karapuz : как Боря умирать ходил

Явление первое. Боря


Боря так мал ростом, что любая рубаха ему по колено.
У него лиловая физиономия горького пьяницы, до оторопи голубые глаза щёлочками и нечеловеческой густоты, как снег белая, шевелюра дыбом.
Целыми днями он, спотыкаясь и падая, бродит по посёлку с топором или каким другим инструментишком - будто бы вышел по делу, высматривая нечаянных собутыльников.
Когда-то давно Боря руководил отделом снабжения на заводе железобетонных изделий.
Его щедростью, если не врёт, проложен асфальт в посёлке.
Свидетелями его былого могущества стоят бетонные плиты оград.
Прежних хозяев уж нет, а нынешние держат ворота на запоре, и Боре туда ход заказан.
Он не кормлен, не мыт и не обласкан.
Жена Нонка давно махнула на него рукой.
Впрочем, ест он, случись ему оказаться за трапезой в чужом доме, и в самом деле мало. Потрогает вилку, помигает застенчиво глазками да и спрячет руки под столом.
Ждёт, когда нальют рюмочку.

На Борином участке высится старый, кряжистый, но всё ещё крепкий дуб.
Весной он долго-долго, будто из природного упрямства, не подаёт признаков жизни.
И только когда всё вокруг заволакивается нежным дымком зелени, он стремительно - за пару ночей буквально, как по отмашке свыше – обрастает жёсткой курчавой листвой.
Осенью - медленно сгорает золотым факелом, скупо, по одному, роняя драгоценные листья.
Под его узловатыми, горизонтально растущими ветвями приткнулся Борин верстак, армейский ящик с инструментом, лохматая от старости колода и алюминиевый рукомойник на ржавом гвозде.
Есть здесь и самодельный столик, за которым Боря выпивает.
Есть крашеный масляной краской нужник.
Ночью шуршат в листве ёжики.
Тепло и сладко пахнет гнилыми стружками, прелой трухой и помоями.
К дубу прислонена грубо сколоченная лестница из молодого клейкого ельника. Будучи сильно во хмелю, Боря вскарабкивается по ней, усаживается, свесив тощие ноги в болячках, на нижнем суку и принимается не зло, а горько скорее, философски и во всеуслышание - в расчете на аудиторию за соседними заборами - рассуждать о человеческой неблагодарности.
Нонка не удостаивает его ни словом, ни взглядом. Копается, выставив мясистый зад из грядок с капустными головами, и разгибается лишь за тем, чтобы, уничижительно расхохотаться в ответ.
В городе Нонка держит прачечную, в посёлке разводит то кур, то гусей, и дел у нее невпроворот.
А когда-то Боря подобрал ее с улицы буквально.
Обул, одел, усыновил её мальчонку. Облагодетельствовал.

Парное, белёсое августовское утро. Из тех, что обещают перетечь в тишайший неяркий день.
Боря стоит на крыльце в своём старом костюме, ботинках и галстуке.
Он широко в стороны разводит руки, удивляясь длине рукавов, двигает плечами, ощущая лопатками непривычную просторность пиджака, поддёргивает брюки, лёгшие гармошкой на башмаки, и резюмирует:

- В гробу и так сойдёт, нах…

Боря идёт умирать.
Но вперёд решает хорошенько напиться.
И, не долго думая, направляется к соседу Александру Яковлевичу.


Явление второе. Александр Яковлевич.


Александр Яковлевич – долговязый, тощий, но жилистый мужчина с маленькой женственной головой, острыми ушками в пуху, неразборчивыми чертами лица и сальной косицей на затылке.
Каждый божий день он взваливает себе на спину и, тихонько матерясь, выволакивает на двор свою плечистую супругу с непослушными тумбами вместо ног и усиками на семитском лице.
Усаживает её до сумерек на стул под яблоней, укрывает, смотря по погоде, то пледом, то периной и принимается энергично хозяйничать.
Дел в огороде мало – участок засажен одной картошкой лишь.
Супруга басовито комментирует ход дел и по привычке даёт указания.
Александр Яковлевич вполголоса и однообразно отбрехивается.
Когда-то их участок славился цветником.
В нём, помимо прочего, росло порядка тридцати сортов флоксов, и в пору августовского цветения весь посёлок накрывало их тошнотворным благоуханием.
Супруга обезножела - и Александр Яковлевич по-своему распорядился её цветочным наследием: перепахал цветник и с тех пор сажал, кроме картошки, разве только подсолнухи по забору.
Вечером Александр Яковлевич моет шею, наряжается в кумачовую рубаху, белые штаны с карманами, опрокидывает стаканчик и выходит за ворота. Прогуливается.
Завидев кучку пацанов у брошенных на обочине великов, неслышно приближается, угощает семечками. Внушает им что-то авторитетно и вкрадчиво...
Ровно в полночь Александр Яковлевич выуживает из-за печной вьюшки пухлую тетрадку, садится за кухонный стол, включает низкий абажур, точит, хищно оскалившись, карандаш и записывает в тетрадку стишата похабного содержания.
В момент, когда вдохновение достигает своего апогея, лицо поэта густо идёт пятнами, он вскакивает и проворно убегает в уборную.

