе гостиницы выглядело несколько иначе. Казавшееся мне вчера склепом, оно было просторным, залитым солнечным светом и даже потолки, которые угрожающе нависали над головой были довольно высоко. Всё произошедшее прошлой ночью показалось каким-то мракобесием, которое мне приснилось.
- Не подскажите, как пройти на улицу Горького? – спросил я у администратора, когда сдал ей ключи от номера и ждал пока она выпишет меня из гостиницы.
- Выйдите на улицу Правды и дойдя до конца повернёте на лево - это и будет улица Горького, – не поднимая глаз, ответила она.
- Спасибо, только не у всякого человека получается, дойти по улице Правды до конца, - попытался я пошутить.
- В смысле?
- Это я так, не обращайте внимания, шутка юмора!
- Закусывать надо, - сказала она.
- Не понял?
- Это я так, перегаром от вас пахнет.

Повинуясь какой-то высшей иронии, администрация города Кировска в конце улицы Правды установила общественный сортир. Так оно всегда и бывает в нашей жизни. Идёшь, идёшь, долго ищешь какие-то смыслы, задаёшь вопросы, слушаешь ответы, читаешь подтексты, в надежде узнать сокровенную Правду, а в итоге выходишь к общественному сортиру, который и является высшей истиной во всех её проявлениях. Обидно, наверное, когда такое случается.
Улица Горького была с обеих сторон застроена невысокими домиками послевоенной постройки. Про такие дома, обычно говорят, что строили их пленные немцы. Что на самом деле является неправдой. Никакие немцы их не строили, а возводили их обычные советские мужчины и женщины, оставшиеся живыми в кровавом водовороте самой страшной войны двадцатого столетия. Эти дома строились для будущих поколений советских людей, которые непременно должны были уже жить при коммунизме. Только коммунизм так и не наступил, да и с социализмом не важно вышло и страны той, победившей страшного Дракона, больше не было, а остались только, улица названная в честь великого пролетарского писателя, залитая весенним солнцем и покосившиеся серые дома, смотрящие на меня мутными стеклянными глазами.
По мере приближения к двенадцатому дому, где жила мама Славика, мной начал овладевать страх. В какой-то момент предательское чувство тревоги полностью завладело мной, и я готов был броситься прочь от улицы Горького, прочь из Кировска, прочь от той реальности в которой такого хорошего парня по имени Славик больше не было в живых…
Дверь мне открыла молодая женщина с некрасивым, серым лицом. Возможно сестра или просто соседка.
- Здравствуйте, а где хозяйка квартиры?
- Я хозяйка и хули?
- А ваша мама или…
- Мужик, ты кто и какого хуя ты от меня хочешь в такую рань? Я после ночной смены, а ты, тут стоишь и мозга мне ебёшь. Если ты судебный пристав, то иди соси хуй - ни хера я не отдам и ебала я ваше постановление суда!
Вот она Россия-мать, почему-то подумалось мне. Не женщина, измученная тяжёлой жизнью и которая возможно потеряла близкого человека материт меня последними словами, а Россия в лице этой девушки разбитая и усталая, затравленная и дёрганная с серым неказистым лицом высказывает мне своё недовольство.
- Извините, я не хотел вас беспокоить, но у меня для вас плохие новости – Славик умер.
- Господи, ну, что за сказочный долбоёб? Мужик, ты мне взрываешь мозг. Какой к хуям Славик? Помер и ладно - земля ему пухом! Тебе от меня-то чего надо? На опохмел что ли ходишь, сшибаешь? Так вот, хуй тебе босота ебанная - пиздуй, работать!
Россия-мать захлопнула перед моим носом дверь. Оказалось, как всегда – искать какие-либо ответы в России бесполезно. Я развернул тетрадный листок, который мне дал Витёк и ещё раз сверил адрес - всё было точно. Улица Горького, дом двенадцать, квартира четыре. Я ещё раз позвонил в дверь. Послышались шаркающие шаги, дверь распахнулась рывком, и я сначала не понял, что за жестяной хобот растёт из лица России-матери, но потом с ужасом сообразил, что это двустволка, направленная мне прямо в голову.
- Слушай меня очень внимательно. Я не знаю кто ты такой и, кто такой твой Славик, но, если ты ещё хоть раз позвонишь в мою дверь, падлой буду, разнесу твою черепушку к хуям. Усёк?

На улице я попытался позвонить Витьку, чтобы уточнить адрес, но его абонент не отвечал, Кристина так же была вне зоны доступа сети. Дурацкая какая-то получилась история. Такое поганое состояние словно я утратил во время боя знамя полка и теперь мой полк будет расформирован, а с меня при всех сдёрнут погоны. Я не смог помочь моему погибшему товарищу обрести покой. Может конечно Витёк с похмела что-то напутал, но только теперь это не важно – он там, а я здесь, а Славик в городском морге, а его мама по-прежнему не знает, что её сын умер. Абсурдность этого мира достигла в тот момент своего арктического апогея, после которого уже всё становилось абсолютно безразличным и неважным.
