Ирма : Гуль

– Мамочка, я слышу, как он смеется.
– Кто смеется?
– Он.
– Кто он?
– Я не знаю… Но смех у него противный. Он как будто лает.
– Он с тобой говорит?
– Нет.
– Ты видишь его?
– И да, и нет.
– Это в твоей голове?
– Да. А еще в глазах…
– В смысле?
– Когда я закрываю глаза – вижу скелет и белые квадраты.
Лера злится: сын невозможно много играет на компьютере и не хочет ложиться спать.
– Отстань, отстань! Ну, пожалуйста, отстань, – слышит Лера каждый вечер.
– Молодой человек, вам пора в кровать, – подключается бабушка.
– Я еще совсем чуть-чуть.
«Чуть-чуть» длится долго – час, два, три. Вот уже за полночь, а сын все клянчит: «Ну еще немножечко». Когда Толик дома, Лере проще – у него разговор короткий:
– Считаю до десяти: раз – минус сотка из кармана, два – в кино уже никто не идет, три – эти диски ты несешь на помойку, четыре – будешь есть, что заработал.
До пяти на памяти Леры никогда не было.
Сын капитулирует, выпячивает обиженную губу, глядит на Леру шарпеевыми глазами:
– Мамочка, он же несерьезно?
– Серьезно.
Бабушка говорит, что Толик – бедовый. И однажды принесет смерть в своем рюкзаке. В том самом, в котором лежат блоки сигарет, черный чай, тушенка и сахар. В доме у бабушки не держат наточенных ножей, топоров, вязальных спиц, молоточков для мяса – вшивого шила и того нет. Толик психует, но оставляет личные вещи в тамбуре.
– Мамочка, мамочка, мамочка! – сын забирается в кровать, просовывает лягушачьи ноги под мамину теплую попу, укутывается с головой в одеяло.
– Ты уже большой, – говорит Лера, радуясь, что он еще такой маленький.
– Мамочка, он не хочет со мной дружить! – жалуется сын.
– Кто не хочет? Толик?
– Нет.
– А кто?
– Ну он…
Сын рассказывает Лере о новом знакомом. Его зовут Гуль. Оказывается, что он мертвый, и в реальном мире давно стал скелетом. Гуль залез в голову сына сквозь белый квадрат.
– Я смотрел на солнце, а когда зажмурился – перед глазами появились белые квадраты, через один из них он и залез. Сначала просто смеялся, а теперь говорить начал.
Лера читает всякое, кормит свое воображение новыми ужасами. Толик уверяет, что все пройдет – перерастет пацан.
Сын рисует на желтых ватманах избушку на курьих ножках, косорылое солнышко, одноглазых голубей-чаек, горбатую радугу, летающие цветы и тучи-облака.
– Что у тебя тут? – Лера заглядывает через сыновье плечо. Видит поле изрытое, крест на кресте, танк кверху брюхом, лошадь убитая ест черный овес, дерево горит, а на нем – человечек в петле.
– Нравится, мамочка?
Лера все время терзается тем, что не увезла сына подальше. Когда началось, всевозможные женихи, друзья, дальние родственники звали ее в Краснодар, Воронеж, Тюмень и даже в Прагу. Всем отказала дура – теперь никто не зовет.
Лера знает, ее смерть прячется за автобусной остановкой. На пятом сиденье возле окна. Когда накатывает, она закрывает глаза и видит: серый январь, свекольный лед, сиреневый троллейбус, стеклянное крошево и люди не спешат на выход – уже приехали.
– Я живу взаймы, тогда просто повезло.
Лера любит свои сны: они всегда хуже, чем реальность. Обломки ночных кошмаров плавают в кофе, сыплются в тарелку вместе с овсяными струпьями, крошатся, плавятся, намазываются на хлеб, съедаются вместе с угольной пылью, тополиным пухом, цветочной пыльцой, гарью.
– Мамочка, он щиплется и говорит, что у тебя все невкусное: и каша, и борщ, и кисель, и что ты меня не любишь, – говорит сын Лере.
– Мама, я так больше не могу! – жалуется Лера бабушке.
– Мальчику нужен отец… Толик жениться думает или нет?
Лера пожимает плечами, шмыгает носом. У Толика на той стороне есть жена, с которой он живет также как с Лерой – без штампа в паспорте. Лера уже дважды ходила к гадалкам, обе сказали – не судьба.
