Шева : В черной черной комнате

К змеям, не воздушным, а настоящим, типа гадюк, Михаил Анатольич Густов, как и большинство людей, относился негативно.
Гады ползучие, они и есть гады. Мерзкие, скользкие, неприятные.
За что их любить? Давить их надо.
Хотя анекдот, - К удавам, так к удавам!, Густову очень нравился. Может потому, что и сам он иногда уподоблялся пьяному в стельку пассажиру такси.
Но сегодня Михаил Анатольич не был пьян. Кто же от трёх стопок станет пьяным?
Детская доза, - так, для аппетита и поддержания тонуса организма. Но вот испорченное перед сном настроение усугубила не по-детски.
- Головы надо таким редакторам отрывать! – разошёлся Густов, - Да и не только головы!
После ужина, перед тем, как провалиться в сон, или, как еще любят выражаться записные литераторы, - на сон грядущий, Михаил Анатольич обычно с удовольствием прочитывал пару-тройку страниц «Публики», еженедельной толстой газеты для пенсионеров. Завлекавшей неприхотливых читателей не только рассказами о бывших, постаревших, или уже ушедших кинокумирах, но и незамысловатыми историями из жизни так называемых простых людей.
Расстроился сейчас Густов именно из-за одной такой истории, которую поведала на страницах газеты какая-то древняя бабушка.
…В пятидесятых годах прошлого века, будучи незамужней девкой, завербовалась она на торфяные разработки в Ленинградской области. Работа была тяжёлой, но молодёжи приехало на разработки много, поэтому жилось весело. По вечерам - клуб, танцы, парни, обжиманцы.
И была в их коллективе одна очень забитая молодая дивчина из глухой деревни, Глаша. И вот как-то заводила девичьей компании и всеобщая любимица Катерина решила над Глашей подшутить. Подговорила всех вечером, когда уже стемнело, по кладбищу пройти. А сама спряталась в кустах.
И когда вереница девчат нервно хихикая проходила рядом, Катерина медленно появилась из-за кустов в белой простыне, как в саване, да еще с большим крестом в руках.
Ну, все повизжали, да и всё, а Глаша с нечеловеческим криком умчалась как полоумная, пока в трясину болота не забежала.
И после этого случая изменилась страшно: ходить стала поникшая, ко всему безразличная, всё время угрюмая. Будто головой тронулась. Хотя почему будто? А через две недели и вовсе рассчиталась. Но в ночь перед её отъездом в женском бараке произошло страшное.
Поздно, уже все спать положились, как вдруг из комнаты, где жила Катерина с подругами, раздался ужасный крик. Все повскакивали, сбежались, - Что? Что?!
Оказалось, лёжа уже в постели, Катерина непроизвольно сунула руку под подушку. И тут же в ужасе отдёрнула, - её что-то больно укусило.
Девчонки ключили свет, - гадюка!
Живая.
Мерзкую тварь тут же прибили, но плевались и обсуждали потом еще долго.
Дальше бабушка долго морализаторствовала насчёт того, что не делай другому подлянку, ибо аукнется, но это уже Густов так, пробежал глазами.
Вроде и история дрянь, выдумка бабская, скорее всего, - а осадок остался.
Неприятный.
Не Уэлш, конечно, с его «Гремучими змеями», но всё равно.
Тьфу! Попробуй теперь заснуть!
Густов еще раз чертыхнулся и выключил лампу.
Поворочался-поворочался, да и заснул.
Проснулся глубоко ночью, - за окном на улице вроде что-то громко бахнуло.
На выходных в их дачном посёлке подростки часто шалили петардами, файерами, взрывпакетами, еще чем-то непотребным, но громким.
Густов спросонья обозвал хулиганов теми словами, которых они заслуживали, и перевернулся на другой бок. Закрыл глаза и попробовал опять заснуть.
Подумал еще, - Глаза можно и не закрывать, - темень такая, что хоть глаз выколи!
В комнате было черным-черно.
Густов, как он любил, лёжа на животе, сунул правую руку под подушку. Через какое-то время неожиданно ощутил, как по ладони и между растопыренных пальцев вроде что-то движется.
Скользкое, неприятное, и самое страшное - живое!
Густов сначала оцепенел, застыв как статуя, затем с силой схватил и сжал то, что струилось между пальцами, а другой рукой нажал кнопку лампы на тумбочке возле кровати.
Не разжимая пальцев с добычей, поднёс её под свет лампы.
Извиваясь всем телом и пытаясь ударить его хвостом, на него злобно смотрела гадюка.
Густов еще сильнее сдавил гадину, и глаза её, казалось, вот-вот сейчас вылезут из орбит.
- Глазки строишь? – неожиданно для самого себя пошутил Густов.
И чувствуя, что он вышел победителем в этой схватке, именно он - homo sapiens, человек «разумный», поднёс морду змеи к лицу…и быстрым резким движением, как мангуст, откусил её.
Будто и не у него, а у кого-то другого в ушах прозвучало отрывистое, - Хрясь!
Голову гадючью он выплюнул на пол, а тело, превратившееся в безжизненный обрубок шланга, через открытое окно бросил в сад.
Затем поднялся, продезинфицировал рот остатками водки, сплюнул, и лёг спать.
Заснул на удивление быстро, чувствуя себя почему-то законопослушным членом общества, исполнившим свой гражданский долг.
…Утром проснулся, - ни на полу, ни в саду никаких следов ночного кошмара.
То ли кошка постаралась, то ли мыши.
То ли примкнувшие к ним ёжики.
Во рту, правда, был странный привкус. Будто микс из свежепосоленной скумбрии, рыбьего жира и текилы с лимоном.
- М-да…, - протянул Михаил Анатольич, - из чего только сейчас водку ни делают!

В понедельник утром в редакции «Публики» не досчитались одного сотрудника.
Не было Генки Адюкина, отвечавшего за работу с письмами читателей.
Сначала подумали, - перебрал вчера Генка или, хуже того, - ушёл в запой.
Но уже во вторник по редакции поползли слухи, один страшней другого. Вроде где-то в пригороде тело таки нашли.
Но без головы.
Другие расказывали, наоборот, - голову нашли.
Но и только.
Говорили, полиция рассматривает несколько версий. К облегчению главреда, служители правопорядка сразу отбросили версию явно ложную и фантастическую, - профессиональную деятельность.
Хотя при осмотре рабочего места Генки молодой опер заинтересовался было цитатой, похоже из Ницше, распечатка которой висела над столом пропавшего.
Прочёл, усмехнулся, хмыкнув, обронил загадочную фразу, - Куда вам? К удавам! И был таков.
Что тут скажешь?
Да ничего, - до нас уже всё сказано.

…Кто этот пастух, которому заползла в глотку змея?
Кто этот человек, которому всё самое тяжёлое, самое чёрное заползает в глотку?
И пастух откусил, как советовал ему крик мой; откусил голову змеи!
Далеко отплюнул он её - и вскочил на ноги.
Ни пастуха, ни человека более - предо мной стоял преображённый, просветлённый, который смеялся!
Никогда еще на земле не смеялся человек так, как он смеялся!
Так говорил Заратустра.*




* Цитируется по изданию 2017 года.