В магазине я купил пиво, водки, докторской колбасы и бородинского хлеба. Затем поймал машину и поехал на вокзал за билетами, разумно решив приобрести их заранее, а уже потом к Лике, на улицу Ленина. Я пытался следовать хоть какой-то логике в этом королевстве кривых зеркал, которое по злой иронии называлось Кировском. В честь застреленного Сталиным своего ближайшего соратника в борьбе за власть. Жуткая, перемалывающая человеческие судьбы в пух и прах история, проглядывала синими вывесками с названиями улиц, словно надгробиями, мелькающими за окном машины. Уборевича, Тухачевского, Блюхера, Кировский проспект, Горького, Ленина, Свердлова и так до бесконечности. Казалось, что этот город, кладбище человеческих судеб, заключенных в синие таблички с названием улиц.
- Слушай, а улица Сталина у вас есть? - спросил я у паренька, который меня вёз. На его, ещё совсем мальчишеском лице, засыпанном частыми веснушками, проскользнула неуверенность, а потом он хлопнул себя по коленке и его лицо прояснилось, будто он вспомнил ответ, который искал многие годы.
- Раньше была, когда я ещё совсем маленький был.
А сейчас можно подумать, что ты совсем большой - усмехнулся я про себя, посмотрев на это хрупкое создание постпубертатного периода.
- А потом куда она делась? – спросил я его. Почему-то в этот момент мне показалось необходимым узнать, что случилось с улицей носившей имя отца народов.
- Дома там, вдоль неё, совсем ветхие стояли, бараки такие двухэтажные. Ну Вы, наверное, помните…
Наверное, помнил бы, если бы когда-нибудь видел. Боже, этот паренёк, вероятно, думал, что я и самого Сталина видел. Неужели настолько плохо я стал выглядеть? Может пить бросить или бросить жить, вообще закончить на этом всё, как закончил Славик? Я заметил, что в мире существует две категории людей: первые - это которые притягивают мир, а вторые, которые от него отталкиваются и разбиваются в дребезги.
- Так вот, - продолжил паренёк, после того, как обогнал по встречной полосе еле катящийся мотоблок. – Потом их снесли, бараки эти, и разбили там парк, который теперь называется имени Двадцатого съезда.
Чудна история, – подумал я. И невероятны её крутые виражи, выкидывающие за свой борт неугодные ей имена и фамилии.
- А ты знаешь, что это за двадцатый съезд такой? – спросил я его.
Лицо паренька вновь напряглось и через мгновение опять прояснилось, ознаменовав собой окончание невероятно короткого мыслительного процесса.
- Конечно знаю - это съезд, на котором Ленина судили.
- В самом деле? – удивился я новой трактовке сего исторического события. – И за что же его, интересно, судили?
- Ка за что? – искренне удивился парень моему вопиющему невежеству. – Так, за расхищение социалистической собственности.
- А Сталин здесь при чём тогда?
- Сталин ведь и судил его, вроде бы, - немного засомневался он. – Не помню точно, я, наверное, болел, когда это проходили в школе.
- И что же присудили Ильичу?
- Пожизненное, вроде…
Хотел бы я в этот момент оказаться в мавзолее и посмотреть, как вождь мирового пролетариата вертится в своём стеклянном саркофаге, словно кабанчик зажариваемый на вертеле. Узнав, что ко всем его смертным грехам в которых его обвиняют, в последнее время, добавилось ещё и расхищение социалистической собственности!
- Приехали, - сообщил паренёк. – Вокзал города Кировска, – он это сказал так, словно экскурсовод проводящий экскурсию по невзрачному и ничем не примечательному городку.” - Вот, обратите пожалуйста внимание. Справа от вас, вокзал города Кировска. Возведён в одна тысяча восемьсот восемьдесят седьмом году, по проекту архитектора Иванова. Представляет собой яркий образец неоклассицизма. Обратите внимание на резной фасад здания…”
- Подожди немного, - сказал я ему. – Потом на Ленина поедем.
- Хорошо.
- Как тебя зовут-то?
- Адольф.
- Приятно познакомиться Адольф, я Игорь.
Театр абсурда продолжался. Я уже смутно припоминал, как выглядел вокзал ночью, но днём он был лишён своей главной особенности – суетливости и нескончаемых человеческих потоков, снующих туда-сюда. Кричащей и спешащей толпы, движения, в конце концов. Вокзал города Кировска был мёртв и казался мне призрачным миражом, вставшим передо мой посреди жаркого весеннего дня.
За окном кассы сидела немолодая женщина, из-за больших очков на меня смотрели её совиные немигающие глаза.
- Можно, - говорю, - билет на вечерний поезд до Москвы.
- На какой именно?
- Ну, не знаю, а какие есть?
- В двадцать один сорок пять.
