Ромка Кактус : Митя

1
Осенью деревья сбросили кожу. Обнажилось древесное мясо, из которого во все стороны торчат провода. Мухи сели на провода.

Мите приснился сон. Во сне он встретил отца. Отца Митя узнал по острому запаху преющей листвы. К тому же Митя получил мощную подсказку: слово "ОТЕЦ" было высечено там, где бывает лицо. Огромные надбровные дуги, возникшие ещё до первой палеолитической революции, служили отцу козырьком от дождя, и, конечно, на них уже сидела дюжина голубей и пара плешивых стервятников с розовыми шеями-шлангами, изогнутыми вопросительно. Сверху голову отца венчал чёрный цилиндр с чёрной истлевшей астрой, заткнутой за серую шёлковую ленту. Тело отца находилось в кадке с землёй. Руки отца, задранные кверху, касались небес и постоянно их теребили.

Так Митя догадался, что отец не простой, а небесный. Простого отца у Мити никогда не было. Сам же Митя был отсылкой к рассказу Платонова, иронично встроенной в постмодернистский жупел.

Образ отца, отмеченный следами не вполне сознательного заимствования, завершал его голос. Из динамика, спрятанного где-то в цилиндре, отец рокотал. Он не мог быть ограничен обыкновенным "сказал", как бы этого желали те, для кого сложность и многообразие выражения означает только соблазн, потакающий их тревожности. Не стоит забывать, отец всё-таки был древней метафизической сущностью, уходящей корнями в допотопные бездны человеческой психики, архетипом, который Юнг откопал у себя на приусадебном участке на берегу Цюрихского озера. Небесный отец рокотал словно Боинг, бегущий по земляничному полю:

— Подойди. Ты. Ты. Ближе.

Митя подошёл. Вокруг патриарха клубились осенние воздуси, вскипая, они обращались крошечными ураганами. Вместо бороды у отца начал отрастать клетчатый плед. Митя закутался этим пледом.

— Так. Хорошо. Теперь слушай. Ты. Который пришёл. Дам тебе великий дар. Но сначала ты должен разгадать японский кроссворд... Или обыграть меня в поддавки...
— Я тороплюсь, — сказал Митя.
— Я есть высшее означающее! — гневно вскипела атмосфера вокруг, из стиснутых небес потекли вязкие сопли.
— Кто это решил? — Митя спросил.
— И верно. Однако. У меня тут много игр. "Монополия". Мы могли бы сыграть в "Монополию".
— Это уж слишком.
— Тогда внемли. Ты. Пеший. Дам тебе три семени. Но помни. Только два из них хороши.
— Тогда третье зачем?
— Для сравнения, — пророкотал отец и засмеялся так неприятно, словно бульдозер, давящий котят на детском утреннике.

И увидел Митя в розовых разломах слова "ОТЕЦ" копошащихся личинок, и будто лицо складывалось из их организмов, и будто оно глумливо подражало самому Мите. От удивления Митя открыл рот. Тут-то и ударили Митю по губам три перламутровые струи.

2

И всегда Митя приходил к матери через утробу. Было в её утробе достаточно места для семидесяти миллиардов Мить, и даже если бы все они случились там одновременно, ещё можно было бы пристроить в уголке корову.

Верхом на корове, у которой рога — ущербный серп луны, Митя путешествовал через утробу матери в миры. В мирах с Митей произошло землетрясение. Куском бетонной стены придавило голову Мите, когда в ней зрел вопрос.

Пятнадцать лет этот вопрос, запертый в Митиной голове, назревал. Когда Митя вышел из комы, вопрос в его голове тянулся через всю Среднерусскую возвышенность и впадал в Днепр. Чуден Днепр при тихой погоде, но не каждая птица, достигнув его середины, задаётся вопросом, зачем она там оказалась. Даже пара африканских ласточек, несущих кокос на середину Днепра, не вопрошает. А Митя — Митя вопрошает. Несущий Вопрос — так его зовут в мирах.

Однажды, ещё до комы, Митя провидел, как вся русская литература выйдет из "Шинели" Гоголя, подобно тому, как сам Митя всегда выходит навстречу землетрясению из утробы матери. Теперь он отправился искать ответ на терзающий его вопрос в этот репродуктивный орган русской литературы. Но для начала ему нужно было найти вход.

Семь старцев хранили печати. Семь глубоководных старцев с позеленевшими от глубоководной мудрости волосами, с иронией, искрящейся в бездонных светильниках глаз... Митя выследил их по характерному отцовскому запаху поздней осени. Опавшие листья, которыми они засыпали окрестности, были страницами их научных трудов. Старцы собрались на ежегодной конференции филологов и готовы уже были принести во всесожжение юного бакалавра, когда Несущий Вопрос кристаллизовал перед ними сущность в виде гномика. Старцы застыли на месте, точно иссякли финансовые потоки, питавшие эту высшую форму гуманитарной плесени.

