Прохфессор Павлов : Яшка

Давно это было, лет тридцать назад. Время тогда было лихое, разбойное. Жадность людей обуяла. Хотели всё и сразу. Бога забыли, золотому тельцу покланяться стали. В безумстве своём ни баб, ни детей не жалели. Голод пришёл. Амбары хлебом забиты, а люд городской в очередях давится, как скотина, буханка хлеба в одни руки и гонят дальше. Старикам последнее доставалось. Многие померли в очереди, то ли от обиды, то ли от стыда. Не смог я смотреть на безумство такое, отвращение испытал к жизни, опостылела она мне, вот и принял решение. Постучал в двери обители святой, попросил принять. Никто из монахов возражать не стал. Мужик я сильный, знающий, в работе полезен буду. Приняли меня, как равного, во всём помогали, а чего желать, там и остался.

В тот год зима холодная была. Первый снег пошёл, а нам и одеть то нечего на босую ногу разве, что колоши старые, да носок шерстяной, молью поеденный. Собрали денег немного, что трудом заработали, стали решать, кому идти. Жребий пал на меня. Взял я рюкзак походный, одел, что потеплее, и пошёл в город. Скупился, возвращаться пора, а тут незадача. Автобус, что к обители ехал, поломался. Пришлось пешком идти. По дороге часа два надобно быстрого шагу, а тропою, что лесом идёт, за час управиться можно. Забросил рюкзак на плечо и пошёл. Время быстро прошло, вот и обитель рядом, вдруг, слышу, собачонка лает, жалобно так, протяжно. Пойду, думаю, посмотрю. И десяти шагов не сделал, от увиденного, сердце похолодело, в овраге мальчонка лежит, голый, мешковиной укрытый, а в ногах у него щенок, рыжий такой, тыкает носом и плачет. Я схватил обоих и бегом, благо до обители недалеко было.

Монахи мальчонку подхватили, в одеяло укутали, на диван положили, растирать стали мазями, да отваром из кореньев отпаивать. Жар у него был сильный, кашель, крутило его, как безумного, рычал, царапался, не человек - животное. Монахи ночами не спали, дежурили, когда надо, уксусом обтирали, а когда и постель меняли. Три дня бедолага горел, на четвёртый день полегчало. Смотрим, на поправку пошёл наш найдёныш. Из миски руками ест, улыбается, и собачонку свою подкармливает. Та хвостом виляет, радуется, от него не отходит. Мы его спрашиваем, а он зубы скалит, лаять пытается, как щенок, разве добьёшься от него чего путного.

Решили у местных поспрашивать, не сбежал ли мальчонка из дома, аль обидел кто. Они смотрят на нас через щель ворот и молчат. Дикий народ, злой, скрытный. Священник у них был, говорят, сбежал, так и стоит церквушка в запустении. Убрали мы там, службу провели. Никто не пришёл.

Оставили у себя мальчонку, Яшкой назвали. Привязались к нему сильно. Глаза у него голубые, как у спасителя нашего, смотрим на него и радуемся, свет он принёс в обитель нашу. Наполнил души благою вестью. Опекали мы его, грамоте учили, к труду простому и нужному любовь прививали. Мальчонка вырос, юношей стал. Способность у него появилась к рисованию. Лики святых на стенах святой обители писал. Живые они у него получались, человечные. Руку протянешь, к образу приложись, а от него тепло идёт.

Как-то пришёл к нам старик из ближайшего селения, плачет, подагра у него, все пальцы на руке покрутило, боль страшная. Таблетки не помогают, мази тоже, он кричит, удавлюсь, мочи нет терпеть. Отвели монахи его в обитель, приложил он руку к лику Николая Чудотворца и стоит. Час стоит, второй, руку трогает, понять не может, боли нет и пальцы двигаться стали. Упал он на колени, крестится. Две ночи стоял, исцелился.

Молва, как ветер, быстро по всей округе разлетелась. Сёлами шли в святую обитель, часами стояли, молились. Причащаться стали, в церкви службу возобновили. Душа человеческая оттаяла, в чудо уверовала, к истине чистой и не порочной потянулась. А вместе с нею и благодать вернулась.

Яшка бегает, с собачонкой играет, радуется. А монахи вокруг него, уберечь хотят от дурного. Берегли они его, да не уберегли. Как-то в лес пошли за грибами и его с собою взяли. Много грибов собрали, возвращаются, смотрят, а Яшки то и нет. Весь лес обыскали. Нашли его в том яру, где он мальчонкой лежал. Скрутило его, трясёт, словно бес вселился. Лает на нас, воет и в лес смотрит.

Отвезли его к доктору, тот посмотрел, развёл руками, нет лекарства от безумия, молитесь старцы, может Бог милостив будет, отпустит. Привезли его в обитель, молиться стали. Через месяц полегчало ему, юродствовать стал. Поймает муху, оторвёт ей крылья, и рассуждает.