- В двадцать один сорок пять и какой ещё? - не понял я.
- Что ещё? – непонимающе спросила билетёрша. На её пологой груди я прочитал криво висящий бейджик - Агнесса Павловна Трубецкая.
- Ну, я вас так понял, что есть несколько вариантов.
- Вы неправильно меня поняли, - невозмутимо заявила мне, возможная, потомок славного дворянского рода, случайным ветром истории занесённая в эту билетную будку посреди призрачного вокзала.
- Хорошо, дайте мне на двадцать один сорок пять.
- До куда?
- До Воркуты! – еле сдерживая гнев, прошипел я.
- До Воркуты из Кировска поезда не ходят, - авторитетно заявила Агнесса.
- Какая жалость! Тогда до Москвы, пожалуйста, на двадцать один сорок пять!
Пока Агнесса медленно пересчитала деньги, выбила чек и выдвинула билет, мне показалось, что прошла целая вечность. Своими неторопливыми движениями она была похожа на робота, немигающие совиные глаза только ещё больше убеждали меня в моём предположении.
- Смотрю у вас тут народа не протолкнуться, - кивнул я головой на пустые перроны. – Наверное лишний билетик достать невозможно, - подмигнул я ей, пока сгребал в ладонь сдачу, которую мне Агнесса от души отсыпала пятирублёвыми монетами.
- Так и есть, почти все билеты раскуплены, - сказала Агнесса и улыбнулась так же натянуто и механически, обнажая ровные вставные челюсти, - вам очень повезло.
Я оглянулся на пустынные перроны и меня охватила тоска. Я подумал, может это на самом деле, я, того, головой тронулся и не вижу снующих туда-сюда людей с тяжёлыми чемоданами и спортивными сумками через плечо? Может на самом деле они-то здесь, а это меня нет, и я провалился в какую-то временную дыру, другое пространство. Может я вообще никогда не смогу выбраться из Кировска? И останусь здесь навеки вечные, пока не найду мать Славика и не сообщу ей о том, что он умер.
Когда я вернулся к машине Адольф спал, откинув спинку кресла. Лицо его было безмятежным, как у покойника.
- Просыпайся Адольф, поехали, - хлопнул я его по острой коленке.
- Не сплю я, так, отдыхаю, - сказал Адольф, настраивая обратно кресло, - куда ехать-то?
- Вперёд, Адольф, только вперёд - следующая остановка Коммунизм!
- Не понял я, на площадь Коммунизма или на улицу строителей коммунизма?
- Да нет, какие там строители, Адик? Ленина четыре.
- Так бы сразу и сказали, так это не вперёд, а надо разворачиваться назад.
- Ну, тебе видней. Слушай, скажи мне, а у вас в Кировске вообще, что ли после развала Союза улицы не переименовывали?
- Почему? Есть тупик Зюганова, раньше назывался Горбачёвским тупиком...
Боже, куда я еду и самое главное зачем? Да, как зачем ясно ведь всё, только что дальше? Как-то всё по-дурацки складывается. Ну, что же, наш мир не лишён абсурда и взаимоисключений, а так как я являюсь неотъемлемой частью этого безумного мира, значит, и я, сполна наделён этими качествами.
Мы въехали в просторный двор, засаженный зелёными липами. В песочнице возились дети, несколько мамаш прогуливались по дороге, покачивая коляски со спящими младенцами.
- Приехали, - сказал Адольф и показал пальцем на видавшую виды, опалённую временем пятиэтажку, – дом четыре. Здесь раньше Катька Селиванова жила. Я её как-то ночью провожал до дома и загнул прямо вон за той липой, а сиськи знаете какие у неё были? Большие - во, - показал Адик на своей грудной клетке величину действительно внушительного бюста Катьки Селивановой.
- Хороший ты парень, Адольф, - сказал я, пожимая ему на прощание руку. -Мой тебе совет - почитай что-нибудь про Сталина.
- Может мне ещё про Чикатило почитать?! – как-то немного возмутился Адольф.

Лицо Лики без тяжёлой косметики значительно посвежело и теперь я видел перед собой молодую и симпатичную девчонку. Светлые волосы были собраны в хвост, открывая высокий лоб. Я уже было думал, что опять что-то напутал, поскольку оставшаяся в моей памяти ночной администратор из гостиницы “у Ашота” и девушка, стоящая на пороге в лёгком халатике, почти полностью обнажающем слегка полноватые белые ноги, были совершенно разными людьми.
- Ну, проходи, чего встал? - сказала Лика. – Ты поздно, я уже думала, что не приедешь.
