Лев Рыжков : ГОВНОРОК (часть IV)

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
НА СЦЕНЕ
Наверняка кто-то из знакомых вам представителей молодого, скажем так, поколения идет в стартаперы, мутит что-то в коворкинге и зависает в антикафе.
На излете прошлого тысячелетия ничего этого не было. Но молодые обалдуи уже тогда присутствовали в обществе в пропорции ничуть не меньшей, чем сейчас. А прежний уклад жизни ломался, притом необратимо. И если еще в 70-80-е жизнь молодого человека за редчайшими исключениями раз и навсегда определялась сразу после школы, то молодым оленям начала 90-х представали иные перспективы, виделись дальние просторы, полные сытным ягелем почета, валежником бабла и нажористым мхом признания. Дрожжи амбиций падали в ямы свойственного юному возрасту обалдуйства. И совершенно стихийно в Краснодаре – столице аграрного края – случился небывалый урожай искусств.
Руководство, конечно же, тем временем считало искусством игру на гармошке и танцы вприсядку. Но на низовом, стихийном уровне имел место ренессанс.
Началось все с уличных художников. Потом появились уличные театры, дававшие крышесносные представления по Хармсу прямо на главной улице.
А потом пошло-поехало. Появились поэты, а появившись, стали сбиваться в стаи, объединения. Самым знаменитым было Поэтическое королевство Сиам, которому стало тесно в кулуарах подполья, и которое стало издавать собственный литературный журнал под названием «Новый Карфаген».
Стало происходить бурление такой силы, что, наконец-то, волна дошла и до начальственного Олимпа. В тихий доселе аграрный город пришел балет. Казалось бы, на какой фиг он был нужен? Но заявился и обосновался, как Васиссуалий Лоханкин. А потом возник еще и балетмейстер Григорович – мирового уровня дядька. И, как апофеоз, на какое-то время в кубанской столице приземлилась пережить трудные временатрэш-дива Анастасия Волочкова.
Давайте посмотрим правде в глаза. Это был Ренессанс. Пусть кратковременный, но впечатляющий. Уже прошло достаточно времени, чтобы масштаб явления можно было увидеть и осознать. Искусства, на самом деле, цвели.
И где-то там, на обочине клумбы изящных искусств, пыжился колючками репей кубанского говнорока. Давайте посмотрим, как там идут дела у подвальных деятелей сомнительного искусства?
***
На рубеже 1991-92 дела у них идут вполне себе ничего. Все песенки сыграны, отскакивают от зубов. Йо-хо! Пора выходить на большую сцену.
Где-то в это время Лев Валерьич вместе с подвальными чуваками навыл целый магнитоальбом – «Звуки поноса». Ну, правда, магнитоальбом – сильно сказано. Ибо всей записи – от силы 25 минут.
Писали на пэтэушной аппаратуре, на кассетный магнитофон. Для записи я решил пожертвовать альбомом Sex Pistols. Все равно он мне, по правде говоря, совсем не нравился. А кассета была хорошая – красно-черная Sony. Запись получилась достаточно сносная – слышны были инструменты, голос и даже слова. А записали мы это все часа за полтора. А потом на другой стороне кассеты Ганс напел примерно так 45 минут новых песенок. И они, положа руку на сердце, были гораздо лучше.
В подвале Лев Валерьичу стало тесно. Пора было в люди. И шанс вскоре представился.
***
Где-то так ранней весной стало известно, что летом в Первомайской роще пройдет большой рок-фестиваль. Организовывал его отец кубанского рока Александр Эбергардт. «Фестиваль будет очень большой, - шумела тусовка. - Фактически Вудсток. И длиться будет целую неделю».
Сейчас мероприятие такого масштаба невозможно даже в столицах. Целая неделя рок-музыки! Примерно так с двенадцати часов дня до последних трамваев. Полчища рок-групп отовсюду.