А сын становится совсем неуправляемым. Постоянно грубит Лере и бабушке, выливает супы на ковер, приносит из школы одни двойки, режет на квадраты тетрадные листы и страницы учебников.
Лера плачет, Толик нервничает. Ему, конечно, не жаль ее – давно разучился жалеть. Просто не любит слез, особенно женских.
– Хочешь, я его проучу? – спрашивает он Леру. – Только пообещай, что мешать не будешь.
Измученная Лера, соглашается. Толик сразу берется за дело. Идет в комнату пацана и без лишних разговоров вырубает компьютер.
– Ты что делаешь, дурак?! – возмущается молокосос, и сразу получает мощный подзатыльник.
– Дневник показывай! Быстро! – орет Толик.
– Обойдешься! – по щекам мальчика текут слезы, но страха нет.
– Считаю до десяти. Где мой ремень?!
– В жопе!
– Ну, все, пацан, десять!
Толик решительно выходит из детской, возвращается с армейским ремнем – грубая кожа, тяжелая бляха со звездой. А мальчика в комнате уже нет.
– Что, в прятки играть будем? – Толик резко открывает шкаф, смотрит за шторой и под столом. Идет в спальню. Там сидит каменная, бледная Лера, а из-под кровати торчит маленькая ступня в порванном носке.
– Спрятался? А ну вылезай, паскудник! – Толик хватает пацана за ногу и рывком вытаскивает из укрытия.
– Мамочка! Мамочка! Спаси!
Лера вздрагивает, но изо всех сил пытается изображать гранитный памятник безразличию. Твердит мантру: «Не лезь, не лезь, ты обещала».
Мальчик пытается сопротивляться, но бесполезно. Толик зажимает его голову ногами, стягивает штаны, заносит ремень для удара.
– Десять, – торжественно выносит приговор, и тут же приводит в исполнение. – Раз, два, три…
Мальчик, визжит, рычит, воет.
– Мамочка! Спаси! Мамочка! Больно!
– Толя, я прошу тебя: не надо! – оживает Лера. ¬– Он же маленький!
– Сиську ему еще дай! Четыре!
– А-а-а! Больно! Больно!
На крик прибегает бабушка.
– Что тут происходит?!
– Не твоего ума дело, мамаша! – снова опускается ремень. – Пять!
– Немедленно перестаньте бить ребенка!
– А-а-а! Мамочка! Больно! Убивают!
Тут Лера совсем перестает быть каменной, прыгает на Толика, впивается в него когтями и зубами, больно кусает за шею, расцарапывает лицо.
– А ну отпустил его быстро! Мудак! Садист! Вон из моего дома!
– Да, пожалуйста. Сама воспитывай своего выродка, истеричка!
Толик быстро переодевается, собирает свои немногочисленные вещи, и громко хлопнув дверью, уходит.
– Мамочка, пусть его снарядом разорвет! А мы будем жить вместе: ты, я, бабушка и Гуль.
Толик не звонит, Лера срывается по пустякам – все ей не так. Она, брезгливо морщась, моет сидушку унитаза и ванну, не притрагивается к дерунам и тефтелям.
– Мама, везде твои волосы! Обрежь уже что ли…
Бабушка хочет угодить, носит под сердцем чувство вины, нянчится с ним как с капризным ребенком. Называет себя древней старухой, ветошью, обузой. Прикидывает, сколько ей жить: пока дочка замуж не выйдет или до высшей школы внука?
– Доченька, мне за ним сходить?
– Нет.
Лера волевым решением запрещает сыну видеоигры. Игнорирует слезы и вопли, ведет себя показательно строго. Компьютер теперь стоит в спальне, сидеть за ним можно только для учебы, и только под присмотром.
Лера придумывает, что сыну нужно стать шахматистом.
– Садись, бестолковый, будем играть.
Мальчику эти орешки не по зубам: кони хромые, король голый, слоны неповоротливы, пешки стоят утюгами.
– Мамочка, ты меня всего съела или только наполовину?
– Он, как и мы – гуманитарий, – спокойна бабушка. – Подбери ему книги по возрасту, будет читать.
Но сын не читает, только листает страницы с картинками, или того хуже – снова режет свои квадраты. Постоянно говорит с кем-то невидимым и в школе, и дома, громко смеется непонятно чему.