Мы пили тёплую водку и запивали пивом. Изредка я надкусывал бутерброд с докторской колбасой. Хмель накатывал на меня вязкой волной сна застилая мне глаза мутной пеленой. Лика что-то говорила про не рождённых детей, рождённых, про первого мужа, который утонул, про кого-то ещё. С каждой выпитой мной рюмкой она становилась похожа на мою бывшую жену или не похожа, но суть была та же. Белыми пятнами мелькали её ноги, закинутые одна на другую. Манящая Цирцея, а я Одиссей, навсегда обречённый на скитание. Только не ждала меня на Итаке никакая Пенелопа, всеми мыслимыми и немыслимыми способами хранящая мне верность. По крайней мере Кристина точно этим не занималась. Наверняка она уже вертела перед Витьком задницей. Пусть Витёк подавиться Кристиной - баба ни уму, ни сердцу, а у меня здесь вон какая Цирцея сидит, с какими ногами. Сексуальная богиня, обращающая мужчин в похотливых свиней.
- Хватить пить, я пойду, расстелю постель, - сказала Лика.
Цирцея ушла и убаюкивающее пространство пустой комнаты заволокло меня тёплым и приятным одеялом. Я откинул голову на спинку дивана и моментально провалился в чёрную пропасть. Казалось я падал вниз невыносимо долго и никак не мог упасть. Я знал, что, когда я достигну дна разверзнувшейся передо мной бездны, тогда настанет конец. Но утомительная вязкость полёта настолько меня достала, что я уже хотел скорее, чтобы всё закончилось. Но я продолжал падать. Мимо меня пролетела Кристина, в образе Пенелопы, в какой-то нелепой хитоне, едва прикрывающей её небольшие, острые груди. Пролетел мимо меня Витёк – Антиной, который соблазнил мою Пенелопу. Пролетел улыбающийся Славик с аккордеоном, мама Славика, которая один в один была похожа на мою маму. Стало невыносимо грустно и страшно за то, что, если я вот так когда-нибудь умру, как Славик, кто-то тоже не сможет отыскать мою маму и сказать ей о том, что я умер.
Когда я долетел до дна бездны, то упал в глубокое тёмное озеро и сразу стало мокро. Приятная влага разлилась внизу живота и откуда-то сбоку до меня долетел голос волшебной белоногой Цирцеи, которая сожрала своих не рождённых детей и обратила в свинью своего мужа. Но я ей не мог ничего ответить, я погружался на дно самого глубокого озера и когда её голос затих я закрыл глаза, и тьма, которая лежит в первооснове всего на Земле поглотила моё сознание, и я провалился в подземное царство Аида, населённое тенями. Там я увидел Славика. Он материализовался из пустоты вместе со своим верным аккордеоном под мышкой, как всегда улыбаясь.
- Славик, ты как здесь?
- Скучно, поговорить не с кем.
- Зачем ты этот сделал?
- Из-за Кристины, любил я её, а она туда-сюда, ну, ты сам знаешь.
- Как её можно любить - она же лярва!?
- Знаю, только сердцу не прикажешь. В тот вечер, когда ты с ней ушёл, так мне тошно стало, до невозможности, до зубовного скрежета.
- А ты пробовал с ней поговорить?
- Пробовал конечно - без толка. Бабы, они ведь, как собаки - чувствуют страх и неуверенность, а я, ты знаешь, не такой в амурных вопросах, как вы с Витьком. Вы всегда между собой баб делите, а я так, за жизнь поговорить, посмеяться, на аккордеоне песенку сбацать. Прости, но тебе пора.
- Куда, пора?
- Туда, - показал Славик пальцем вверх и растворился в сером мороке.

Я открыл глаза и подземное царство теней Аида растворилось вместе со Славкой. Контуры пространства по-прежнему были расплывчатыми, и я плохо соображал, что происходит. Прекрасная Цирцея – богиня любви, Анджела-Лика сидела на кресле обхватив руками голову и напряжённо раскачивалась. Лицо её был красным и недовольным. Из стороны в сторону по комнате, как тигр в клетке, ходил гроза кировской преступности, таксист – Де Ниро и по совместительству муж! До меня начали долетать отдельные звуки, не все сразу, как в испорченном магнитофоне. Сначала весёленькая мелодия из телевизора, крики детей на улице. Я отчётливо слышал своё неровное сердцебиение. Остатки хмеля и сна окончательно спали, и я понял, что стал героем очень плохого и уже не смешного анекдота, когда муж возвращается с работы домой и застаёт жену с любовником. Но только я был не любовником, а случайным попутчиком, который проходил мимо и решил взять немного нежности у его щедрой жены. Самое поганое это то, что меня даже не за что было бить, ведь между нами ничего не было. Сложилась парадоксальная ситуация - меня её муж имел полное право убить, но только за моё невоплощённое в жизнь желание.

- Так, Анджел, давай ещё раз, что это за баклан и чего он делает у нас дома?
- Борис, ну я же уже тебе по десятому разу всё рассказала. Одноклассник мой, из Уренгоя. Учились вместе, в Кировске проездом, встретились “у Ашота”, у меня смена заканчивалась, ну и решили посидеть выпить, вот его с дороги и разморило.
- А почему кровать разобрана?