Рок-ансамблей разной степени отстойности, действительно, вылупилось как-то необычайно много. Всякий уважающий себя тусовщик в то время возглавлял какую-нибудь группу. Хотя бы даже и на словах.
Да что там! Даже один мой сосед по району, флегматичный чувак с депешмодовской прической по имени Олег однажды записал (возможно, что и на районе) какой-то альбом и отправил почтой в Лондон. А спустя какое-то время запись эту прокрутил на BBC сам Сева Новгородцев. Во как!
Рок-группы были во всех вузах и в значительной части ПТУ. Это была пандемия сродни зомби-апокалипсису. У нас в университете я познакомился с чуваками с истфака, которые играли в каморке за актовым залом. Совершенно буквально. Они называли себя «Зверство». На момент знакомства они перепевали медицинский учебник. Аппаратура верещала на пределе, ребята давили изнуряющую стену расхлябанного звука, а вокалист, дичайше гримасничая, декламировал из учебника про процесс калообразования.
В общем, групп было невероятно много. На фестиваль брали не всех подряд. За участие надо было заплатить 100 долларов. Огромные деньжищи по тем временам.
Я выпросил их у родителей. И как-то даже без особого труда. Батя Валерий Иванович тогда был модным художником, картины разлетались по коллекциям.
Деньги надо было отнести Эбергардту домой. Мы пошли к нему вместе с Бибой. Конкурент по подвалу тоже где-то нашел сто долларов.
У Бибы ставки были высоки. Ему совершенно позарез надо было становиться рок-идолом. Дело в том, что он завел себе девчонку-блондинку. И их отношения дошли уже до той стадии, когда родители начинают интересоваться: а за счет чего молодой муж будет, например, содержать семью? И на этот вопрос надо было что-то отвечать. И вот Бибе хотелось быть рок-музыкантом, а не работать на заводе. И рок-фестиваль был шансом доказать и себе, и гирле, и всей родне, что вот, мол, я какой творец и бунтарь. И деньги на этом зарабатываю, и популярностью пользуюсь.
К слову, барышня у Бибы была не простая. Она дружила с другой девчонкой, которую звали Юля, и которая тоже играла рок. Но женский, а-ля Янка Дягилева. Давайте запомним этих барышень, ибо они у нас еще появятся.
Эбергардт жил в пятиэтажке на углу 2-й пятилетки и Карла Либкнехта. Я знал этот дом. Совершенно разные люди показывали мне на него и с почтительным придыханием сообщали:
- Здесь живет Эбергардт!
И гордость переполняла этих людей. Мол, бывали мы там.
А меня там никогда не бывало. Но вот, наконец, тропа предназначения привела рок-героя к святилищу.
Эбергардт был дядька серьезный. Когда мы с Бибой позвонили ему в дверь, оказалось, что он сидел с каким-то глубоким стариком лет сорока и что-то там высчитывал, как раз по фестивалю.
Нас он встретил приветливо. Когда мы вручили ему деньги, так и вообще просиял и начал вносить нас в какую-то таблицу. И при этом обрадовал:
- За сто долларов вы выступаете по два раза! Ты, - показал он на Бибу, - выступишь в понедельник и четверг. А ты, - посмотрел он на меня, - отыграешь во вторник и в пятницу. Ну, все! До свидания!
И Эбергардт вежливо, но решительно стал легонько так выдавливать нас в подъезд. В тесном заставленном черт-те чем коридоре отец кубанского рока казался мне очень толстым.
- Блин! Оказывается, можно было и за пятьдесят долларов записаться! – переживал Биба.
Уже позже я узнал, что Вольдемар – третий наш подвальный обитатель – заплатил всего 50 доларов. За одно получасовое выступление. А выступил два раза, и тем всех надул. Но об этом чуть позже.
***
Вскоре наступило лето. И большой Вудсток в Первомайской роще начался.