Отворяется калитка. В её проёме вырастает Боря с подсолнухом на голове.
Александр Яковлевич оборачивается. В руках у него лопата.

- Саш, это кто? – говорит из-под яблони супруга, силясь разглядеть вошедшего. В костюме, ботинках и шляпе из подсолнуха Борю узнать трудно.

- Хуй в пальто – негромко отзывается Александр Яковлевич, отставляет лопату и, нехотя, идёт к гостю.

- Борь, ты, что ль? – изумляется супруга.

Вместо ответа Боря отвешивает низкий поклон, касаясь земли своими белыми лохмами. Подсолнух качается в воздухе.

- Вот. Проститься пришёл, Яклич,- строго говорит Боря, приняв вертикальное положение. Подсолнух снова ложится ему на макушку. - Ухожу помирать, нах…

- Куда? – подходя, интересуется Александр Яковлевич.

-... чем от этой язвы, нах... - загадочно говорит Боря.

Александр Яковлевич поднимает брови, изображая внимание.

- Саш, зябну...подай плед! - вмешивается в разговор супруга.

- Хуй тебе на обед! – машинально реагирует супруг.

- ...А лучше шаль!

Александр Яковлевич и тут находится:

- Хуя на тебя жаль!

- Накатить бы...- грустит Боря. Он только теперь сообразил, что поторопился, придя к поэту в столь неурочный час.

Александр Яковлевич придаёт лицу кислое выражение и разводит руками.
Боря понуривается и разворачивается, чтобы уйти.

- Борь, скажи Нонке – пусть зайдёт, принесёт укропу! – не унимается сидящая под яблоней.

Боря тихо прикрывает за собой калитку и, не дослушав очередного поэтического экзерсиса, идёт к соседу Васе.


Явление третье. Вася.


Стальной ёжик волос, хмурый взгляд исподлобья, бульдожий загривок, татуированные предплечья, тельняшка с камуфляжем зимой и летом.
Это – Василий. Хохол и бывший спецназовец.
Служил в горячих точках. Болтают, на его счету не один десяток человеческих жизней.
Трезвый - Вася смирный. Но стоит ему напиться более обыкновенного - начинает чудить.
Распахивает калитку, выпадает наружу и - давай слоняться по посёлку, выискивая, к кому бы прицепиться.
Повод всегда находится: вонь из чужой выгребной ямы, драчливые бесхозные гуси, криво припаркованное транспортное средство, брошенный поперек дороги шланг с откачиваемой водой...
Обнаружив нарушителя порядка, Вася крепко цепляется за деталь одежды провинившегося, долго стоит так, покачиваясь и собираясь с мыслями, прежде чем формулировать какой-нибудь каверзный, с его точки зрения, вопрос.
"Яблоки гусям давно не снились ?" - примеру, неожиданно говорит он хозяину обнаглевший гусей.

Жена Света - стриженая, очкастая, некрасивая баба, служит инспектором в районном муниципалитете.
Вася её слушается и по первому же зову, не подымая глаз, как беглый пёс, плетётся домой.
Свету он по-своему любит: нет-нет, да и - размахнувшись хорошенько - погладит осторожно пониже твёрдой спины, когда та, прямая как жердь, шагает мимо по двору с ведром огурцов.
Пару лет назад Свету повысили в должности, и Вася теперь числится её персональным водителем.
В её лице он приобрел множество влиятельных знакомых.
Статус мужа и водителя высокопоставленной чиновницы вынудил его пересмотреть свои жизненные ценности.
Теперь Вася, если не срывается, наклюкивается лишь раз в году - в день ВДВ, а в остальное время мирно звякает железками у себя в мастерской.

Распахивается калитка. Вася, по локти в мазуте, ковыряется в чреве машины. Замечает Борю, когда тот уже стоит, согнувшись в земном поклоне, у бампера.

- Чего тебе? - говорит Вася, не вынимая рук.

- Ухожу я, Василий. Помирать. Пришел, вот, попрощаться, - торжественно молвит, выпрямившись, Боря.

Василий выпрямляется тоже и, растопырив руки, недоверчиво меряет его взглядом.

- Последний раз при жизни видимся, стало быть, - продолжает Боря скорбно – Зачем поминок ждать? Помяни раба божьего заранее.

В глазах Василия начинает плясать насмешка.

- Не веришь. - горько констатирует Боря и вешает голову. Достаёт из нагрудного кармана бумажку:

- Направление на тот свет! Удостоверься, нах!

Голос его звенит торжеством.

- Да иди ты… балаболка,– Вася снова ныряет в нутро автомобиля – К Мустафе сходи, – бросает он через плечо –Мустафа нальёт…


Яление четвертое. Мустафа.