-Так я его хотела перетащить, чтобы он по-человечески выспался, а он тяжеленный зараза - ни в какую.
- Понятно всё, значит одноклассник? – недоверчиво спросил Борис. – В прошлый раз был одногруппник, друзья детства, брат, сводный кузен, боже Анджела ты мне просто выносишь мозг! Сколько раз я просил не водить никого, когда меня нет дома?
- Хорошо, честное слово, больше не буду, - механически ответила Лика, произнося эту фразу, наверное, перед бедным Борисом несчётное количество раз. И мне почему-то стало его по-настоящему жалко. Он полюбил женщину, которой не может всецело обладать. Он никогда не сможет быть единственным мужчиной в жизни этой Цирцеи. Ей всегда будет мало одного его и сколько ещё раз он, вот так, будет заставать у себя дома, в компании своей жены незнакомых мужчин, которые будут оказываться старыми приятелями по далёкому Уренгойскому детству и юности.
- Ты посмотри Анджел, твой одноклассник обоссал мой диван. Как я на нём теперь спать буду?
- Я всё вытру, - невозмутимо заявила Лика.
- Но он же будет вонять, понимаешь, он его пометил!
- Я помою с чистящим средством, ничего пахнуть не будет, любимый, - по-прежнему продолжая смотреть в пространство впереди себя, ответила Лика.
- Но я буду знать, что он сделал это на моём диване!
- Любимый, успокойся, чего-нибудь придумаем.
Когда абсурдность ситуации зашкаливает надо попытаться удержаться в рамках нормы иначе безумие поглотит тебя.
- Который час? – спросил я невозмутимо, как будто не был застигнут врасплох в чужой квартире, у чужой жены.
- Девятнадцать тридцать, - ответил Борис. – Проснулся? Ну что, баклан, открывай свой клювик и рассказывай.
А что может вывалить ему всю правду? Как она есть, и про Славика, и про то, как я приехал в Кировск, чтобы найти его маму, чтобы сообщить ей о смерти сына, но сам безнадёжно потерялся в тёмных закоулках своего сознания. В конце концов про то, что пришёл сюда, в его дом, чтобы осквернить его смертным грехом прелюбодеяния с его драгоценной супружницей, а в итоге просто напился и уснул. Ко всему прочему ещё и обоссал его диван, на котором всегда теперь будет виднеться желтоватый развод - напоминание про одноклассника из Уренгоя и каждый раз, когда он будет его замечать, Де Ниро-Таксист будет самыми извращёнными способами расправляться с Ликой и каждый раз скрипя зубами он будет отгонять от себя это навязчивое видение высшей справедливости. До тех пор, пока он действительно не решиться взять топор и рубануть по светловолосой голове Цирцеи и погасить навсегда то пламя ярости, что год за годом сжигает его изнутри, сантиметр за сантиметром, оставляя в душе пустое выжженное поле.
- Учились вместе, проездом я, в гостинице встретились, решили выпить за встречу, да перебрал немного. Время много уже на поезд могу опоздать.
Когда я поднялся и пошатываясь поплёлся в коридор, Борис шагнул вслед за мной сжав кулак. Я видел это краем глаза и если бы сейчас началась драка, то это была ба самая скоротечная драка в истории, поскольку моё совершенно разобранное состояние было мало пригодно для рыцарского поединка за честь прекрасной дамы. Пока я шарил по полу ища ботинки, Лика поднялась с кресла, обняла Бориса и поцеловала его в щёку.
- Борь, ну, что ты завёлся, в самом деле? Говорю же одноклассник, ну хочешь я тебе фотоальбом покажу с нашим выпуском?
- Верю я, что ты мне альбомом своим в рожу тыкать будешь? Диван, сука жалко!

На улице дул порывистый ветер выдувая из меня остатки тепла. Ко всем прочим моим “удачам”, в этом городе, начал накрапывать противный дождь, иссекающий лицо холодными каплями. Каждый шаг давался мне с невероятным трудом казалось, что к каждой моей ноге были привязаны пудовые гири. Так я и шёл по пустой улице Ленина в обсосанных джинсах, которые неприятно прилипали к коже. В рассеянном фонарном свете я вероятно был похож на живого мертвеца из фильмов Джорджа Ромеро. До поезда оставалось два часа. Я плёлся вверх по улице, пока не понял, что иду без всякой цели и направления и совершенно не представляя в которой стороне вокзал. Я набрал Виталию и через десять минут я уже сидел в тёплой машине.
- Виталь, тут такое дело, я обоссался немного, ничего?
- Ничего, не обосрался же!
- И то верно. Слушай, Виталь, жрать охота - кишка к кишке липнет, у меня ещё есть время до поезда, может, заскочим куда-нибудь поедим, выпьем?
- Можно, - утвердительно кивнул Виталий. – А чего далеко ездить, давай в шалман у вокзала?
- Вези, Виталя, только поскорей пожалуйста.

