Ганнибал Лектер, доктор медицины : Я и Она

Я И ОНА[*].

«Я не собираюсь сказать… что-либо новое
и не могу избежать повторения того,
что неоднократно высказывалось раньше»

(Зигмунд Фрейд, «Я и Оно»)

Первый шаг к успешному решению всякой задачи есть сознательная и верная ее постановка. Нисколько не подвергая сомнению формальную логику образцового силлогизма: «Я это не Она; Я человек; следовательно, Она не человек», я всё же позволю себе в этом кратком очерке рассмотреть проблему отношений Я и того, что зовём мы Она с несколько иных позиций. А именно с позиций анализа поведенческих структур.

Она, как маленькие дети, любит баловаться. Но ведь баловаться нельзя. Поэтому Она, с присущей ей природной смёткой, сначала балуется, а потом испытывает чувство вины за то, что стала плохой. И ждёт наказания, как избавления от нравственного страдания. Если же с наказанием медлить, тревога, в ожидании возмездия, нарастает. А баловаться, тем временем, продолжает хотеться. Разрываясь между искушением и стремлением, подвергнувшись наказанию, вновь стать хорошей, Она не способна сохранять в таком состоянии самоконтроль. Разум отказывает ей. Вполне рационально объяснимая тревога, превысив порог индивидуальной приемлемости, трансформируется в беспричинный страх. Не осмеливаясь и уже не в силах признать свою ответственность за все эти художества, сердится на меня, того, кто позволил ей шалить. Умничает, защищаясь при помощи интеллектуализации от осознания глубокой противоречивости своих побуждений. Дерзит. И с истерическим упрямством балуется вновь и вновь. Один бог знает, чем всё это может закончиться. Поэтому мой долг немедленно, твёрдой рукой наложить запреты, очертив границы дозволенного. Страх перед неведомым исчезнет. Тревога уляжется, и вместе с возможностью взглянуть на своё поведение трезво вернётся самообладание. В душе её воцарится мир и согласие. Мне Она будет благодарна.

- Пойдёмте в Интернет…
- Возможно во второй половине дня…
- Значит так!
Я совершенным образом меняю поведение. Расставляю пошире ноги и, притопнув покрепче, спокойно и оценивающе гляжу на неё. Так же неторопливо снимаю перчатки, складываю их, засовываю в карман, сопровождая наводящие транс манипуляции безразличным, как на объект, взглядом. Правую руку, по хозяйски оглаживая, кладу на плечо и, о чудо, оно податливо ложится в мою ладонь.
- Голову не морочь, - голос мой тяжёл.
Высвобождаю из-под левого рукава часы, правую руку снимаю с плечика, гляжу в глаза, затем на часы:
- Назначай конкретно, - часы подношу к её лицу, пальцем правой руки указываю на циферблат, - дату и время.
Она ошеломлена, но, повинуясь очевидно сигналам своего тела, становится мила со мной.
- Ну… - всё ещё немного упрямится, - давайте в два, - улыбается поощрительно.
Прихожу в два, - её ещё нет. Зашёл позже, - уже есть, но:
- Давайте в четыре, - в голосе холодок и, даже, какая-то неприязнь.
Прихожу в четыре.
- Есть дела, нужно подождать, - усталость и безразличие во взгляде.
Только в шесть вечера сидим, наконец, перед компьютером в Интернет-кафе.
- Перед вами монитор компьютера, клавиатура и кнопочный манипулятор «мышь». На экране монитора отображён так называемый «рабочий стол». На нём значки, обозначающие доступные программы и «папки». Положите правую руку на «мышь». Подвигайте ею. Отвечая движениям Вашей руки, по экрану монитора перемещается указатель «мыши», - белая стрелка. Найдите на «рабочем столе» значок обозревателя Интернет голубую строчную букву «е». Наведите на неё курсор «мыши». Обводите по контуру... Против часовой стрелки… Ещё... Это Вам за то, что заставили меня ждать!

Она существо невообразимо более хрупкое, чем Я. Чувства её изощрены непрекращающейся на протяжении всей её жизни игрой с ними. Под влиянием такой порочной практики Она становится уязвимой и беспричинно обидчивой. Опасается оскорбить свою изнеженность столкновением с пугающей её и кажущейся ей грубой реальностью, отгороженная разыгравшимся воображением от мира, вся во власти своих извращённых фантазий о нём. Таким образом, природа её мечтаний глубоко амбивалентна. Как говорится, и хочется и колется. Потому для неё почти невозможно, немыслимо отдаться. Ей необходимо, чтоб её именно взяли. Она жаждет этого всеми силами души с детства и до самой старости. Я обязан удовлетворить её потребность.

