: Лагеря

В первый раз меня отправили в лагерь после первого класса. Помню чемодан, который я собирала. Перламутровую мыльницу, зубную щетку… Ну и все. Ничего больше из того чемодана я не помню..
Я вообще плохо помню свое детство. И когда слушаю, как кто-то вещает о колготах натягиваемых в полусне и о том, как трясло в трамвае по дороге в детсад. То думаю, что эти люди врут, потому что я ничего подобного не помню.
Я помню вязкие, глинистые воды Дуная, в которых плавала беременная мною мама. Помню подсвеченные фонарем белые листья акации, деревянную кукольную кроватку в детском саду и, лагерь. Пионерский лагерь, в который меня отправили после первого класса школы.

Лагерь находился у моря. И территория его была огорожена проволокой в три человеческих роста. Там были домики, называемые палатами и. разделенные переборками туалеты. Писая в этих туалетах, я прислушивалась к звонам стуй из соседних кабинок и удивлялась их разнообразию. Еще помню, как прижималась щекой к раскаленной на солнце проволоке и смотрела на зелень замершей за ней лесополосы. Мне казалось, что там шастают дикие лесные кошки.А больше ничего не помню.

Когда нас привезли из лагеря домой, то автобус остановился неподалеку от детского сада моей младшей сестры. Родители меня не встретили, и я побежала в детсад, нашла сестренку, открыла чемодан и высыпала перед ней кучу привезенных с моря ракушек.
- А, как я собирала те ракушки? - Не помню.
На следующий год меня снова отправили в тот же лагерь. И через год. И опять.
И я стояла в белой блузке во главе пионерского отряда, дрожала на холоде вечерней линейки, смотрела на свои голые худые руки и думала,
- Какие же они синие.
Три года лагерей, Три воспоминая: Колючее ограждение, звонкий туалет и синие руки.

А потом я стала просить родителей отправить меня в тот лагерь снова и снова.
В нашем лагере появился новый воспитатель. Он водил нас на море в «мертвый» час. Нас, это меня и еще несколько девочек из старших отрядов.
Он подходил к нашим кроватям, тихо гладил по плечу или лодыжке, и кивал на занавешенную простыней дверь. Мы выскакивали за порог спален. Смешливыми мотыльками сбивались в дружную ватагу и Он вел нас в столовую. Там, в дурманящем запахе вымытых хлоркой полов, Воспитатель ставил перед девочками кастрюлю дымящихся отварных костей и поднос свеженарезанного белого хлеба. Мы хватали из кастрюли горячие мослы, высасывали из них мозги, вытирали губы пшеничным хлебом, и слизывали с рук струящийся по ним жир.
После еды наш воспитатель вел нас на море. Он открывал ключом замок на лагерной решетке и выпускал девчонок в зной полуденного безлюдья. Там за пределами лагеря мы плавали в теплой воде, падали животами в горячий песок и позволяли учителю трогать наши объевщиеся костями горячие тела.
Спустя годы я прочитала в газете, что сына местного губернатора осудили за педофилию. Мол, раскрылись душераздирающие истории из лагерной жизни бывшего воспитателя.

Но я этого не помню. Я помню вкус жирных мослов, визг столовской хлеборезки, удушливую вонь хлора.
И еще я помню, прикосновения к нежному телу гладкой мужской рубашки, и тонкую дрожь прохладных пальцев моего лагерного учителя.