Мой живот устроил мне настоящую экзекуцию: он ныл, хлюпал, рычал, колол. Около автобусной остановки меня вырвало. Дождь в это время перестал моросить и бил в лобовое стекло уже мощными струями. Дворники еле справлялись с потоками воды из разверзнувшихся небес. Где-то далеко за городом, матовое небо освещалось вспышками молний и раздавалось еле слышное эхо громовых залпов. Город Кировск провожал меня с помпой.
Внутри, привокзальный шалман выглядел точно так же, как и в любом другом городе. Под жёлтой лампой, льющей подслеповатый свет стояло пять замусоленных липких столов, из магнитофона хрипловато тянул пеню Сергей Наговицин: - там по периметру горят фонари, и одинокая гитара поёт… Воздух был душным и спёртым - воняло чем-то скисшим. Барменша, она же по совместительству и официантка, рано постаревшая, замученная тяжёлой жизнью женщина, курила сигареты, одну прикуривая от другой и не переставала болтать по телефону. Среди потока её фраз чаще всего всплывали такие фразы как: вопросительное – с хуяли баня сгорела? Восклицательное – ебуться вши! И угрожающее – этого пидора надо кончать…
В перерывах, между телефонными переговорами, которые судя по всему были не менее важны для Родины чем Брест-Литовское мирное соглашение, она принесла нам холодные пельмени, сваренные судя по всему ещё утром и тёплую водку. Я вообще заметил, что тёплая водка — это своеобразный тренд Кировска. Мы выпили и закусили. От полноты кулинарного насыщения меня чуть было вновь не вывернуло, но я сумел сдержаться. После пары рюмок я начал хмелеть, и голова моя наполнилась туманом. Через столик от нас сидела девушка в мини-юбке, едва скрывающей её зад. Тёмные волосы небрежно спадали на лицо. Она не торопясь потягивала пиво и тихо напевала какой-то мотив, который отчётливо диссонировал с звучащей в колонках песней.
- Знаешь кто это? - спросил я у Виталия и указал на девушку. Язык мой стал ватным и начал спотыкаться об зубы. Всё сказанное мной вероятно напоминало не дожёванную кашу, но Виталий меня с лёгкостью понял.
- Как же не знаю? Знаю, - удивлённо пожал он плечами.
- Уверяю тебя, не знаешь.
- Да чего не знать? Это же Нателлка - проститутка. Хочешь, договорюсь подешевле?
Я отрицательно помотал тяжелеющей головой.
- Нет, мой дорогой друг – это Калипсо! И она манит меня к себе своей ослепительной красотой.
- Да она шмара, на ней клейма негде ставить. Калипсо! Тоже мне Жак Ив Кусто нашёлся!
- Ты в общем-то прав Виталий, я действительно, как Жак Ив Кусто - занырнул так глубоко, что до сих пор вынырнуть не могу. Уже нечем дышать, заканчивается последний воздух в лёгких и всё, скоро край. Знаешь, есть такие стихи у Есенина Сергея Александровича: – Я усталым таким ещё не был, в эту серую морозь и слизь, мне приснилось Рязанское небо, и моя непутёвая жизнь. Вот и у меня такое ощущение, что жизнь моя мне только сниться - не по-настоящему это всё.
- Чего-то ты депрессняк погнал, выпей лучше водки.
- Виталь, давай, выпьем за тебя!
- Я всё, мне хватит, мне ещё баранку крутить.
- Так ты же всё равно уже выпил? - изумился я.
- Так это я за компанию, парочку можно - больше ни-ни, а то голова работать не будет, а если у водителя не будет работать голова, так это всё, вилы – верная погибель.
- Ну тогда я выпью один, за тебя Виталик, так как ты самый адекватный человек, с которым я общался в Кировске.
- Это я-то адекватный? – усмехнулся он и я увидел, что вместо передних зубов у него стальные фиксы. – А ты знаешь, что я в тюрьме сидел? – сказал чуть, подавшись вперёд Виталий.
- Ерунда какая, пол России в остроге сидело, да вообще Россия одна большая тюрьма. За что сидел то?
- За растление малолетней.
Я смотрел в лицо Виталия плывущее в табачном дыму: мощные скулы, возводящие вверх подбородок, провалы глаз, которые втягивали меня в тёмную пропасть.
- Сейчас малолетки пошли здоровые, как кобылы - хрен поймёшь сколько им лет, - почему-то мне захотелось оправдать Виталика.
