положьптичку : живём как умираем ( конкурс)

Шла триста шестьдесят пятая ночь.

Дряхлый Арлекино слегка повернулся на правый бок и в трехсот шестьдесят пятый раз незаметным толчком своего потёртого картонного тела полюбил фарфоровую балерину.
Та привычно ойкнула, более ничем не выдав ощущений. Свое любовное томление Арлекино обнаруживал тоже очень скромно, либо вовсе не обнаруживал его, так как был сдавлен с трёх сторон: снизу - тугой хлопушкой, сверху - душной бородой деда мороза, слева - колесом деревянной мельницы, из окна которой по самое пузо вываливался краснорожий и вечно пьяный мельник. Балерина же была теснима равнодушной твердью стеклянных шаров, обёрнутых ватой, и пребывала в постоянном напряжении, вследствие пережатых аорт и сдавленности в области солнечного сплетения.
Ноги ее, впрочем, были бесстыдно разведены в стороны и любовному акту не препятствовали.
Арлекино считал балерину свой невестой и регулярными, но нежными соитиями желал приучить её к себе, укрепиться в её сердце, чтобы она затем тоже полюбила его.
Однако, балерина была столь же близка ему сколь и чужда.
Отчего же, думал Арлекин, глядя в тёмное лоно своей возлюбленной, отчего же я шлю свои семена, а ничего не происходит, ни в отплату, ни в благодарность, точно она окаменела? Отчего мы живём, как умираем?

Заканчивалась триста шестьдесят пятая ночь их невзаимной любви.
Скоро, скоро забумкают ноги в больших тапках, зашуршит бумага, со звоном лопнет шпагат, распахнется мир и - ах!...

- Наконец-то я свободна от липких объятий противного лицедея! - воскликнула, зажмурившись от яркого света, балерина. Мягкие пальцы чьих-то рук бережно расправили помятые пёрышки её юбочки, вправили вывернутые ноги, и счастливицу тотчас же накрыло жаркой радостью избавления.
- Выше, выше! - молила беглянка - Туда, к звезде, где воздух, где свобода и высота!
Руки помедлили, должно быть размышляя над траекторией вознесения, и сердце танцовщицы упало.
- Не те ориентиры! Ошибочный курс! - донеслось жалкое вдогонку.
Но руки знали, что делали.
И спустя мгновение, балерину пришпилили на чудесной душистой ветке ели в окружении бубенцов и колоколец. По правую руку - хрустальный дворец.
По левую - витая коньячная сосулька из шоколада.
А вокруг - целое море огней!
- Ах, как хорошо! -захлопала в ладоши балерина и скосила глаза, чтоб удостовериться в отсутствии погони. Арлекин лёг на нижней ветви - лёг навзничь, чтобы и оттуда преследовать неверную хоть взглядом.
Снизу мерно и поступательно двигалось колесо мельницы, но, достигнув равноудаленности, на секунду приостановилось и затем вертикально, набирая ускорение, пошло вниз и село, сопровождаемое проклятиями мельника, на искрящиеся сугробы у подножия ели.
- Ха-ха-ха! - хохотала балерина, кружась и танцуя - Так вам и надо, дураки!

Но закончился день.
И погасли огни.
Ель вышвырнули в окно, арлекина - в помойное ведро, а балерину...
А балерину снова запихнули в кромешную ватную ночь вместе с другими ёлочными игрушками, под пузо пьяного мельника.
- Ой! - то и дело ойкала бедняжка, сотрясаемая бешеным вращением мельничного колеса, - Хорошо, хоть ноги соизволили сложить по-человечески...