Прохфессор Павлов : Дачники

Кто бы что ни говорил, а человек по природе своей ленив. Состояние лёгкой сонливости, вялости и безразличия ко всему, вполне естественно, так он обретает покой и некоторую гармонию. Но ему этого мало. Он непременно желает лежать в гамаке, пить водку, болтать со старым приятелем и дремать. Таких людей принято называть дачниками. Каждое лето они снимают домик, заезжают туда небольшой компанией и садятся на шею местным аборигенам. Те не прочь их прогнать, но шелест купюр не даёт им этого сделать. Они смиряются и идут в услужение к новым хозяевам.

Таким человеком был Григорий Палыч Кожемякин, для друзей - Гоша. Каждое лето он снимал домик в дачном посёлке, брал с собой удочку, гамак, маленький приёмник, садился в свой старенький запорожец и уезжал прочь из города. Человеком он был весёлым, суетливым, имел много профессий, но зарабатывал литераторством. Ему нравилось писать. Писал он обо всём и во все инстанции. Со временем его талант оценили и взяли на работу в качестве писаря на должность юриста. Здесь Григорий Палыч показал размах. Он писал много и требовал ответ. Кто противился ему получал взбучку от начальства иногда с выговором. Говорят, на его запросы отвечал сам Владимир Владимирович, но это тайна. Об этом он говорил шёпотом за закрытой дверью и только близким друзьям.

Одним из таких друзей был Арнольд Самуилович Шпак, человек тихий и услужливый. Он боготворил своего приятеля, видел в нём выдающуюся личность и всегда сопровождал его во всех предприятиях. Вот и сейчас он стоял возле парадного с рюкзаком полным еды и ждал своего кумира. Кумир появился ровно в десть, в зелёной майке, в спортивном трико и удочкой на плече. В путь! Произнёс он. Друзья сели в машину и отправились в деревню Крюково, что расположена на берегу озера в окружении леса.

Доехали они быстро без приключений. Их встретил хозяин избушки, человек суровый, закалённый физически, пьющий самогон и закусывающий соломой. Звали его Семён. Он проводил отдыхающих в дом, взял задаток и мгновенно исчез. Друзья остались одни наедине с природой. Озеро, луг, лес – всё было здесь.

Бросив вещи, они повесили гамак, взяли бутылку водки, кое какую закуску и пошли в небольшую беседку, что стояла на самом краю озера под старой ивой, печально склонившейся над водою. У славянских народов ива всегда была символом чистоты и бессмертия, красоты и утончённости, некоей загадочности, которая влекла людей к себе. Девственницы плели венки под её кронами, колдуны совершали магические обряды, индейцы добавляли кару дерева в трубку мира, чтобы сильнее вставляло, но нашим героям было на это плевать. Они пришли гадить и наслаждаться чудесным видом.

Вот и сейчас, усевшись за небольшой столик, они чокались, пили и закусывали селёдкой. Гоша любил селёдку, он покупал её в рыбном магазине, непременно норвежскую, среднего посолу и желательно с икрой. С собою он захватил небольшое ведёрко, ибо без селёдки водка ему не шла, а пить ему хотелось. Опустошив бутыль, их разморило и потянуло на разговор.

- Всё-таки хороша русская природа. Хороша и грустна. Есть в ней некий дух печали… Представьте себе картину. Босая девушка сидит на берегу озера, смотрит в глубокий омут и желает утопиться.
- Наверно сирота, - предположил Арнольд Самуилович Шпак. Третья рюмка его расслабила и бросила на траву полежать.
- Нет. Хотя, сирота тоже может утопиться… Я не об этом. Ты меня сбил с мысли. О чём это я? …
- Гоша, ты говорил о картине.
- Да. Обрати внимание, она выбрала омут, а не петлю, яд или кинжал. Выбрала не просто так. Выбрала осознанно. Русской бабе важна не сама смерть, важен ритуал очищения души. Без него вся эта суета не имеет смысла. И обязательно декорации. Лес, озеро, кувшинки, плакучая ива, трель соловья. Она одна, на середине озера, голая, медленно идёт ко дну…
- Как в «Титанике»?
- Да.

Раздался жуткий рёв. Арнольд Самуилович рыдал. Рыдал громко, с воем и взахлёб. На душе у него скребли кошки. По натуре он был человек чувственный, жалостливый, а тут такой сюжет. Он не мог не расстроиться. Так же рыдал он на своей свадьбе и на премьере «Титаника». И оба раза ему хотелось повеситься. Вот и сейчас, он искал глазами верёвку.

- Успокойся, Арнольд. На выпей, - командирским голосом сказал Палыч. Он налил в стакан водку и протянул приятелю. Тот выпил одним глотком. Стало легче. – Ну, вот. Хорошо. А ты нюни распустил. Давай, собирайся, пошли в дом.

