Ганнибал Лектер, доктор медицины : Клубница

КЛУБНИЦА.

«Охотник выстрелил - ружье дало осечку.
Прохаркала ворона невпопад,
И граммофон наяривал за речкой,
И пахло репами, как жизнь тому назад»

(Саша Соколов, «Между собакой и волком»)

Фёкла, - было её имя и удивительно подходило ей.
Дед Митя оставался единственным её близким другом. Человек добрый и в молодости видимо невероятно сильный, с несколько тяжёлым взглядом. В его запустелом старом доме в несколько тёмных пыльных комнат, в глубине небольшого в кустах сирени двора, гостила она не часто.

В поношенной одежде, впрочем, ничуть не портящей её тащилась она, а мимо громыхали куда-то, как всегда это бывает весной, и напоминая о том, как после долгой зимы снова начинается жизнь, огромные самосвалы с песочного цвета кабиной и тёмно-зелёным ребристым кузовом с налипшими кусками грязи. Такого же цвета особая весенняя выцветшая за зиму грязь лежала вдоль всего тротуара. “Так хочется всё изменить...”.

Лицо её переменчивое необычайно то бледнело, то заливалось краской. Обида, гнев, гордость сменялись в ней чуть не поминутно. Она грозно хмурила густые нещипаные бровки, а на тёмные раскосые глаза наворачивались слёзы.

- А мне сказали, что ещё и в сорок лет я буду красивой, - с порога со свойственной ей детской непосредственностью и неуверенной улыбкой объявила она. Дед Митя грустно внимательно осмотрел её и молча пропустил вперёд себя в дом.

Худая до чрезвычайности она была удивительно хороша. На дойки, и это даже как-то и удивительно для зрелой рожавшей женщины, и намёка не было. Длинные худющие ноги завершал выпирающий кобчик. По природе своей порядочная, и, пожалуй, излишне прямая, тридцатидвухлетняя разведёнка с маленьким Прошей на руках, много и как-то натужно трудилась, выручая мало денег. От долгого мытарства по чужим углам стала она, правду сказать, какой-то блядоватой. Ещё в начале знакомства Фёкла раз отдала себе отчёт в том, что захотела ощутить его всё еще, по-видимому, железные пальцы у себя на горле.

Дед вышел в другую комнату. По стариковски немного повозился, раздалось ритмичное пошаркивание и засипела заезженная пластинка. Запела негромким вкрадчивым истощённым голосом судимой наркоманки, с характерным непопаданием в ритм, Билли Холлидей. Фёкла вдруг нутром почуяла, как бывает после рюмки водки, что сейчас станет хорошо и интересно.

За окном потемнело, и мягко вступила весенняя гроза, наполняя комнату отдалённым шумом и близкими звуками ползущих извивающихся по стеклу струй.

- А у меня для тебя, доця сюрприз, - с немного испугавшим её незнакомым самодовольством объявил дед. Крепко ухватив тонкую руку чуть выше локтя уверенно, как-то по особому косолапя и веско ступая по отдельности на каждую ногу, неторопливо повлёк по длинному коридору. В кладовку.
- Не бось, не бось, - севшим вдруг голосом просипел дед пропустив её вперёд себя и тут же крепко притворил дверь.
В наступившей полной темноте кладовая пахнула душной странно знакомой, напоминающей что-то сыростью.
- Там внизу где-то банка с вареньем, - она почувствовала его полную над собой в тёмной запертой кладовке власть.
- Ты, доця наклонись, - так не достать.
Тёртая оторва Фёкла, впервые ошарашенная столь сильно, стояла ни жива, ни мертва. Послушно, будто кукла она согнулась, низко опустив голову.
- Коленки то не гни.
Она до боли выпрямила длинные худющие ноги в коленях. Пошарила по полу руками. Действительно нашлась банка, на ощупь литровая.
- Там, доця где-то ложка.
Прямо из банки торчала рукоятка столовой ложки.
- Сожми её рукой покрепче, - как автомат она исполнила и это.
- Нельзя горбить спинку, - дед ощутимо прихлопнул её по худому выпирающему хребту.
Она суетливо задвигала ложкой проталкивая в себя варенье с упругими крупными конусообразными шероховатыми ягодами.
- А ты её, доця с оттяжкой.
Она замерла, сложившись чуть не вдвое. Затем продолжала есть, чуть медленнее вынимая ложку изо рта и облизывая её кончик шаловливым язычком. Ощутила запах табачного дыма и, не переставая наворачивать варенье, вывернула голову назад. Огонёк его сигареты тлел в темноте, описывая затейливые линии.