Если, несмотря на проведённую воспитательную работу, проступок, всё же, совершён, то ни в коем случае нельзя оставлять его безнаказанным. Она должна знать, и мой долг со всею непреклонностью дать понять это, что возмездие неотвратимо. Очень важной характеристикой наказания является временная. Имею в виду не протяжённость наказания во времени, к тому же, на мой взгляд, излишняя продолжительность процедуры может идти в ущерб её интенсивности. Под временной характеристикой наказания я понимаю то, что наказание должно строго и неразрывно, не допуская вклинивания иных событий, следовать во времени непосредственно за проступком. Дело не столько в том, что в промежутке между проступком и наказанием Она может совершить ещё один или даже ряд проступков и тогда не поймёт, за что же именно её наказывают. Что, согласитесь, приводит к девальвации воспитательной ценности наказания и способно профанировать его значение до понимания как акта вульгарной мести. Сколько в том, что Она воспринимает промедление, как своеобразное поощрение продолжения баловства. Тут уж, как говорится, чем скорее тем лучше. Потому Я никогда не медлю.

Несколько слов о подвернувшейся, так кстати, статье некой эмансипированной американки, ратующей за, как она выразилась, «возвышенные радости секса (я то называю это по-другому, своими настоящими, розными для описания поведения женщины и мужчины именами)».

Скажет же мне, наконец-то, кто-нибудь или же нет, - что же это возвышенное такое, кто читает об этом книги, кто и для чего их издаёт и, наконец главное, какой идиот(ка) их пишет?

Курс школьной биологии снабжён довольно подробной схемой органов стыдливо именуемых там же «генеративными». Ведь всем. Повторяю всем и даже детям, а уж им то конечно вечно не замечаемым взрослыми и потому вездесущими прекрасно известно и стены школьных уборных обоего пола мне в том свидетели, чем же на самом деле, по словам Саши Соколова[1]: «ублажаем мы женщину, реже мужчину, а в клинических случаях четвероногого друга».

Помню, как ещё ребёнком ловил я так называемого «майского» жука с тем, чтобы, уже поймав и наигравшись, вволю наслушавшись треска его «крыльев», приступить напоследок к сладостнейшей из доступных мне и по сию пору проделок.

Нужно было (в подражание пубертатным эксцессам некоего Сирина[2]) найти отличную среди прочих травинку и на особый манер выдернув её из земли и высосав сладковатое мыло сока получить идеально тонкую пустотелую и упругую соломинку с заостренным (заметьте-ка!), в ходе предыдущих манипуляций концом. Затем левой ручонкой перевернуть на спинку и удерживая уже истомлённое существо, приблизив пытливо распахнутый глаз и, как пишут в книгах, затаив дыхание, правой рукой вооружённой, как предварительно было описано, подготовленным орудием осторожно-осторожно, - особенно, во-первых, чтобы попасть в нужное место, а во-вторых, чтобы не уничтожить небрежно-резким движением создание сразу же, - потихоньку начать поступательное движение соломинки уже внутри жука и смотреть, смотреть, смотреть, как начнёт сучить он всеми своими многочисленными ножками. Ну, разве не прелесть?

Но вернусь от болезненно-сладостных содроганий детства с сожалением к писаниям пресловутой американки. Среди прочей ерунды она в частности пишет о том, что лучше бы мужчинам быть подогадливей и поуслужливей и самим подкладывать под задок своих подружек подушку. Это, мол, помимо того, что потом так удобней и приятней (это интересно ещё почему?) спать имеет под собою, уж извините за невольный каламбур глубокое обоснование в свете новейших открытий в, как бы это сказать, словом в особенностях дамского устройства. И что, дескать, уже давно передовыми мыслящими умами доказано и тому есть анатомические (а это уж извините, но не моя вина, попахивает некрофилиею) обоснования, что когда партнёр свою партнёршу, вот эдаким-то образом, с подушкою то, так бы сказать давит, то поскольку там внутри есть особые нервные точки, имеющие прямое сообщение с головным мозгом, то и выходит следственно всё в гораздо лучшем виде, и, знаете ли, к обоюдному согласию и торжеству женского равноправия вообще и в отношениях с мужским полом в частности.