В первые дни выступали новички и те, кто послабее, и вообще непонятно кто. В общем, всякий трэш. Проходило все на парковой эстраде. Вход на фестиваль был свободный. И гуляющие в парке люди, пенсионеры, мамочки с детьми, парочки, случайные и неслучайные алкоголики – все они тоже заходили послушать рок.
В первый день играла совершенно чудовищная рок-группа. Кажется, из мединститута. Это было немыслимое, запредельное какое-то дерьмо. Унылое, несыгранное, как ленивая зубная боль. Они выступали-то всего-то минут пятнадцать, но казалось, что эта звуковая агония длится долгие часы.
- Кончайте, может, это говно? – говорили им из публики. – Давайте, уёбуйте!
- Э, а чо? – возмущался вокалист. – У нас еще пятнадцать минут оплачено!
У ребят, оказалось, еще и песни кончились. И они, уныло переглянувшись, стали играть все свое дерьмище заново. Когда они убрались, им даже хлопали от облегчения.
Потом выступил Биба. На редкость прилично и энергично. Сейчас я понимаю, что по энергетике он напоминал еще неведомого на Кубани Ника Кейва. Мне, как конкуренту, творчество проекта «Социальная деградация» совершенно не импонировало. Но на сцене Биба выглядел неожиданно внушительно и опасно.
Я понял, что надо переплюнуть Бибу. Но как?
И тут мне пришла светлая (как совершенно ошибочно казалось) мысль. «Надо набухаться, - понял я. – А там все и образуется само собой!»
***
Я затарился белым вином «Ркацители» (или, как его еще называли – «Раком до цели»), привез через весь город звякающие пакеты.
И уже на месте принялся радостно набулькиваться дешевым бухлом. Публики было человек восемьдесят. Больше, чем вчера.
Передо мной выступал Вольдемар, проект «Уё». Он пел ну совсем неэнергично, был статичен. Завести, на мой взгляд, вольдемарова музыка могла только обдолбанного слизняка. Хитом была песня «Желтая извилистая собака» на стихи Эдуарда Лимонова. Но встречали «Уё» очень даже хорошо.
«Недалекие люди, - думал я. – Кубаноиды! Но ничего! Скоро выйдет истинный король, грянет божественные «Звуки поноса», раскроет очи ваших душ!»
Специально меня послушать пришел мой кудрявый друг детства. С ним мы совсем с малых лет отдыхали в одном пионерлагере.
- Что ты делаешь? – стал он ругать меня, когда я подвалил к нему с бутылкой белого. – Тебе же сегодня выступать!
- Так для этого… ик! … и стараюсь, - ответил я.
***
И вот настала моя очередь выходить на сцену. Я не волновался. Я утратил эту способность. Да я вообще уже еле двигался. Меня настигло проклятье Задова. В одной из предыдущих серий я говорил про этого гениального человека, который ни разу не смог дойти до сцены трезвым.
Для выступления позаимствовал у Вольдемара акустическую гитару, выкрашенную нитрокраской в белый цвет, с потеками.
Но о ужас! Я не видел ладов. Я и струн-то не видел.
Надо было как-то протянуть время, пока я не начну различать лады, и сцена перестанет раскачиваться, как палуба в семь баллов.
- Дорогие… ик! … зрители! – сказал я. – Сейчас перед вами выступит самая пиздатая в мире рок-группа «Без штрафа». Забудьте все то уёбищное дерьмо, что вы слушали до этого. Потому что сейчас вы увидите то, что никогда не забудете нах!
- Да он пьян, каналья! – воскликнул кто-то.
- В говно! – радостно подтвердил я.
- Милиция! – завопила какая-то тетенька.
- Играть будем? – спросил Ганс.
- Погнали!
Я отвыл первую песню, про собачку. Потом разошелся, окончательно расстроил гитару и завыл «Ежедневно». Зрителей придавило. Потом еще немного поболтал. Потом устал. Я отчего-то дико взмок. Очки стали съезжать с моего мокрого носа, как бобслейные сани с накатанного трамплина.