Мустафа – невысокий, медно рыжий, смуглый от веснушек, юркий и мохнатый, как шмель.
Вырос в детском доме и имеет семь классов образования.
Утверждает, что татарин, а там – кто его разберёт? Сирота...
Вкалывал каменщиком на стройках страны.
Где-то в Ачинске сошёлся с разбитной официанткой. Бросил свое ремесло, купил подержанное авто и начал маленькое, но собственное дело – торговал турецким кожаным ширпотребом прямо из багажника машины. Чуть разбогатев, открыл магазинчик.
Расписался со своей официанткой. Родил дочку.
Раз, в бане, по легкомыслию или выпив с непривычки более положенного, сболтнул лишнего.
Конкуренты по кожаному бизнесу не дремали, донесли куда следует. А может, просто припугнули.
Трудно разве маленького человека на понт взять? Времена тогда были страшные...
Мустафа сбыл с рук магазин со всем барахлом, машину, тёщину жилплощадь, подхватил семейство и - куда глаза глядят.
Помыкавшись по углам, купил клочок земли в поселке. Строился в одиночку. И фундамент сам лил, и блоки клал...
Тёща крутилась рядом, изо всех своих бабских силёнок помогая зятю. И кашеварила, и раствор мешала... Где поднести, где поддержать - везде она первая.
На крышу средств не хватило, и дом получился чудной. Коробочкой.
Зимой, Мустафа дочиста выскабливает двор от снега большой деревянной лопатой.
Летом возится на участке. Из посадок у него – дивный виноград.
Не прожив в новом доме и года, жена вертихвостка бросает Мустафу ради волоокого торговца мандаринами и уезжает с ним в Батуми.
На голову татарина сваливаются заботы о малолетней дочке и тёще. Тёща, к слову, приняла сторону зятя. Мустафа сколачивает бригаду из таких же, как сам, приезжих работяг и не гнушается никакой работой.
По счастью, дочка растёт красавицей и умницей на радость отцу, который и писать-то по-русски толком не умеет.
Когда ей вручали золотую медаль, чурка - Мустафа с пылающими ушами стоял на сцене актового зала школы вместе с другими родителями медалистов и, волнуясь, мял кепку.

Дверь Боре открывает тёща Мустафы, Трофимовна.
В руках у неё свиная голова.
Боря, ни слова не говоря, бухается ей в ноги. Трофимовна опешив, шарахается.

- Прощай, Трофимовна, и не поминай меня лихом, - говорит он, подымаясь – Налей сто грамм на дорожку. Ухожу я.

- Как – ухожу? – расширяет глаза Трофимовна.

- Помирать, нах!

- Как – помирать? – опять удивляется Трофимовна – А дуб?

- Какой дуб? – в свой черед теряется Боря.

- Как – какой? Ты, прежде чем помирать-то, вспомни, о чём мы с тобой толковали давеча! Надумал, аль нет?

Боря хлопает глазами.

- Надумал, говорю, дуб свой пилить али нет? Я ведь и прибавить могу! Ну, хочешь - две поллитровки? Хочешь? Ведь житья от этого дуба нет! Тень даёт – раз! Виноград от него гибнет – два! Лист от него вреднючий - три! Одну заразу копит... Ведь вся листва от твоего дуба - на нашем участке осенью!

Боря молчит.

- Ты помрёшь, а нам с Мустафой - что делать? С Нонкой твоей разве договоришься? Решай, голубчик! Спили! А уж потом и помирай с богом…

Боря мнётся.

- Так я несу поллитру? - приободряется Трофимовна.

- Две, - охрипшим голосом говорит Боря.

- Ну и славно! Вот и молодец! Стой тут, я - мигом…

Трофимовна кладёт свиную голову на порог и исчезает. Через минуту выносит две бутылки беленькой. Боря принимает их и, молча, не подымая глаз, сует в карманы пиджака.

- Может, закусить тебе вынести, а? Пельмешков?– спохватывается Трофимовна - Я - мигом!

Боря мотает головой.

- Борь, свиную голову прихвати, а? Я холодец втихаря от Мустафы затеяла... он не одобряет... боюсь, рассердится. Схорони пока у себя!

Боря, не отвечая, идёт прочь.

- А пилку-то тебе не надо разве? А то - у Мустафы есть! Ох, и ласковая! Сама пилит!


Явление последнее. Дуб.


Предвечернее августовское солнышко греет шершавую кору дуба. Боря стоит, прильнув к ней щекой. Серебряный крестик самолётика бесшумно режет выцветшее, с розовыми раковинами облаков, небо над головой.

- Ничо... - говорит Боря, с трудом фокусируя взгляд на самолётике ,– мы ещё поживем, нах…

Достает из нагрудного кармана пиджака бумажку с направлением в онкологическую больничку, рвёт её на мелкие кусочки, разжимает пальцы.
И старый дуб роняет на землю свой первый в это лето, зелёный ещё, лист.