Учителя жалуются Лере на сына, твердят, что он – неадекватный. Одноклассники дразнят его дебилом и шизиком. Их родители говорят, что такому не место среди нормальных детей. Лера ругается, защищает ребенка, как может – с одной сукой подралась, не выдержала. Но вместе с тем ее не покидает мысль, что люди правы.
– Я поведу его к психологу, – говорит Лера.
– И что всю жизнь со справкой ходить? – поджимает губы бабушка.
Но бывают хорошие дни, когда нет скелетов и квадратов, когда сын такой же, как прежде – добрый, ласковый мальчик.
– Мамочка, я умею дышать под водой! – ныряет в душистую пену.
– А у кого самая вкусная пяточка?
Вынырнув, сын хохочет, машет руками, роняет красоту в баночках, хватает Леру за поясок халата, хочет утащить к русалкам и кашалотам.
– Мамочка, а когда мы поедем на море?
– Летом.
– Так долго, – вздыхает сын.
Морем это трудно назвать: мелко и грязно. Чтобы нормально поплавать нужно идти подальше от берега, а ноги вязнут в липкой черной жиже. Ржавые лодки, выцветшие батуты, ностальгирующие пансионаты, наждачный песок, сизо-зеленая, слишком спокойная вода. На пляже – все разговоры только о войне.
Лера скучает, мечтая о курортном романе с незнакомцем из далеких краев, но в рыбачьем поселке: соседи, друзья детства, бывшие одноклассники, любовники – все те, кто не уехал искать счастье за тридевять земель.
– Мамочка, подвинься, нам тесно! – сын липнет, требует сразу кукурузу, мороженое, хот-дог. – Мы есть хотим!
– А ремня не хотите?
Пока Лера будет спать, сын спустится к морю, найдет на берегу мертвую чайку. Завернув в футболку, принесет ее в номер.
– Мамочка, это птица везения и любви!
Лерин подбородок дрожит, ладони превращаются в кулаки, сжимаются крепко – до сломанных ногтей и крови. Она уже видела этот сон. Лера придумывает, что дольше быть у моря нельзя – закончится бедой. Не добыв два дня, она собирает чемоданы, учит сына трем ответам: «да», «очень понравилось», «все хорошо».
– Зачем меняли паспорт? – служивый на блокпосту смотрит на Леру, как на врага, держит руку на автомате.
– А? – Лера, засмотревшись на оружие, не сразу понимает, что от нее хотят.
– Гражданка, я по-русски говорю. Зачем меняли паспорт?
– Тот сгорел при пожаре.
– Где получали новый?
– Там все написано.
– Вижу, что написано, потому и спрашиваю. Пройдемте.
Леру промурыжат три часа, автобус с чемоданами уедет. Заморенный на солнце сын, уснет в колкой степной травушке, Лера приляжет рядом, поплачет вдоволь и позвонит Толику:
– Приезжай. Я была не права.
Толик не упрямится – приезжает сразу, и не один, а с ребятами. Все вооружены, опасны, решительны и злы. Они идут на блокпост, требуют позвать командира, звонят кому-то важному, доходчиво все объясняют. Лера наблюдает за происходящим из машины, вздрагивает от каждого крика, говорит сыну, чтобы он лег на сиденье и прикрыл голову руками. Но до стрельбы не доходит. В итоге перед Лерой искренне извиняются, обещают впредь пропускать без проблем и даже без очереди.
До дома доезжают с ветерком, и в хорошем настроении: байки, шутки, смех. Солдат за рулем затягивает удалую казачью песню. Уехавшие чемоданы ждут их в квартире. Бабушка напекла к возвращению три горы пирожков. Все садятся за стол. Толик ест пирожки с аппетитом, нахваливает. Лера влюблено смотрит на него, думает: «Хороший мужик – сильный, надежный. С ним безопасно. Не буду его больше гнать».
В день рождения дедушки они едут на кладбище, несут старику сладкого. Бабушка льет на могилу грузинский коньяк – дед его очень любил. Пока взрослые будут отмечать день рождения покойника, мальчик полетит самолетиком между могилками, наберет пышный букет тревожных, печальных, безвкусных цветов.
– Бабуля, это тебе!
– Выбрось, деточка! Выбрось! – испуганно крестится бабушка. – Нельзя кладбищенское в дом.
– Он говорит, что можно. А еще говорит, что твой дом здесь!