- Я вот тут подумал, - сказал я. – Ну их нахуй, эти очки!
И я так красиво мотнул головой. И очки полетели куда-то в сторону ударной установки. И офигенно так взорвались осколками.
Потом я завопил совершенно ужасную песню «Ночная эпилепсия», только из обсценной лексики и состоявшую. Это было такое вот художественное достижение. И на этой песне неврубной Эбергардт решил отключить мне микрофон.
Прошло едва восемь минут.
То, что я сделал дальше – было ошибкой. Никогда так не делайте. Я каким-то образом схватил микрофон зубами, выдернул его из стойки, позавывал в таком положении. А потом плюнул им в сторону Эбергардта. По счастью, недалеко. Микрофон упал на сцену и стал валяться.
- А сейчас долгожданные и всеми любимые «Звуки поноса»! – объявил я уже без микрофона.
Под «Звуки поноса» в публике начались какие-то танцы. Но не ритмичные, а как будто медузы в прибое колыхались. Под эту песню трубач «Героев Союза» Поник, который единственный был пьянее меня, залез на стальные ворота и стал на них кататься. Разбил голову о стену, капала кровь.
На том все и закончилось. Аплодисментов я не услышал.
Я двигался по проходу мимо скамеек, а люди от меня шарахались. Друг детства – кудрявый Мишка смотрел на меня в откровенном ужасе.
- Ну, ты и урод! – говорил он. – Ну, это же надо! Это же говно, Лев!
- Ты… ик!... ничего не понимаешь! – сказал я.
Но тут на меня налетел Даун – «нетовец», который подыгрывал нам на барабанах.
- Беги отсюда, дурака кусок! Сейчас Эбергардт будет тебе морду бить!
И действительно на меня надвигался багровый отец кубанского рока. И я свалил. Как-то это все было неправильно.
***
На следующий день от меня в основном шарахались. Выступление мое оценил только Ганс.
- Вот Хвостище клево выступил, - говорил он. – Настоящего говна дал. Не то, что все прочие попсовики.
Но никаких восторгов я больше не слышал. К тому же меня все-таки отловил Эбергардт, по-прежнему багровый. Он попер на меня своим огромным пузом и страшным голосом заорал:
- Ты мне микрофон убил, долбоёб! Вычеркиваю тебя из списка. Хер тебе, а не выступать. Ты мне вообще сто баксов еще за микрофон должен.
- Чего?! – ощетинился я
- Того! Пошел нахуй отсюда!
Никуда я, естественно, не пошел. Я вдруг понял, что попал под запрет! А всем окружающим было пофиг. Они еще, чего доброго, считали, что это правильно!
Но по-настоящему нож в спину вонзил Вольдемар. Его поставили выступать вместо меня. Бесплатно. Тот и радовался. Сиял прямо-таки и лучился довольством.
Когда он выступал, полил дождь.
«Так тебе и надо, чортов Понос! – думал я. – Даже высшие силы тебя со сцены прогоняют!»
Но Вольдемар пригласил зрителей на сцену, над которой нависал козырек. Все и поднялись. А Вольдемар по-пижонски так повернулся к публике спиной и давай про желтую извилистую собаку петь. Халявщик!
На самом деле, дорогие друзья, это очень тяжелое чувство, когда идет праздник, а ты на нем не просто чужак, тебя с него, с этого праздника, демонстративно выперли. А ты ходишь вокруг, заглядываешь в окна. А тебе говорят: «Пшел отсюда!»
Вот как чувствовал себя Лев Валерьевич по окончании этого Вудстока.
И когда фестиваль завершался раздачей каких-то там дипломов кому-то, я уже точно знал, что это – война. Я буду мстить, и мстя будет ужасна.
Но об этом, золотые мои, в следующий раз. В заключительной части мемуаров.