- Вот муха. А без крыльев она кто? Таракан. А взять таракана. Крылья есть, значит муха. А почему не летает? … А взять человека. Вырви у него душу, животным станет. Сына своего топором зарубит, Дочь изнасилует… А животное, души нет, но как любит дитя своё, как заботится, как нежится с ним. Мило смотреть и мне и Богу. Значит есть душа у животного, и благородна она…

Ходил он так месяц, а потом исчез, словно и не было его. Искали его долго, и в полицию сообщали, и сыщиков нанимали, всё впустую, пропал бедолага. Монахи смерились, но комнату за ним оставили, а вдруг чудо, придёт, живой, здоровый и жить останется. Надежда у каждого была, а как без надежды.

Шло время, забывать его стали, в келье прибрали и другого монаха поселили. Но произошло одно событие. Митрополит наш украинский решил крестный ход устроить в честь 1025 крещения Руси, верующих собрал несметное количество, и пошло море людское в Киев, на Владимирскую горку. Идёт, крестится, к образам прикладывается, и мы шли, с паствою нашею, человек двести собрали. Идём радуемся. Уже до Киева дошли. Вдруг, слышим, голос знакомый. Смотрим, стоит человек по среди дороги, в лохмотьях, грязный весь, кричит, голос надрывает. Господи, Яшка!

- Бегите! Бегите прочь!! Проклят! Проклят город Салим!! Гореть он будет огнём адовым! Невинных будут без вины убивать, и жечь в печах, как поленья сухие, брошенные. Сатанисты бойню устроят на площади, резню кровавую и бессмысленную. Православных стравят друг с другом, как собак бешеных. И будет брат брата убивать и сестру насиловать… А, после, иноверцы придут. На престол наш патриарший оборотня посадят - Патриарха Вселенского, что душу дьяволу продал и бумагу с ним подписал кровью своею. Святыню нашу, церковь Андреевскую, ему отдадут, и дань ему плотить будут золотом. И бежать вы будете прочь от безумия, и родину вы потеряете, и свободу… Рабство вековое вернётся… А детей ваших продавать будут по частям мразям земным. И над телом молодым надругаться будут ради забавы…

Громко он кричал, чтобы все слышали. Бабы крестится стали, молитвы читать, а мужики озлобились, побить хотели, но видят юродивый, никто на себя грех брать не стал. Правда был один, здоровый, бросил он юродивого на землю и ногами его отоваривает, да по лицу бьёт, до крови. А юродивый смеётся, улыбается, боли не чувствует, а потом извернулся, хвать мужика за руку и говорит:

- Ты, Гришка Висельник, детоубийца. Жену свою изведёшь и дитя погубишь. Много злодеяния ты сделаешь, много зла. Проклинать тебя будут не только на земле, но и в аду. Гореть будешь, мучится, петля будет твоим спасением. Ибо ты грешен…

Обезумил мужик, ударил юродивого, тот и затих. Поздно мы прибежали, опоздали, не успели усмирить безбожника, ушёл он. Подняли мы Яшку и бегом в больницу. Два дня он мучился, на третий день помер. Хоронили его в саду, возле яблони вековой. Много людей пришло, все плакали искренне, молились, отче наш читали, жалели убиенного шибко. Монахи стол накрыли, помянули, как положено, по обычаю, да разошлись.

А вечером тучи пришли свинцовые, затянули небо, солнце закрыли, а ночью гром грянул, да так громко, что в окнах стёкла вылетели. Молния ударила, прямо в крест православный попала, расколола его пополам и обрушила наземь. Утром пришли селяне, смотрят, а церковь без креста стоит, только шпиль остался. Знак недобрый, большая беда приближается.

И действительно, приехал народ разный, до Киева, подстрекать к бунту стали людей добрых, наивных по сути своей. Собирали их на площади главной и лгали нагло про жизнь сытую и довольную там, на Западе, а кто смеялся над ними, били нещадно. Пришло время, загорелась столица, словно бесы людей одолели, баррикады стали строить, а потом и убивать. Никто не думал, что жизнь человека бесценный дар. Все крови желали и насилия. И полилась кровь рекою широкою по земле нашей. Не было больше правды, одна ложь, и все в эту ложь уверовали.

Поверил в неё и Гришка Висельник, что юродивого забил до смерти. Сотником был на майдане, а после, записался в отряд палачей, на Донбасс поехал. Не было жалости в его сердце ни к женщинам, ни к детям. Девочку взял четырнадцати лет, долго мучил, рабыней её называл, с товарищами делился, не выдержала девчушка, повесилась, отмучилась душа чистая и непорочная. А ему медальку дали, то ли за храбрость, то ли за подлость. Вернулся домой он, пьянствовал безбожно, жену бил сильно, та и померла. Сына в хлеву зарезал. А после, повесился.

А на пятую годовщину вожак их, что властителем стал, церковь сатанинскую привёл, а во главе её чёрта поставил - Патриарха Вселенского, тот к расколу призвал, и насилию над верою дедов наших. Храмы стали грабить и священников бить. И в нашу обитель наведались безбожники. Монахов побили утварь забрали и выгнали, как собак бездомных на двор, и никто не пришёл, никто не заступился… Одиноко стоит церквушка, креста на ней нет. Видимо, и не будет более.

Собрали монахи пожитки свои малые да пошли в Московию. Проповедовать стали: «Господь дал вам веру, дал дом. Берегите дом свой от грабежа и пожара. А коль не убережёте, погибнет всё: и вера, и вы…»