Бабушка расплачется, в сердцах пожелает себе быстрей окочуриться, а через месяц затоскует по дедушке, будет бродить по городу простоволосая, искать его у чужих дверей, спрашивать: «Колюня мой не приходил?». Станет называть Леру кумой, а внука Зиночкой, беспокоиться и вздыхать, что воду на стирку никто не принес, крышу сарая не починил, печь не натопил. Откажется от твердой еды, вытянется на кровати оловянным солдатиком, тихо заснет. Санитары завернут ее в простыню, и вынесут из подъезда, будто это не мертвый человек, а старое, никому не нужное тряпье.
Леру накрывает не сразу. Она спокойно, по-деловому говорит с работниками морга, гробовщиками, могильщиками. Это скорее не горе, а так – сожаление: «Не старая была мама, могла бы пожить еще. Жаль». Но, когда гроб привозят на кладбище, когда несут к яме, когда все простились, чмокнули в венчик, и наступает время вбивать гвозди, вот тогда и начинается. Лера прыгает на могильщиков, хватает их за руки, кричит:
– Прекратите! Что же вы делаете?! Ей же тесно, ей же страшно там будет!
Толик оттаскивает ее, говорит что-то успокаивающее, держит бережно, но крепко. Могильщики и не такое видели, они понимающе вздыхают, продолжают работу. Когда гроб опускают вниз, Лера рыдает вовсю, хочет вырваться и прыгнуть в могилу:
– Это я во всем виновата! Отпусти меня! Отпусти! Я к ней хочу! Мама, ну прости меня! Прости! Мама!
На поминках Лера сидит обессиленная и пустая. Механически вливает в себя водку, закусывает мясным салатом и фаршированными яйцами. Девять дней спустя – опять поминки, а Лере кажется, что она и не вставала из-за поминального стола. Лера вспоминает, в чем грешна перед матерью – грехи любят счет. Каждую ссору, каждое дурное слово нужно занести в бухгалтерскую книгу сожалений.
– Я столько раз желала ей сдохнуть, странно, что она так долго прожила.
Толик утешает Леру обещаниями, хрусткими червонцами, букетами роз. Разрешает наплевать на все и уйти с работы. Однако, жизнь домохозяйки облегчения не приносит. Лера начинает присматриваться к сыну – он стал другим, вовсе не капризным, слишком спокойным, неприметным.
Лера пытается вспомнить, что делал ребенок в эти печальные похоронно-поминальные дни, и не может. Кажется, он просто тихо присутствовал – в ритуальном бюро, на кладбище, в столовой. Нет. На самом деле сына не было там – он пересиживал похороны у знакомых. У каких? Лера спрашивает у Толика. Он – разведчик, должен хорошо помнить детали. Но даже Толик не может ничего толком сказать.
– Толя, ну подумай, прошу тебя.
– Я, правда, не помню. Разве это так важно?
Сын больше не пристает с расспросами, на все отвечает односложно, а главное, ни слова не говорит о своем новом знакомом – скелете в квадрате. А о нем и говорить не надо – он теперь ощутим, практически осязаем. Лера понимает, что в доме давно живет зло. К нему отнеслись несерьезно, дали укорениться, окрепнуть, вырасти.
Лера боится сына. Когда Толика нет дома, ей становится по-особому жутко. Во снах она бродит по нарисованному полю, где крест на кресте, разговаривает с повешенным человечком или ползет внутри кого-то огромного и мертвого. А бывает – выходит из квадрата скелет, протягивает Лере кладбищенские цветы и голосом сына говорит:
– Мамочка, это тебе!
Лера кричит, хватает ртом воздух, просыпается. Но каждое ночное пробуждение – лишь продолжение кошмара. По квартире ночью кто-то ходит. Слышится что-то вроде цоканья копыт. Скрипят двери комнат и дверцы шкафов, открывается, освещая кухню холодильник.
– Кто там? – спрашивает Лера. В ответ – неразборчивый шепот.
Лера с фонариком обходит квартиру, включает везде свет. Дома – никого лишнего, сын спит. Вроде, как спит. Однажды во время такого обхода Лера мельком видит его: здоровый, в рваной камуфляжной форме, коротко стриженный, уродливый шрам на щеке, штанины подкатаны, на ногах… А что на ногах? Здоровяк криво улыбнулся и нырнул в детскую. Лера ворвалась в комнату, растолкала сына:
– Мамочка, что случилось? Я сплю.
– Он здесь, у тебя?
– Кто?
