Горбатый : Август

На конкурс "Прощай, лето"

Когда я скажу "Беги" – беги! (с)
Август.
Каждый август она уезжала.
Прохладно становилось чуть раньше.
Она приходила на речку. Вода уже цвела, как говорили старики. Ряска. Ряска затягивала тонким цветом гладь, зеленила воду и делала глубину холодной, мрачной, набухшей, как мертвый желудок, если взглянуть в него изнутри.
А она приходила. С полотенцем, водой, хлебом и райскими яблоками. Долго лежала. И кожа ее оставалась холодной. Долго-долго. Когда подслеповатое уже солнце, наконец, выравнивало температуру кожи с температурой воздуха, она шла в воду. Нетронутая поверхность воды была прогрета. Она тихо, медленно заходила, ложилась на спину и, почти неподвижно, лежала на воде. Как будто не пережила она щедрого на солнце лета, как будто не было прогретой до дна речки, как будто не существовало меня, нашей страсти, наших тайных приключений, которые могли согреть и Антарктиду. Ничего не было. Как будто она замерзла, и вот теперь – грелась. В последнем солнце. В последнем, тонком, теплом слое воды. И мне становилось холодно. Я дрожал на берегу. Курил. И говорил, что накупался за лето, не хочу в холодную, илистую воду.
На самом деле, холодно мне было так, что не попадал зуб на зуб. Сигарета тряслась. Пальцы дрожали. Спина подергивалась, как будто в нее били порывы ледяного ветра.
Я знал, что она уедет. Завтра. Или через неделю. Все равно. И мне надо как-то волочить свою детскую, пацанскую жизнь. Надо будет не унывать. Не терять летнего запала. И надо обязательно придумать, куда пропадать по ночам. Это каждый раз было самым сложным. Мать не просто догадывалась. Своим женским чутьем она точно знала. И однажды задала прямой вопрос. Я, как обычно, когда прямой вопрос не имел прямого ответа, отмолчался, ухмыльнулся, оседлал мот и свалил. До ночи.
Я выл.
Сухие глаза, сухой песок. Горячий, измотанный долгим бегом мотик. И я, пацан, который сидит в тишине у темной и совсем ледяной уже реки. Сидит и воет. Про себя.
Почему я не говорил - я не знаю. Не умел. Стеснялся. Боялся. Считал лишним. Думал, что и так понятно. Но я не говорил. Ни с ней, ни с матерью, ни сам с собой - так мне казалось – что сам с собой я тоже не говорил. Потом – через годы – услышал слова. Их было много. И про волшебную холодную кожу, и про воду, и про ее смех, и про наше молчание, и про тишину. Глухую тишину, которая падала бетонными стенами вокруг нас, когда мы сближались. Тишину такую – будто мир остановился, умер, пропал, или его вообще никогда не было. Когда падала эта тишина, я слышал только ее дыхание. Громкое и такое неровное, как в предсмертной агонии. Я тогда не знал, что такое агония. Но меня пугало это неровное дыхание. Она будто задыхалась. Но не позволяла мне остановиться, держала за руки, впивалась пальцами в плечи, давила затылок, и не отпускала губ. Ни на секунду. Пока глухая тишина не отступала. Пока не возвращались звуки – другие звуки, все, что существуют на земле. И я слышал сверчков. Ночную птицу. Слышал ветер. Снова ощущал запах трав, легкие шорохи. И шум неба. Я лежал на земле и слышал шум неба. Даже гул. Земля тоже гудела подо мной. И, кажется, шевелилась. И я молча сносил это всё, этот рухнувший на меня мир, это упавшее с треском и гулом небо, эту противно ворочающуюся землю, бесконечным ковром вращающиеся звезды, трепыхающуюся луну. Всё. И молчал. Так было надо, мне казалось. Я не знал, что можно иначе. Просто терпел.

А потом снова и снова случался август. Эта вода, эта ряска, это тихое лежание на воде. И меня, как будто не было. Не существовало. Я не знал, что думать, куда поместить это в своем сознании. Куда поместить себя и все, что происходило до этого чертова августа. Но он повторялся. И я привык.
В тот август, который стал последним, она сотворила чудо. Прервала цикад, остановила звезды, уверенной рукой сжала трясущуюся луну. Села, оперлась на руку, взяла меня за плечо и сказала: Я заберу тебя отсюда. Через три года. Ты только дождись.
И уехала.

Больше она не вернулась.

Календарь для меня с тех пор – смешная штука. Он говорит, что прошло тридцать лет. Что я прожил немалую жизнь. Пёструю и не пустую. Как все. Жизнь, не отвечающую на прямые вопросы, на которые нет прямого ответа.

Но, только лишь зацветает вода, я еду к ней. Еду к реке. Жду, когда упадет тишина. Та тишина. И говорю, говорю, говорю.

И жду. Когда же пройдет три года.