- Это было не сейчас, давно уже. Девочке было девять лет. Теперь, она моя жена…
Я выпил и всё вокруг меня закружилось и запрыгало. Звуки стали приглушёнными, а картинка расплывчатой. Всё происходившее было фрагментарным, обрывочным. Танец с Нателлкой под песню Лесоповала: - Белый лебедь на пруду качает павшую листву… Затем была какая-то драка. Мне кажется под густым жёлтым светом лампы блеснула сталь ножа, и кто-то громко крича начал размахивать руками, и я ощутил вкус тёплой крови, наполнившей рот. Затем сознание, не выдержав перегрузок вырубило рубильник и свет погас окончательно…

Проснулся я уже в поезде. Жестяной стук колёс отдавался ноющей болью у меня в голове. За окном было уже светло, шёл дождь, оставляя на окне прозрачные бусинки воды. Напротив, сидела старушка и ела варёную курицу с луком. Её маленькие морщинистые руки, перемазанные в масле и жире ловко, шуровали в раскуроченной куриной тушке. С тем остервенением с которым она пожирала серое куриное мясо и отплёвывала на стол косточки, она была похожа на гиеновую собаку, доедающую за львами зебру.
Вспомнив про драку, я ощупал своё лицо на предмет увечья и никаких серьёзных отклонений от нормы не обнаружил. Только верхняя губа немного вспухла и побаливала. Я провёл кончиком языка по зубам и с немалым удовольствием отметил, что все они были целы. Всё произошедшее со мной теперь под неторопливый перестук колёс казалось каким-то сюрреалистическим сном, будто я попал в художественный фильм, снятый Дэвидом Линчем. Есть такое замечательное полотно американского художника Эдварда Хоппера – “Полуночники”. Там изображено ярко- освещённое жёлтым светом кафе и в нём сидят припозднившиеся посетители, а вокруг кафе темнота. Не горят огни фонарей, вообще ничего, как будто это кафе единственное работающее на всей Земле и вот несколько посетителей с тревогой вглядываются в эту черноту за окном, будто там что-то произошло, но мы этого не видим и никогда не увидим. Мы можем только дорисовать своим воображением, что там происходит за пределами мрака. Так вот и я вглядываюсь в морок вчерашнего дня и ничего не могу разглядеть. Лишь какие-то неточные очертания проступающие из тумана памяти, неотчётливые контуры произошедшего. И я с уверенностью не смог бы сказать, что всё это не было сном. Может я, как Веничка Ерофеев напившись, уснул и доехав до Петушков, поехал в обратном направлении в сторону Курского вокзала?
- Мать, - обратился я к старушке. – Мы куда едем-то?
На секунду её челюсть перестала перемалывать умершую птицу, и я сосредоточенно смотрел на её подбородок испачканный в сале.
- В Москву, - удивлённо пожала она плечами.
- Из Кировска мы, когда выехали?
- Не знаю я никакого Кировска, я в Лесном села. Я, когда пришла ты во сне метался, как в жару, говорил, что-то, шептал и вскрикивал, мне даже страшно сначала было, а потом ничего, притих и захрапел.
- Тяжёлый день был просто.
- Да ладно, - махнула бабка рукой. – Разве я не знаю ваших тяжёлых дней, - и щёлкнула пальцем по горлу.

Я опустил тяжёлую голову обратно на подушку и закрыл глаза. Тук-тук, монотонно стучали подо мной колёса. А может действительно не было никакого Кировска и всё это всего лишь сон, подумал я, - может всё это мой бред и ничего не было: ни Анджелы-Лики, неземной Цирцеи с белыми ногами, ни её мужа Таксиста – Де Ниро, ни Виталия, ни Адольфа, не было города, улица которого до сих пор носили имена пролетарских вождей. Да нет же было, - возражал я сам себе, – был этот пыльный город, кладбище сломанных судеб и мою судьбу он как-то мимоходом молотнул, сделав её частью своей кривой истории. Я подумал про Славика, что его завтра закопают в землю вместе со всеми демонами, наполнившими мою жизнь, которых он высвободил своей смертью и тогда всё закончиться. Одиссей наконец-то вернётся на Итаку.
На вокзале несмотря на ранний час была уже привычная сутолока. Люди с сонными лицами катили за собой огромные чемоданы, каучуковые колёса которых издавали напряжённый монотонный гул. Звуки поездов и машин, запах еды и прогорклого масла. Вавилонское смешение языков и народов. Вокзал был живым существом, единым организмом вместе с пассажирами, которых он неспешна перемалывал в своём огромном брюхе. Как резко этот живой и по-хорошему хищный вокзал контрастировал с призрачным и пустым вокзалом Кировска.
Дождь закончился, и бодрящая прохлада поднималась от сырого асфальта постепенно приводя меня в чувство. С вокзала я решил сразу ехать к Витьке. Витёк жил на Шипиловской улице – альма-матер всех “ореховских” бандитов. В девяностые небо над Борисовским прудами расцвечивали яркие огни трассирующих пуль. Спальный район Орехово-Борисово превратился в настоящий Чикаго тридцатых годов, со своими местными Аль-Капонами. Сильвестр, Димон, Двоечник, братья Узбеки, Макс – все они уже давно сгинули в небытие, вместе с тем диким временем породившим их.

