Ромка Кактус : Толик

Лето, ураган. Сосны по локоть в песке, далёкие красные домики по уши в песке, мама и папа выходят из красного домика и долго-долго едут на крошечной машинке сквозь сосны на берег первобытного океана. Первобытный океан закопан здесь под слоем песка, и если копать красной лопаткой в течение десяти тысяч лет, то можно выкопать неплохую кистепёрую рыбу с лицом, как у бабушки. Бабушка, должно быть, помнит первобытный океан совсем юным, когда он только доходил до её икр и робел подняться выше. Толик хочет, чтобы бабушка ушла как можно глубже в песок, туда, где пасутся вымершие виды, и чтобы его больше никогда не заставляли целое лето есть кашу под присмотром этих выпученных неморгающих глаз ископаемого. Толик берёт свою красную лопатку и едет далеко-далеко, мама и папа выходят из домика и едут с ним.

Мама и папа вытрясают из плавок песок и сосновые иголки пикули и садятся в крошечную машинку далеко отсюда. Сам Толик как бы здесь, но в то же время никакого Толика. Мальчик в окне едущей машинки, совсем юный ураган дует следом, теребя сосны. Лето, лето, лето, а в тени усталые комары возвращаются с дачи — они накупались, напились крови друг у друга; слепень садится на стекло машинки и едет, едет, едет, пока не надоест.

Всё повторяется по кругу, но каждый раз как-то по-новому, как одна туча ещё не похожа на все остальные, как одна ископаемая бабушка ещё не похожа на всех своих ровесниц, детей океана, что вылупились из его яиц первыми и посадили эти сосны и телеграфные столбы.

Далеко отсюда…

Мама говорит папе:

— Давай посадим сосны вдоль берега океана. Наши потомки будут лазать по ним через много-много лет и срывать с верхушек самые спелые шишки…
— Дорогая, ты же знаешь, что мы просто едем за город на дачу, как все нормальные усталые люди, как бывает, когда наступает лето и в работе образуются дыры, бреши, пробелы, лакуны, которые нужно заполнить другого рода рутиной с комарами и горячей минералкой… К тому же наш потомок, — тут папа бросил быстрый взгляд в зеркало заднего вида на Толика, который, сопя, штурмовал окно, — ещё не достиг верхушки когнитивных возможностей, и глядя на него, я всё больше убеждаюсь…
— Вот только не начинай! — сказала мама сердито. — Твоя матушка просто не понимает детей. Она и тебя, должно быть, считала отсталым до тех пор, пока ты не женился…
— А я теперь всё больше убеждаюсь, что, возможно, она была не так уж…
— Хватит! Следи лучше за дорогой.

И Толик, который был здесь, но в то же время всюду вокруг, поскольку ему приходилось залезать на самую верхушку своих когнитивных способностей только для того, чтобы разглядеть, куда исчезают, не отрываясь корнями от земли, сосны в волшебном окошке, и почему на их месте вдруг вырос сарайчик, которого тоже скоро не станет, — Толик решил, что сам будет очень внимательно следить за дорогой, как хочет мама, которая его защищает от бабушки даже теперь, когда той нет поблизости, хотя она каким-то чудесным образом всё же здесь. И Толик целится в окно, пытаясь уловить дорогу, которая течёт асфальтовой рекой, изгибаясь на поворотах, норовя вырваться из-под колёс и убежать туда, где сосны и сарайчик заняты невесть чем.
В конце концов, все дороги ведут туда, куда мы по ним идём, и маленькая машинка останавливается там, где и нужно было, на краю океана, где сосны, сосны с воображаемыми на них потомками качают верхушками под крики чаек. Океан, погребённый под слоями песка, колышется под крики мамы и папы, и Толик, сойдя на берег, ощущает это движение потаённой жизни.

Он бежит на край континента, как когда-то бежали его предки, ведомые скорее радостью только освоенного прямохождения, нежели глубинным любопытством к миру — бежит так же неуклюже и размашисто, обивая голые пальцы ног об узловатые корни сосен, спотыкаясь, падая, поднимаясь, и вновь, вновь, через тернии к звёздам, которые кружатся у него вокруг лба, словно нимб святого. Лоб Толика надвинут на глаза упрямой шишкой. Таким, должно быть, хорошо пинаться и с разбега распахивать дверь, когда та открывается наружу. Однако такой лоб, исследуя границы собственных возможностей, стучит во все двери, не делая между ними разницы.

Он стучит, и ему открывают… На самом краю порога восприятия обитают волшебные сущности, и они открывают двери восприятия во лбу, если биться этим лбом обо всё подряд с настойчивостью одержимого… На краю континента, куда бежали его прямоходящие предки, Толик выкопал в песке ямку, чтобы сделать секретик, как просили его волшебные сущности…

Теперь нужно положить в ямку все нехитрые мальчишеские сокровища: пёстрый фантик, веточку с намотанной резинкой, колпачок, камешек, шишечку — и сверху накрыть стёклышком и засыпать песком. И обязательно забыть, чтобы только волшебные сущности, что обитают вовне и не пользуются памятью, могли смотреть в это хитрое окошко на живущий под слоем песка океан и его дары: пёстрый фантик, веточку с намотанной резинкой, колпачок, камешек, шишечку…

Есть разные способы связать воедино слова, и история только самый тривиальный из них. Можно записать слова в виде списка, просто через запятую,
или
в
столбик,
по алфавиту, как в словаре, с аллитерациями,
перечислить: лето, ураган, сосны, песок, домики, пёстрый фантик, веточка с намотанной резинкой, колпачок, камешек, шишечка — и всё под волшебным стёклышком, в которое внимательно следят сущности, что не от мира сего. Вот папа залез на маму и кричит, что он не какой-то статист.

Он размахивает руками перед её лицом.

Он лепечет на языке насилия, как не знающий другого языка. Запах напуганного животного исходит от него, точно он увидел наконец ураган, что набирает силу.

Толик смотрит на маму и папу сквозь стёклышко. Первобытный океан смотрит сквозь стёклышко на сосны, которые вместе с корнями бегут в небо чёрными размашистыми штрихами.