крот-сказатель : Новогодняя рапсодия с продолжением (на конкурс)

Отпраздновав Рождество с привычным размахом Нью-Йорк обмяк. Даже бруклинские пидарасы угомонились и затихли, израсходовав НЗ половой энергии и креативных решений по её утилизации. Праздник лишь периодически напоминал о себе дискретными фантомными всплесками.

Крякин голяком сидел на табурете посреди кухни и на гармошке надрачивал душу. Жёлтая пятка жила своей жизнью, отбивая ритм скачущим на задворках разума мыслям. «Ой, мороз, моро-оз, не морозь меня, не моро-озь меня-а-а-а, маиво-о коня-а-а..»
Меха периодически защемляли мошонку, что разбавляло грусть фальцетными вставками.

Роль жилищной мебели исполняли наскоро состряпанный из чурок и деревянного ящика для овощей уже упомянутый табурет, трофейный хромой стол, отжатый у банды слепых нищих, крышующих десяток дворовых мусорных баков, холщовый гамак, на ночь натягиваемый в дверном проёме и невесть каким образом затесавшийся холодильник с окрашенной аристократической масляной краской фанерной дверкой. Особой гордостью хозяина являлся древний разйобанный клавесин, под видом рояля впаренный Крякину огромным жирным негром в качестве компенсации за уведённую жену. Но за бешеные деньги и под угрозой анальной расправы. И радушно спущенный вместе с новым хозяином по лестнице до входной двери. С доставкой домой Крякин, с помощью Альцгеймера, управились сами.

Крякин праздновал Новый год. Мордовский интеллигент и эмигрант в первом поколении, он обладал неустойчивой психикой и железным здоровьем. Потому отмечал это событие непрерывно. Уже которое десятилетие кряду. Но к концу декабря праздничное состояние души обычно обострялось и требовало более изощрённых, чем просто алкоголь излишеств. Их ему поставляли беспринципные тернопольские хохлы, косящие для эмиграционной службы под мексиканцев, домешивающие псилоцибин непонятного происхождения в аптечные пузырьки с элеутерококком. Крякин недолюбливал этих мексов, небезосновательно подозревая их в разведении продукта хохлиной мочой, а экстракцию псилоцибина из хлебной плесени. Но ни доказать, ни тем более отказаться от крафтового продукта так и не смог.

Интерес мексов заключалась в многолетней несанкционированной серии опытов на условно разумном существе. Возможно, ими движило похвальное желание прославить родину нобелевкой, но, как слабодухие последователи «папы» психофармакологии, не решились ставить затяжные опыты на себе. Возможно, приписываемые им алчность и корыстолюбие были основной составляющей. Не суть. Но из боязни потерять столь ценный экземпляр на какой-нибудь из его очередных прогулок с Альцгеймером, они старались давать ему как можно меньше поводов покидать уютную холостяцкую нору. Потому систематически снабжали провизией, коктейлями и шлюхами. Да и платил за пойло и жорево Крякин благодаря расточительно щедрой пенсии от дядюшки Сэма исправно.

Хотя поначалу со шлюхами были определённые трудности. Мощного старика перманентно курировал основной инстинкт. К тому же специфичное действие элеутероккока, псилоцибин и железное здоровье вкупе превращали его в плане ебли в берсерка. Ни одна из местных падших ангелеток не соглашалась обслуживать деда даже со всякими немыслимыми в иных случаях надбавками. Но ушлые документальные метисы справлялись и не с такими задачами. Проблему решили несколько сдаваемых родственниками в аренду парализованных старушек абсолютно неприемлемого для обывателя вида. Благо, постоянно прописанный у Крякина Альцгеймер стабильно регулировал этот вопрос.

Вот и сейчас кухня была заставлена коробками с хитрым коктейлем, полные снедью кульки топорщились солидными брюшками, а пустые пузырьки беспорядочно украшали стол. Вся конура пропиталась терпким запахом их былого содержимого, хозяином и перманентным праздником.

