Напополам : О чем-то

Три ипостаси возраста любви -
три воплощения женщины и птицы.
К вам никогда уже не возвратится
то сердце, что лишили веры вы.
Спас на Крови, Нотр-Дам и Тадж-Махал -
как символы утраченного чувства.
В дань уважения мертвому искусству
пусть о живых поет всегда хорал.
Расселись птицы, точно в нотный стан,
в прорехах веток, вытянутых к небу.
И женщины, как с чистого листа,
сбегают птичьим почерком по снегу.
Из века в век белее лебедей
летели письма – бедные скитальцы,
переживая бури всех морей,
и гладили их преданные пальцы.
А женщины сигали в полыньи
в трескучие январские морозы:
горели щеки, словно снегири,
и обжигали радостные слезы.
Мадонны, магдалены всех мастей,
и девы орлеанские – все Amen.
Когда от близких долго нет вестей,
то сердце застывает будто камень.
И белый голубь, ворон ли крылом
стекла коснется – женщина забилась,
как птица над насиженным гнездом…
Ох, многих ты, разлука, погубила!

Через какие тернии к Звезде
летела по туннелю прямо к свету…
Не понимая, что темно везде,
как ни верти вокруг оси планету.
В пыли библейских истин и седин
все постигала жизненные тайны:
весь смысл в том, что ты всегда один,
и ты здесь оказался не случайно.

Не суть - из глины ты иль из кости,
Богиня иль из плоти тленной Venus,
тебе уже от рока не спастись,
с рождения разгадывая ребус.
Был Мастер прав: плевал на Идеал,
забив на общепринятые меры.
Из века в век лепил и рисовал,
И создал наподобие Венеры.
Поклонник, видно, Пабло Пикассо
был Бог. За что обрёк на муки?
У женщины не узнано лицо,
но теплятся еще, как крылья, руки.

Перо и пух любовь не сберегут:
тут как не петушись – всё не гнездится.
Уже ль и ты, мой самый близкий, Брут?
И вот за горизонтом - синей птицей;
Пойди, поймай! Готовь свои силки…
И расчехляй златые свои кисти.
Рассыпались слова, как черепки,
осыпались объятия, как листья.
Пришла зима священной пустотой;
Душа дивится белой пасторали.
Как нелегко расстаться нам с мечтой!
Труднее, чем с общественной моралью.
Не верь богам: они себе верны.
Кружи, кружи над пряничной избушкой …
О, птица счастья, твой ультрамарин
слезою катится с девической подушки.

Пустая клеть висит в ночном аду,
задумчив мастер под ее напевы.
И ангел так настойчиво в дудук
сплетал змеёй растравленные нервы.
Так сладко Сирин вдруг лю-бо-вь пропел,
что, убаюкать мог кого угодно.
Но, в яд макая наконечник стрел,
твой мастер ограничивал свободу.
И с полок взглядом мутным чучела
сопровождали свежие трофеи.
Сквозь переливы радужки крыла
зловеще вёсны прошлые зардели.
Хранитель силы истинно мужской
прикуривал от месяца-огнива.
И рядом заливалась прихотливо
в кустах терновых новая любовь.


Но это небо все звало в полет!
Вселенная беременна Звездою.
Отряхивая пепел сигарет
с помятых перьев, вырвалась на волю.
И песнь твоя вольготна и легка
на все четыре стороны, как ветер.
О, боже, разгоняя облака,
пригрей хоть не в раю, а на планете.
Огнем пылает древний Нотр-Дам,
И Тадж-Махал уже не тот, что прежде.
А Спасу на Крови нас, грешных, жаль…
Кружи февраль, как голубь белоснежный.