Приятели обнялись и потащились в избушку, где хозяин накрыл нехитрый стол. Жареная картошка, лук, бутыль самогону издавали дивный притягательный запах. Пир был продолжен. Подкрепившись настолько, что можно было расслабиться, развалиться в кресле и поговорить, Гоша решили пообщаться с аборигеном. Семён тоже был не прочь поболтать. Село было глухое, и редко кто из умных людей сюда заезжал. Два месяца назад заскочил к ним лектор, читал доклад о скрещивании одуванчиков, но быстро упился и только мычал. Гоша начал беседу первым.

- Скажи, любезный, каков урожай нынче? Будет ли у нас хлебушка вдоволь, как в прошлом году?
- Урожай хороший, только председатель трудодни урезал, хочет без премии оставить. Он человек важный, недавно машину купил японскую, хочет вторую. А деньги где взять? Было время, воровал, а сейчас и продать нечего. Он зарплату трудовому люду урезал, а работать заставляет по-старому. Все жилы из нас вытягивает. Лентяями обзывает. А мы трудимся денно и нощно. Баба моя, доярка, второй месяц на бобах сидит… Говорит, денег нет. Врёт. Сам по три раза по Европам ездит с бабою своею, а нам дулю показывает. Писали мы жалобы в район, а над нами смеются. Говорят, олухи вы необразованные, бумагу не можете правильно составить. А откуда учёности взяться? Я с шестнадцати лет баранку кручу. А баба моя всю жизнь коров за сиськи дёргает. У нас руки к письму не приучены. Правда был у нас тракторист - Вася – бык здоровый, дал он в морду упырю нашему. И что? Посадили Васю, два года дали за то, что за народ заступился. Ходили мы всем селом в суд, слёзно просили отпустить. А прокурор, гнида, упёрся и не в какую. Говорит, нельзя мол против власти идти. Ежели так каждый захочет по морде дать чину важному, то и власти не будет. А на кой чёрт мне власть такая, ежели она меня грабит и в гроб загоняет?
- Ты, Семён, не горячись. Тут разобраться надо. То, что вас грабят, это не новость. Вас грабили всегда, при любой власти.
- Нет, барин, ошибочка. При Лёньке Брежневе за свои трудодни я шестьсот рубликов имел, а за корову и свинью мне колхоз доплачивал. Не беднее упыря жил. Штаны мог купить атласные, и магнитолу. А как помер Лёня, всё пошло кувырком. Чёрт этот меченый, как стал при власти, так и началось. Плюрализм, мнения, консенсус. Тьфу. Что за слова гадкие. Балаболок понаехало, агитировать стали. Говорят, понять нельзя, чего хотят. Наши бабы поначалу прогнали их, так они на следующей недели с шариками приехали да конфет привезли. Всё бесплатно детишкам раздали. Дуры оттаяли, принимать стали. Что они им наговорили не знаю, но после разлад начался в колхозе. Бабы хозрасчёт стали требовать и денег. Нам мужикам много не надо, трудодни оплати да на праздник премию выпиши. А эти всё захотели и сразу. Плюнул председатель и ушёл с должности, что с дурами спорить. А на его место упыря поставили. По началу он нравился всем, слушали его, аплодировали. Мужик не простой, сказочник великий. Про Европу рассказывал, про богатства несметные, про платья разные от кутюр. Вот мы и поверили. А когда очнулись, поздно было. Ярмо накинул и погонять стал. Так и живём.

Посмотрел Гоша в глаза Семёна, а в них тоска. Надо ответить, а слов нет. Похлопал он его по плечу, проводил до двери, попрощался. Вот чёрт. Что за день. Один рыдает, другой тоску нагоняет, не отдых, каторга. Всё, хватит, завтра пойду рыбачить. С этой мыслью он улёгся на диван и сразу попал в объятия Морфея, ему снился сон.

Он надевает фрак, белые перчатки, выходит на улицу. У подъезда давно стоит чёрный лимузин с правительственными номерами. Охранник открывает дверь и помогает ему сесть в машину. Через минуту лимузин останавливается у парадного входа в Большой Кремлёвский дворец. Он сделал суровое лицо и с важностью идёт вверх по богато убранной освещённой лестнице.

- Хозяин, - пробегает шёпот в многотысячной толпе. – Это он… а где старый? Тише, умоляю вас. Владимир Владимирович на покое, уехал в Крюково…

К нему подбегает Шойгу с озабоченным лицом, в орденах.

- Извините, пожалуйста! – говорит он Григорию Палычу. – Что делать с Крымом?
- С Крымом!?! А не замахнуться ли нам на Киев. Голубчик.
- Ах, мы в восхищении! – кланяется Шойгу.