– Твой знакомый – Гуль.
– Какой Гуль? Мамочка, ты о ком?
Утром возвращается Толик. Он обживает квартиру. Когда не на службе – решает бытовые проблемы. Что-то ремонтирует, что-то покупает. Теперь старые порядки не действуют, рюкзак больше не стоит в тамбуре. Домой можно тащить все, что режет, стреляет, взрывается. Сначала Лера возражает, но Толик объясняет ей, что это – его основной доход.
– Пойми, Лерочка, службой много не заработаешь. А здесь – деньги. Я уже и так прилично поднял. Еще немного поднакоплю – уедем отсюда в теплые края. Будем жить по-человечески. Обещаю.
Лера доверяет Толику, надеется, что обещанный рай в теплых краях вполне реален. Освобождает кладовку – там теперь арсенал. От ребенка и от лишних глаз дверь запирается на ключ. Где Толик его хранит, Лера не знает, и знать не хочет. Клиентов в дом Толик не водит – все сделки проходят на нейтральной территории. Перед каждой деловой встречей он нервничает и почти всегда возвращается пьяный.
После одного крайне удачного дела Толик придет, еле держась на ногах, но спать не завалится – захочет продолжения банкета. Достанет из пакета бутылку рома и много разной еды, попросит включить Хаски. Лера на скорую руку сделает бутерброды, поставит на стол приготовленные днем отбивные и крабовый салат. Заботливо нальет Толику, сама тоже выпьет.
– А где малой? – поинтересуется Толик. – Сидим тут как жлобы, а его не зовем.
– В спальне. На компьютере играет, я разрешила. Не волнуйся – я ему на отдельную тарелку всего отложу.
Сын забежит на кухню, бойкий, озорной. Сверкнет глазами, загадочно улыбнется. Лере покажется, что он не такой как прежде – выше ростом, шире в плечах, плотнее. И с каждой секундой он станет будто раздуваться, расти, распухать.
– Что, Толян, бухаешь? – скажет мальчик внезапно погрубевшим голосом. – Давай и я за тебя выпью… Не чокаясь. Ну, ни дна тебе, ни покрышки!
Он выхватит из-под носа у Толика стопку, залпом осушит, пятерней залезет в миску, зачерпнет салата, закусит, пачкая лицо. Лера поймет, что это вовсе не сын, а тот бугай со шрамом, которого она мельком видела в одну из беспокойных ночей. Так что у него на ногах? А ничего. Просто вместо ступней – копыта. Толик ошалело посмотрит ему в лицо.
– Ты?! Да я ж тебя своими руками… Да ты же сгнил давно!
– И ты сгниешь! – здоровяк покажет Толику левую руку, на мизинце будет висеть ключ на кожаной тесемке и колечко от гранаты.
Лера завизжит, нелепо замашет руками, потянет на себя скатерть, Толик вмиг протрезвев, прыгнет вперед, и накроет ее своим телом:
– Ложись!
Вокруг все засверкает, запылает, загрохочет, зазвенит, покатится, завертится и с треском провалится во мрак.
Лере представляется, что она колобок, катящийся по разбитым стеклам, или отрытый на старом кладбище череп, которым бесстыдные школьники играют в мяч. Из всех частей тела она чувствует только голову, точнее – головную боль. Сна уже нет, но нет и пробуждения.
Наркоз отступает, боль ползет ниже. У Леры появляются силы, чтобы открыть глаза. Открывает. Видит белый потолок, белые стены, часть кровати, капельницу. Вот все, что удается рассмотреть, не вертя головой. Шея, наверное, сломана – в корсете и двигать ей невозможно. Впрочем, этого не требуется. Увиденного достаточно, чтобы сделать первые выводы: «Я жива. Я в больнице».
Лера старается вспомнить, что было до того, как она очнулась на больничной кровати, а вспомнив – жалеет, что ей не отшибло память. За дверью отчетливо слышны голоса. Лера понимает, что говорят о ней. Оба голоса – мужские, только один – низкий, хриплый, а второй, куда выше и звонче. Старый и молодой – упрощает все Лера.
– Ну что, девочку вчерашнюю спасли? – спрашивает старый.
– Спасли, – отвечает молодой. – Крови много потеряла, есть несколько переломов но, в общем – ничего критического.
– Вот и хорошо – мальчик сиротой не останется.
– Тут такое дело: минут двадцать назад звонил следователь – хотел с ней пообщаться.