Песню прервала резкая тянущая боль в сердце и почти одновременный звонок в квартиру. Протопав по коридору и по пути успев доорать куплет, Крякин радушно распахнул дверь, стыдливо прикрывая гармошкой тронутую гинекомастией грудь. Во тьме коридора угадывалась женская фигура в чёрном плаще. В руке она держал косу. Периодически пробегавший по её лезвию зловещий багровый отсвет выхватывал из тьмы держак, резной бесчисленными метками-крестами и звёздочками. Лицо гостьи терялось в нахлобученном капюшоне.

- Ух ты, баба! – взбодрился выглянувший из-под гармошки любимый одноглазый питон Крякина. – Негритоска!
- Афроамериканка. – задумчиво поправил его бывший интеллигент. – Никак мексы шлюху к празднику подогнали! – голова жизнерадостно рыгнула в ответку приятным мыслям, жопа что-то настороженно шепнула, гармошка застонала басами.
- Что, бедовая, смотрю, с Хеллоуина стаханишь? – прогундосил под стоны инструмента мордовский бог йумора.

Явно не ожидая приглашения, дама отстранила музицирующего тянитолкая и уверенно направилась на кухню. Одноглазый питон, моментально перебравший правление тушкой на себя, потащил пузырящегося слюнями радости Крякина следом.
В задумчивой охуевшести остановившись у щедрого по-праздничному стола, гостья наклонилась над парящими ещё смрадом пузырьками, принюхиваясь. Ткань, плотнее улёгшись на спине хозяйки, обозначила странную костлявость. И не только спины, но и обрисовавшейся жопы.

Привыкший доминировать даже над собственным разумом, Крякин не стал особо заморачиваться над странным видом мексиканской шлюхи и, не поднимая подол плаща, с размаху всадил одноглазого питона по центру наметившейся округлости. Треск прорвавшейся ткани подтвердил точность расчётов старого ловеласа. Ебля стартовала уверенным спуртом. Позабытая на груди, гармошка эпилептически билась о костлявую спину неожиданной гостьи и недоумённо всхлипывала по памяти что-то о гордом «Варяге».

Крякин периодически заливал в себя порции мексиканского подгона из вездесущих коробок - неполные полдесятка квадратных метров апартаментов позволяли контролировать территорию вытянутыми руками. Непонятным образом с каждой новой каплей выпитого мордовский хуй становился крепче и разнузданней в лихой ебле. Причём оба действия происходили одновременно. С двух рук. По-македонски. С перебежками и кульбитами, как бонус расширенного сознания, растянувшего тесный объём реальности. Установилась гегемония железного духа и крепкой плоти.

Костлявая, поначалу пытающаяся сопротивляться, вскорости перешла в состояние пассивного возмущения, сменившегося апатией и унынием. И только к концу праздника, в начале второй декады марта, подгадав под момент отвлечённости дерзкого интеллигента на очередную порцию барбитурата с алкоголем, выскользнула из потрёпанного плащика и буквально испарилась в воздухе. Оставив ничего не заметившего любовника продолжать забаву.

А через неделю мэрия была завалена жалобами на блуждающих еженощных возмутителей порядка. Древние собачники, поднятые по общегородской тревоге совместно с ментами и санитарами закрытых спецзаведений, обнаружили виновника кипеша под одним из гарлемских мостов. Отчаянно благоухающий валерианой, в компании одуревших котов, в чёрном плаще с многочисленными прорехами на жопе, он терзал гармошку и горло. Странного вида коса, звенящая лезвием то ли от тоски, то ли от застоя и безделья и многосотенная кошачья стая протяжно вторили то ли блаженному, то ли идиоту.

- Ой, мороз, моро-оз, не морозь меня!
- Мяф-мяф!!
- Не моро-озь меня-а-а-а, маиво-о коня-а-а!
- Мммя-а-а-а-а-ф!

Багровый от хронического ущемления мехами инструмента одноглазый питон, вкупе с седыми мудями, консонировали с ещё теплящемся в душах рождественско-новогодними мотивами.

Суровые собачники, за годы службы в бруклинском подотделе очистки повидавшие всякого и укрепившиеся душой, были тронуты жалким зрелищем. И вдруг, вспомнив, кто о недолюбленных ребятишках, кто о подзабытых стариках, синхронно потянулись к мобильным, терзаемые внезапным приступом давно позабытой совести.