В натужно ползущем на двенадцатый этаж лифте воняло мочой, на стенке большими буквами было выцарапано – Бей жидов - спасай Россию! Сей гений философской мысли о благоустройстве нашей страны вычертил ножом Витёк, большой любитель наскальной подъездной живописи. Задрожав, лифт распахнул двери и на стене был вычерчен ещё один шедевр – Оставь надежду, всяк сюда входящий!
Из-за двери доносились попискивающие звуки аккордеона, был слышен хмельной голос Витька и истеричный хохот Кристины. Дверь, как всегда оказалась не заперта. Минуя тёмный коридор, заваленный всяким хламом я вошёл в комнату. На столе стояла долговязая литровая бутылка водки и несколько пузатых пивных. Среди рассеянного табачного дыма я видел ощерившееся лицо Витька, красный намалёванный рот Кристины, застывший в кривой ухмылке. Когда я вошёл Славик с мелодичным выдохом сжал меха аккордеона и подмигнув мне, кивнул головой.
- Вот, дамы и господа, - поднявшись из-за стола сказал Витёк. – Прошу обратить внимание – новая трактовка библейской притчи о возвращении блудного сына, в нашей версии друга!
Кристина пискляво хихикнула.
- Ну, как там в Кировске, есть ещё улица Горького? – спросил Витёк.
- Есть, - ответил я, тяжело усаживаясь за стол.
- А я уже думал переименовали, как там моя сестрёнка, не пристрелила тебя из дедовой двустволки?
- Обошлось.
- Кировск, Кировск, mon amour, - сказал витёк, садясь за стол. – Город моего девства, который я до сих пор вижу в кошмарных снах.
Я смотрел на Славкино лицо, по которому поползли красные пятна от выпитой водки.
- Ну, чего смотришь, как на покойника? – спросил он, улыбнувшись.
- Да, кстати, чего же мы сидим? - спохватился Витёк и плеснул мне в стакан водки. – Совсем забыл, мы же на поминках. На, выпей, за упокой раба божьего Вячеслава!
Сердце в груди ворочалось медленно и с каждым очередным стуком я думал, что оно остановиться совсем.
- Ты не смотри на меня Игорян, я не по злобе – всё по понятиям, как в библии – око за око, зуб за зуб, понимаешь меня? Ты же меня за Кристинку хорошенько отделал, а я вот так тебе должок вернул. Так что пей и глотай свою обиду, на обиженных воду возят и хуй кладут!
Я залпом выпил водку, не чувствуя её горечи и бросил стакан на пол. Раздался кричащий звон битого стекла.
- На счастье! – сказал я.
- Вот это правильно! – хлопнув в ладоши, заулыбался Витёк. - Вот это по-нашему!
Славик звучно растянул меха и глухо застучали басовые кнопки под его шустрыми пальцами, выводя всплывающую будто из кошмарного и липкого сна знакомую мелодию.
- Что такое осень — это небо, плачущее небо под ногами, в лужах разлетаются - птицы с облаками, - хриплым голосом, подражая Шевчуку, выводил Славик, а Кристина вторила ему писклявым голосом, ужасно фальшивя.
Моё тело размякло, руки и ноги стали ватными, а голова тяжёлой словно перезрелое яблоко. Не получилось у меня вырваться из Кировска, не отпустил он меня и всё происходящее это не по-настоящему, этого всего нет. Из Кировска убежать невозможно - он внутри каждого из нас. Он вокруг нас, вся Россия - это Кировск, пыльный и призрачный, обречённый на вечное безумие. Я точно так же, как Одиссей обречён Богами на вечное скитание по бескрайнему океану и точно так же, как и он я не смогу никогда вернуться на Итаку, где меня будет ждать верная Пенелопа.
- …Осень, в небе жгут корабли… - доносились до меня приглушённые сигналы из другого измерения. На самом деле я сплю в гостиничном номере “у Ашота” и когда я открою глаза, то увижу серый потрескавшийся потолок и в окно будет светить жёлтый рассеивающийся свет уличного фонаря и всё повториться заново - год за годом, век за веком, мы будем умирать и рождаться вновь, как птица Феникс возрождаться из пламени под свинцовым небом Кировска, которой лежит на наших плечах и давит нас к Земле.
Если и есть чистилище, то оно не где-то рядом с раем или адом, оно здесь на Земле - наш Мир и есть чистилище, где наши души обитают после смерти. Все мы давно умерли, но даже не догадываемся об этом. Мы обречены на вечное перерождение, раз за разом проживая одни и те же жизни.
Звуки аккордеона и голоса, приглушённо долетавшие до меня, стихли. Я открыл глаза и увидел знакомый потолок с большой трещиной в виде молнии. В окно осатанело ломился дождь, где-то за городом бухал гром. Я взял стоящее рядом с кроватью пиво и сделал жадный глоток тёплой выдохшейся жидкости. Подойдя к окну, я долго смотрел на темнеющее свинцовое небо, угрожающе нависшее над городом. Чьи пыльные улицы поливал холодный дождь…