Мерно, периодически пробуксовавая и затягивая ритм, шипела пластинка. Билли Холлидей придушенным голосом сообщала о том, что где-то далеко собирают урожай какой-то сельхозкультуры, и объясняют детям, как в результате непосильного труда наступает долгожданное благополучие. Слушателю совершенно ясно было, что всё это шняга, что ничего хорошего в будущем нет, что так и будем неизвестно для чего тянуть лямку, тяжело и невесело жить. Но верить хотелось. И слушать, ещё и ещё, - тоже.

Потоки дождя спускались сверху. Минуя забитые канализационные решётки, вниз к реке, кружа обычный весенний сор, смятые пустые сигаретные пачки, обёртки от мороженого, сбитую свежую листву каштанов и акаций.

Фёкла уже вовсю, за обе щёки уплетала варенье. Столовая ложка ходила туда-сюда, взбивая густое суфле, всё туже проникая внутрь. Наконец задрожала, выронила ложку и, обхватив липкую в потёках варенья банку двумя руками, в несколько длинных сильных толчков прикончила её. Пущенный звучным щелчком, бычок пролетел мимо, выбивая рикошетом из стен снопы красных искр. Дед ухватил её твёрдыми пальцами за оттопыренные ушки и впервые очень близким голосом с холодной яростью выговорил:
- Будь моложе, заставил бы тебя эту банку языком вылизать.
Потянул сильно голову назад, отпустил и только растрепал ей волосы. Видимо от долгого стояния в нелепой противоестественной позе кровь прилила к её голове. Она забылась.

Капли реже вразнобой застучали по подоконнику, жестяные водосточные трубы вытолкнули остатки воды на тротуар.

На кухне дед Митя заскорузлым наслюнявленным со вкусом никотина большим пальцем оттёр заеды от варенья с её лица и с усиков над верхней губой.

Пластинка кончилась. Расправившись с пылью и грязью, дождь прекратился. Она вспомнила, как от наступавшей после дождя чистоты домов и улиц в детстве ей хотелось заплакать.
Скоро вышли на лестницу прощаться.
- Хороша клубница, прям с грядки! - натужно просюсюкал дед.
“Совсем крыша съехала, кой на хрен с грядки?”, - хотела, было, острая на язычок тут же надерзить она. Но вместо этого со смехом, широко открывая рот и показывая белоснежные зубки и часто поправляя выбивающуюся закрывающую лицо прядь волос промурчала:
- Деда, ты классный!
- Ну, всё беги, беги, а то я буду плакать, - с этими словами весьма ощутимо пристукнул её по кобчику кулаком.
И легко стуча каблучками на длинных ножках по старинным ажурным ступеням засцанной котами и хануриками лестницы, она выбежала на заросший сиренью, остро пропахший свежим дождём двор в редкие весенние сумерки.
- Какая хлына! - со смаком прошептал дед. Постоял ещё немного на вонючей площадке, не решаясь идти в опустевший дом.

А через неделю деда Мити не стало. В морге прозектор с пухлыми щеками алкоголика и страшными глазами не вынимая сигарету изо рта, присвистнув, со знанием дела, процедил:
- Семьдесят два года, а какой лось!
Длинный столбик сигаретного пепла аккуратно упал на широкую грудь покойного.

Ганнибал Лектер, доктор медицины.