И вся зала вторит за ним.

- Ах, мы в восхищении!

И госпожа Меркель делает ему реверанс. Он вдруг начинает с нею трещать по-немецки, хотя раньше и знал всего два слова «Гитлер капут». У него всё выходит, и вроде сговорились о «Северном потоке – 3» к обоюдному удовольствию. Навстречу идёт ему дамочка, невысокая, с короткою стрижкою, Костюм у неё замечательный, выше всякой критики. За ней толпа.

- Кто это? – спрашивает Григорий Палыч.
- Одна знаменитая акробатка. Очень интересна в постели.

Она подходит к нему, опускается на колени, целует руку и просит личной аудиенции. Он бешено начинает соображать, где им уединится. Его квартирка мала и неопрятна, а кровать разрослась до невиданных размеров и не помещается в комнате. Акробатка начинает смеяться и растворяться в тумане. Он бежит за нею, пол под ним проваливается, он падает в воду и начинает тонуть…

Проснулся Гоша в полдень. В желудке у него газы, в голове мигрень, а на улице дождь. Он ничего не помнил: ни Шойгу, ни акробатку, ни лимузин, ему было нехорошо. Аспирин облегчил страдание, но ненадолго. Алкоголь – вот спасение! Он растолкал сонного Арнольда, разлил по стаканам водку и дрябнул. Сразу пришло спасение. В животе отпустило, в голове прояснилось. Он был здоров, жизнерадостен и полон энергии. Взяв удочку и снасти, он отправился к озеру.

На другом берегу бабы водили хоровод, плели венки и бросали в воду. К вечеру они разожгли огонь оголили тела и стали прыгать через костёр. Гоша ёрзал на стуле, как уж на сковородке. У него всё горело. Он таращился на баб. Его влекло. Он желал всех и сразу. Узрев желание отдыхающего бабы пошли к нему. Вначале одна, потом другая, третья, четвёртая… Они шли, едва касаясь воды, лёгкой походкой, смотрели на него и тянули руки. Гоша! Гоша! Гоша! ...

- Блядь. Кикиморы!?! Чур меня чур! Прочь нечистая, прочь!! – закричал он. Схватил нательный крестик, перекрестился и стал плевать во все стороны. Бабы остановились, опустили руки и ушли под воду… Гоша бегал по берегу, тыкал палкой в песок и кричал: «Где чёрт! Где чёрт! Где чёрт…». Он сходил с ума. Его крик разносился эхом по всему озеру и пугал обитателей водоёма… Он ворвался в дом, как бешеный пёс. Стал крушить посуду, ломать утварь, плевать на икону. На вопросы не отвечал, рычал и старался укусить. Хозяин дал ему в лоб, и скандалист затих.

- Семён, ты зашиб его, - разволновался Арнольд.
- Да не, отойдёт.

Через час Гоша пришёл в себя и всё рассказал. Говорил он эмоционально, ярко, часто поглядывал на икону, незаметно крестился. Он помнил всё, каждую деталь, пока бабы не ушли под воду, далее словно бес вселился. И крестик не помог.

- Эх, не жилец ты, - сказал Семён.
- Почему?
- Выбрали они тебя, завтра заберут.
- Куда? – опешил Гоша.
- Известно куда, в омут.
- Не пугай ты меня, Семён, лучше скажи, что происходит.

Хозяин крякнул, устроился поудобнее и начал рассказ.

- Давно это было, старики уж не помнят. Был обычай у нас на селе. Если в первую брачную ночь мужик бабу не вдует, утопиться она должна. Строго за этим следили. Староста ходил, лично проверял. А мужик, не конь. Выпьет лишнего и на покой. Баба работает, а он никак. А утром на озеро бежит, голышом, и на дно сразу. Пятнадцать душ так загубили. А лет десять назад, странное стало происходить. На Ивана Купала выходят они на берег и мужика ждут. Кто понравится, того в омут. В прошлом году Сашку тракториста забрали, вместе с техникою на дно утащили. Трактор из воды достали, а Сашку так и не нашли. А сегодня за тобою пришли. Ты бы причастился, у нас и священник есть.
- Да пошёл ты…, – разозлился Гоша. – Собирай пожитки Арнольд, завтра уезжаем.

Но уехать ему так и не удалось. Он пропал. Селяне говорили, что видели человека, голого, он ел селёдку и бегал вокруг озера. Хотели вызвать полицию, но передумали. Может нудист, много их здесь без портов шастает. Зачем власть тревожить. А как про утопленниц речь зашла, все по домам разошлись и двери на засов заперли. К образам подошли и молятся. Никто на себя беду накликать не хочет. А, дачник пропал, да и ладно. Свечку поставят и забудут.