Подушку подкладывают, чтоб добиться такого положения тела человека, вернее женщины, при котором ноги бы её неестественно при прочих обстоятельствах близко придвинулись к голове. С тем, что бы то, что должно быть внизу оказалось вверху, а то, что должно быть под головой оказалось под задом. Низ поднимают к верху, верх опускают вниз, уравнивая их, преодолевая иерархичность их отношений и подвергая осмеянию, говоря словами Бахтина[3]: «дурную неслиянность культуры и жизни».

Точки безо всякого сомнения, конечно же, есть! Но ведь это всего лишь совпадение.

Завершая свой обзор, верный высоким принципам интеллектуальной добросовестности, сообщаю, что все описанные выше приёмы и ухищрения ни к чему не ведут. Существо слабое и физически и своим разумением, Она конечно склонна к привязчивости и даже образованию отношений зависимости. Однако, как говорилось выше, неуёмное воображение её, на беду, продолжает трудиться. Вместо того, чтоб перестать проказничать, одуматься и попытаться познать самоё себя, Она всё более погружается в мир фантазий и грёз и пускается в беспрестанные со всеми признаками навязчивости поиски. Ищет же того или тех, кто за неё выполнит нелёгкий труд познания. Раз не способна Она к самопознанию, пусть же познают её. Я уже надоел, Она находит другого. Из робости не решаясь порвать со мной, не идёт и к нему. Зависимое поведение трансформируется в пассивно-агрессивное. Она без колебаний пускает в ход унижающую, и её и меня, нелепую ложь. Я же в поисках путей к восстановлению прежнего взаимопонимания, могу не устоять перед искушением прибегнуть к различным формам шантажа. Такая взаимная оппозиция не может существовать устойчиво сколь нибудь длительное время и разрешается серией изощрённых провокаций с участием друзей и родственников, разумеется, побуждаемых к тому соображениями достойными похвалы. Поведение участников разыгрываемой на наших глазах драмы, и без того отнюдь не примерное, всё более приобретает зловещие черты саморазрушения. Всё это сопровождается, к глубокому сожалению, введением в организм значительных доз никотина, алкоголя и даже, в особо тяжёлых случаях, морфина. Никакие формы контроля над ситуацией отныне невозможны. Следует череда отвратительных скандалов и устрашающих, поставленных рукою мастера, сцен насилия при заинтересованном вмешательстве, на этот раз уже, соседей и, наконец, сотрудников правоохранительных органов. Она, связанная по рукам и ногам своими побуждениями во всей их противоречивости и сугубом своеобразии не может сама уйти от меня. Пусть же не дорога мне память о мгновеньях нежности, тогда хотя бы из соображений продиктованных стремлением к самосохранению Я могу попытаться её отпустить. Или же, если того требуют результаты вдумчивого анализа сложившейся ситуации, даже прогнать.

Ганнибал Лектер, доктор медицины.

ПРИМЕЧАНИЯ:

[*] Ученые богословы средневековья под влиянием карнавального мироощущения создавали «монашеские шутки» («Joca monacorum»). Древнейшее произведение смеховой литературы – «Вергилий Марон грамматический» («Vergilius Maro grammaticus») – пародия на трактат по латинской грамматике и научные методы раннего средневековья. Упомяну также, в робкой надежде возродить жанр, «Похвалу Глупости» Эразма Роттердамского и «Письма темных людей».

[1] СОКОЛОВ Александр Всеволодович. Романы «Школа для дураков», «Палисандрия», «Между собакой и волком». Первый роман отмечен Набоковым. Единственный советский постмодернист и гений Пушкинского масштаба.

[2] СИРИН, в русской мифологии чудесная райская птица, обладающая чарующим голосом. Под этим псевдонимом некоторое время писал Набоков Владимир Владимирович (1899 – 1977). Исповедуя в своём творчестве высочайшие эстетические критерии, в личной жизни отличился крайней этической неразборчивостью, в частности, женившись на еврейке. Имея много денег, но, живя не по своей воле вдали от Родины, демонстративно селился в гостиницах.

[3] БАХТИН Михаил Михайлович (1895-1975) – эссе “Проблемы поэтики Достоевского”, “Творчество Франсуа Рабле и народная культура Реннесанса и средневековья”. При Советах сидел, лишён возможности работать по специальности. Наказанием послужило и то, что был принужден писать кургузым, чуть не компартийным, языком.