Губы их сложились в непристойную букву фита. Но Митя знал жест, способный отразить проклятие, и быстро его совершил, скрутив фигу. Из корзины Митя достал живую чёрную курицу и откусил ей голову. Он выплюнул её на алтарь в центре комнаты. Юный бакалавр, голый совершенно, ежели не считать капустный лист, которым были прикрыты его гениталии, вышел из транса и, вскрикнув, бежал. Старцы смотрели на алтарь. Митя отпустил сущность в виде гномика обратно в план воображения и занялся старцами. Подняв капюшон старца, Митя изучал пергамент его десятиэтажного лба, чтобы прочитать записанное иероглифами морщин подлинное имя.

Семь могущественных призраков гуманитарного прошлого вынуждены были сломать свои печати.
— Глубоко под землёй, — сказали старцы. — есть дворец. В нём обитают члены тайного братства. Они зовут себя свидетелями Тени Отца Гамлета. Их цель пробудить архетип Тени, спящий в хтонических безднах коллективного бессознательного, и таким образом уничтожить цивилизацию. Сотни одержимых пагубным пристрастием к чтению эзотерики... Портал, который ты ищешь, у них. Торопись, ибо они уже заказали мерчевые балахоны с символикой братства... Следующий их шаг — низвергнуть русскую литературу обратно в Тартар... Только проволочка с поставщиком, у которого не оказалось нужного количества маломерных балахонов, сдерживает их...

Митя включил в плеере альбом Pink Floyd "Dark Side of The Moon" и верхом на корове спустился под землю.

Одержимые окружили Митю и стали плевать в его сторону. Они шипели, словно слёзы сварщика на свежей окалине, но близко не подходили. Митя прошёл мимо них. В коридоре его встретил страж. Это был череп самого Николая Васильевича, анимированный тёмной филологической магией. Череп смотрел на Митю тяжёлым железобетонным взглядом мучительного непонимания.

— Зачем две африканские ласточки несут кокос на середину Днепра? — спросил Митя.
— Это сакральная жертва, — череп явно цитировал Батая.

Митя вздрогнул. Череп нанёс удар. Кровь потекла у Мити из разбитого носа, и он стал её слизывать, ощущая железный привкус детства.

— Тогда в чём её смысл? — спросил Митя.
— Смысл в силе, сила в знании, а знание в том, чтобы смириться перед бездной непостижимого. Признай поражение!

Череп Гоголя, взлетев по дуге, вновь атаковал, но в этот раз Митя уклонился и отвесил ему звучную оплеуху.

— Бить классиков! Этому теперь учат молодёжь! Будь у меня хоть пара ног, сейчас бы я с такой сладостью ими тебя попотчевал...

И череп Гоголя выпустил из нижнего отверстия, куда должен крепиться позвоночник, пару отростков, которые, твердея, покрывались сосудами, нервными волокнами и мышцами. Но прежде чем удалось ему отрастить пару прекрасных ног, Митя подбежал к черепу, вырвал из него отростки и, используя их в качестве дубины, хорошенько приложил летающий череп по темени. Череп, расколотый надвое, озарился чёрным сиянием.

— Свобода... наконец свобода, — сказал голос Николая Васильевича. — Спасибо и прощай...

Шинель Гоголя Митя нашёл в комнате, куда вёл коридор. Разгадав головоломку, он открыл портал и вошёл в него.

3

Рельеф, исполненный томления, и зуд неизречённого.

Здесь нужно несметное мужество, чтобы пройти, не оборачиваясь на галерею соляных столпов. Руки соблазняли Митю начать записывать охвативший его трепет морскими узлами жареной картошки со свининой, и он откусил их по самые плечи. Затем он откусил ноги и тулово. И вот голова его, подобно колобку, изменившимся лицом бежит пруду. И преследуют его, высекая из земли искры хоботом, лютые волки верхом на крокодилах, и зычный посвист идёт по-над ними, и дико смотрит из всякой канавки и всякого дупла пустоглазая чушь и осовелая морда. Вот она сказочная Среднерусская возвышенность и бегущая сквозь неё река вечности по имени Днепр. А на кисельном берегу раскинулось вторящее Днепру Мировое древо из жидкого цветного стекла в бензиновых дисперсионных разводах, на ветвях которого сидят тридцать три мытаря в беличьих накидках, в лихих пушкинских бакенбардах и всё грызут поступающие из древесной титьки карбункулы, обращая Хаос в Логос.

Но закрыл Митя глаза от мучительного велелепия, уши свернул трубочкой и дышит через рот или какую другую дыру, лишь бы не обонять кондитерской гаммы зреющих повсеместно плодов. Так он и заплутал, потеряв способность навигации по запаху прелой листвы, и скатился на полное днище.

На полном днище обитают личинки моли размером с добрую лошадь, и ведётся промеж них забава, которой они прослабляются, поедая изнутри Гоголевскую шинель. Пересказывают они друг другу один и тот же анекдот из жизни Толстого, как графиня изменившимся лицом бежит пруду, всякий раз добавляя к этому сюжету новых персонажей и вспомогательные детали, так что история обретает черты то каннибальской инцестуальной утопии, то психоаналитического панегирика незыблемости предрассудка, при этом не покидая лоно первичного фарса. Раз за разом. Пока не будет исчерпан смысл всех слов. Пока моль не съест всю шинель до последней пуговки.