– К черту его – не будет никакого следствия.
– То есть как? Там вроде человек погиб, у соседей стекла вылетели. А главное – в кладовке целый арсенал нашли.
– Коллега, ну откуда такие сплетни? Информацию проверять надо. Мне вот достоверный источник ночью звонил, и объяснил доходчиво, что это – несчастный случай, взрыв бытового газа – не более. В общем, после обхода отправимся ко мне в кабинет, обсудим анамнез, заодно определимся, что говорить прессе.
– Эти людоеды уже здесь? Как же надоели!
– Что поделать, у каждого – своя работа… А вот и Анна Станиславовна идет. Что ж, приступим.
В палату входят двое мужчин, с ними – женщина лет сорока. Лера почти не ошиблась – один был действительно молод, правда – лысоват и сутул. Второй – в возрасте, но определение «старый» ему не шло. Лицо – смуглое, одутловатое, в глубоких морщинах, волосы торчат седым ежиком. Но при этом – энергичные движения, осанка, живой взгляд. Нет, «старый» – не про него.
– Доброе утро, – Лера пробует говорить, получается тихо, но вполне внятно.
– Здравствуйте, Валерия Николаевна, – седой доктор улыбается, Лере нравится его улыбка. – Меня зовут Эдгар Янович, я – заведующий хирургическим отделением. Вас доставили сюда вчера вечером без сознания после взрыва газа.
– Газа… Конечно.
– Как ваше самочувствие?
– Бывало и лучше… Где мой сын?
– Здесь. С ним, к счастью, все в порядке – ни единой царапины.
– Я хочу видеть сына. Приведите его! Немедленно! – Лера кричит, насколько это возможно в ее состоянии.
– Ну что вы так разволновались? Тише, тише, – успокаивает ее Эдгар Янович. – Здесь нет никаких проблем. Анна Станиславовна приведите мальчика.
Медсестра выходит за дверь, возвращается через минуту. А с ней за руку – цок, цок, цок копытами по полу – скачет верзила со шрамом на лице.
– Мамочка! – сказал он голосом сына.
– Это не мой ребенок! Неужели вы не видите?! Это вообще не человек! У него же копыта!
– Мамочка, ты что такое говоришь? Это же я! – верзила садится на стул у кровати, кладет свою уродливую голову Лере на грудь.
– Ублюдок! – она хватает тварь, пытаясь выцарапать белые без зрачков глаза. – Что ты сделал с моим мальчиком!? Убью!
– А-а-а! Мамочка! Отпусти! Отпусти!
Вокруг сразу началась суета – беготня, крики, ругань. Кто-то зовет на помощь, и в палату вбегают другие врачи, медсестры и санитарки. Они наваливаются на Леру, выкручивают руки, ломают пальцы, хлещут по щекам – все для того, чтобы спасти своего монстра. Им это удается – их много, а Лера одна. Их так много, что лиц не различить – сплошные халаты, вязкий белый клей, прилепивший ее к постели. Клей говорит разными голосами – мужскими и женскими:
– Уберите отсюда мальчика!
– Держи крепче!
– Коли!
– Ай!
– Я тебе говорю: крепче держи!
Лера сопротивляется до последнего, визжит:
– Гады! Вы на его стороне! Гады! Гады! Гады!
– Коли!
Еей вкалывают что-то. Еще некоторое время она пытается бороться, но держат крепко, а сил все меньше. «Я – воздушный шарик. Меня кольнули булавкой. Теперь я сдуваюсь. Лучше бы лопнула сразу», – думает Лера.
Вдруг в палату шумными веселыми потоками врывается вода. Стены становятся песочными – осыпаются, тают. Люди в белых халатах превращаются в морскую пену. Голоса заглушает шум прибоя.
– Мамочка, я умею дышать под водой!
– А у кого самая вкусная пяточка?
Лера и сын плещутся в море, и не в море даже, а в самом настоящем океане.
– Волны сильные, не заходите на глубину, – с берега машет бабушка.
Чуть поодаль Толик залез на высоченную пальму. Вот чудак! Он сбрасывает оттуда кокосы, а папа Коля ловит их, чтобы не разбились, и складывает пирамидками. Лера смеется – впервые за много лет ей снится хороший сон.

* в июле 2019 г. рассказ был опубликован в журнале "Даркер" https://darkermagazine.ru/page/irma-zareckaja-gul