И вот достал Митя первое семя, полученное от отца, и бросил в землю. Тут же земля отозвалась колокольным смехом и из-под неё, пузырясь по краям, явился трёхликий велоцираптор в жилетке и поднёс Мите на серебряном подносе один миллион российских рублей новенькими купюрами. Пошёл Митя на торжище и там приобрёл на этот отцовский капитал меч-кладенец, шапку-невидимку и весь остальной набор архаичной супергероики — от лучшего, ежли верить мнению алтынника, производителя.

— Лучше бы мозгов купил, — сказала личинка моли, когда Митя предстал пред очей её в новом образе.
— И свалил за бугор, — прибавила другая.

И моли, не обращая на Митю ни малейшего внимания, продолжили пережёвывать.

Швырнул тогда Митя меч-кладенец оземь, и тот обратился билетом до Франкфурта.

— Но не всё, что мог, свершил! — сказал Митя.

Второе семя посадил он в землю, и возникла из него русалка с заморскими скулами, с гребнем из ракушки, которым расчёсывала длинные зелёные волосы. И вновь явился трёхликий велоцираптор и поднёс Мите на золотом подносе один миллион евро и паспорт гражданина независимой республики, где прямо на пальмах вдоль океанского пляжа растут невиданные конопляные шишки, источая сладостную грёзу...

4

От сладостной грёзы Митя очнулся в шезлонге. Вдоль побережья тянулся ряд покрытых пылью пальм. Молоденькая Скарлетт Йоханссон, которую он сначала принял за русалку, улыбалась и протягивала ему бокал с напитком. На мгновенье свет так преломился в оптике коктейля, что Митя сквозь бензиновые дисперсные разводы разглядел сказочное Лукоморье и бегущий сквозь него Днепр. Но погода была так себе, да и Днепр выглядел не так чудно с грудами мусора, разъевшими кисельные берега. На месте спиленного и проданного в Китай Мирового древа стоял открытый мытарями кабак, в котором те пропивали последние карбункулы. И невыносимо запахло тлением.

Митя вздрогнул.

— Ты в порядке? — спросила молоденькая Скарлетт Йоханссон в образе русалки.
— Опять этот сон, — ответил Митя.
— Расскажи Алану. Дебора прошла с ним полный курс психоанализа и теперь никаких сновидений. К тому же...

Митя перестал слушать. Ему теперь было так сложно концентрировать внимание, что он почти и не пытался. Всё же сейчас, охваченный неясным воспоминанием, он задумался. Хотел было вспомнить вопрос, который столько зрел в его голове. Что-то про африканских ласточек и Батая... Однажды он напишет про это роман, чтобы во всём разобраться. И добавит туда Скарлетт Йоханссон, её дантиста, адвоката, их общих загорелых, улыбчивых друзей и пикники... Извержение Йеллоустоуна шампанским с играющей на гребне перламутровой струи пеной дней... Он заткнёт рты пустоглазой чуши и осовелой морды сочными гамбургерами... Сочными жертвенными котлетами из резины и мяса мексиканских младенцев, пропущенных через мясорубку капитализма, заткнёт он слюнявый рот слабоумного бога литературной критики... И цветочным мясом женских гениталий наполнит алчущие рты толпе тоскующих по подлинности постмодернистских прокажённых... Так если останется в этом всём хоть немного души, то она будет заживо погребена под семью слоями иронии, и семь глубоководных старцев хранят печати... Он, в конце концов, закроет гештальт, как ему, разоблачая себя как эклектичного прохиндея, порекомендует Алан.

Он заработает много миллионов долларов от продажи прав на экранизацию. Он даже, поддавшись писательской моде, предпримет попытку самоубийства, работая над сиквелом. Или поменяет стареющую Скарлетт Йоханссон на парочку более свежих моделей... с улучшенным интерфейсом и дополнительными функциями...

Митя вынимает из кармана зиплок с кокаином и, отбросив его в сторону, снова лезет в карман. Наконец он извлёк оттуда что-то и крепко держит в руке, вдыхая запахи осени.

Ветер сдул с деревьев кожу, обнажив древесное мясо и торчащие во все стороны провода. Ещё до землятресения Митя открыл фальшивую сущность природы и притаившихся в её тени цифровых демонов... Однако постичь до конца не мог... Две африканские ласточки на середине Днепра и их сакральная жертва... Митя протянул руку и разжал ладонь... Повторяя про себя детский стих "У Лукоморья дуб спилили..." И вот третье семя, полученное от отца весьма подозрительным способом, падает в землю.

И сразу возник на этом месте город-призрак Тутаев и поглотил всю землю в свою дремучую хтонь. И сразу лютые волки верхом на бульдозерах ворвались в закусочные и на детские площадки. И гигантская Тень Отца Гамлета бетонными башмаками топтала бегущих в панике людей. И русалка с длинными зелёными волосами восседала на троне из человеческих обрубков, кокетливо прикрываясь, как маской, кожей, содранной с лица Скарлетт Йоханссон. Безликое тело лежало подле, открытое взгляду во всей его наготе, и торчали из мяса провода. Мухи сели на провода.