Владимир Ноллетов : Любовь в интнрнете

Владиславлев навел курсор на закладку, но на мышку не нажимал, медлил.

Каждый вечер, придя с работы, он включал компьютер и с нетерпением заходил на свой любимый литературный сайт. Там у него была своя страничка, даже свой рабочий кабинет. Там он размещал свои произведения. Журя себя за тщеславие, мнительность и мелочность, он первым делом смотрел, сколько было читателей, написали ли ему рецензии. И вот сегодня впервые он не спешил туда. «Только настроение себе испорчу. Все равно читателей будут единицы, а рецензий, конечно, не будет вообще». Он уж забыл, когда последний раз получал рецензию.

С усмешкой вспомнил он свой литературный дебют на сайте год назад. Он напечатал свой лучший, как ему казалось, рассказ и стал ждать лавину хвалебных отзывов. Пребывал в уверенности, что рассказ побьет все сайтовские рекорды популярности. Он почему-то полагал, что настоящие писатели печатаются на бумаге, а в интернете пишут или начинающие, или бездарности. За сутки рассказ прочли шестеро, только прочли. В следующие дни его читали в среднем, как он скрупулезно подсчитал, полтора человека. Прошло полмесяца – рецензию не написал никто! А ведь были писатели, которые появились на сайте позже него и за несколько дней получили десятки рецензий. И каких! Благодарных, восторженных. Владиславлев решил, что виноваты какие-то технические неполадки. Он попросил школьного друга, человека, далекого от литературы, адвоката, написать на его рассказ рецензию. «Для проверки, – объяснил он. – Два-три слова, Боря. Скажем – никуда не годится! Только ты должен зарегистрироваться». Рецензия вскоре пришла. Довольно толковая, умная. «Хоть так первую рецензию получил!», – горько улыбнулся он. Значит, дело было не в сбоях.

Владиславлев разместил на сайте еще несколько своих рассказов. Они годами лежали в ящике его письменного стола. Они тоже фурор не произвели. Впрочем, рецензии начали приходить. Малочисленные, зато в целом положительные. Он стал заходить на страницы других авторов. Цифры поражали. У некоторых писателей в сотни раз было больше читателей и рецензий, чем у него. «Неужели я в сто раз бездарнее их?» В это он не мог поверить. Может, дело было в том, что его рассказы слишком мрачные, почти всегда с трагическим концом? У него даже сказки, вопреки традиции, заканчивались трагически. Возможно, виновата была его манера повествования, старомодная, неторопливая. Или его рассказы чересчур пристойные, пресные для нашего времени? Или в них много нравоучительности? Люди не любят, когда их поучают. А может быть, причина была в другом. Почти все авторы с высокими показателями выгодно отличались от него доверительным, искренним тоном. А между ним и читателем всегда была какая-то дистанция. Но тут уж он ничего не мог поделать. Он и в жизни сохранял с недостаточно близкими людьми эту дистанцию. И писал он лишь то, что хотел написать, меньше всего старался понравиться.

На странице одного автора было одно-единственное произведение. Небольшой стих, размещенный четыре года назад. Но число читателей и рецензий было невероятное, астрономическое. Он прочел. Стихотворение было бойкое, не бесталанное. Было в нем что-то завораживающее. Владиславлев поймал себя на том, что хочет прочитать его еще раз. И все же высоким требованиям настоящей поэзии, как он ее понимал, стихотворение не соответствовало. Попадались среди произведений-рекордсменов и просто слабые.
Но в любом случае он должен был признать, что очень многие авторы были так высоко оценены заслужено. Ему самому хотелось их похвалить. Но он установил себе правило: число рецензий, написанных ему – а таких было до неприличия мало, – всегда должно было быть больше, хоть на единицу, числа рецензий, написанных им. Так вроде было не очень обидно. Никак он не ожидал, что найдет на сайте столько интересных, ярких произведений! Не все они отличались совершенством стиля, правильной расстановкой знаков препинания (самая распространенная ошибка – лишние запятые), но написаны были талантливо. В какой еще стране, думал он, любители, «графоманы» могут так замечательно писать? Ни в какой!

Постепенно у него появились постоянные читатели. Они не включали его в список избранных авторов, не баловали рецензиями, но стоило появиться его новому произведению, и они сразу его прочитывали. Он был им очень благодарен. Значит, не зря он писал. Значит, его рассказы не такие уж плохие. Он тоже заходил на их страницы. И с удовлетворением убеждался, что почти у всех у них огромное количество читателей и рецензий, и, главное, что пишут они талантливо и умно. «Мои фанаты», – с улыбкой называл он их про себя. Теперь, публикуя новый рассказ, он пытался представить себе, как его воспримет тот или иной постоянный его читатель, что ему особенно понравится. Кто-то выпадал из этой обоймы, кто-то присоединялся, но число «фанатов» оставалось примерно таким же, около десятка.

С некоторых пор он пристрастился писать афоризмы. Их читали чаще, чем рассказы. Наверно, потому, что читались они быстрее. Потом он взялся написать повесть. Разместил один стих, еще несколько афоризмов, но думал только о ней. А затем и вовсе ничего больше не печатал, только писал. Через три месяца повесть была готова. Она ему очень нравилась. Были в ней и новая тема, и оригинальная идея, и острый сюжет. «Заждались мои фанаты», – с улыбкой думал он, публикуя повесть. Представил, с каким нетерпением они бросятся ее читать.

Однако его ждал удар.

В первый день повесть прочли лишь четыре безымянных гостя сайта, не имевшие право писать рецензии. Прошла неделя, другая. Рецензий не было. Ни один «фанат» повесть не прочел! «Забыли?» Из всех его писательских огорчений это было самое сильное.

Он перечитал свои произведения, написанные незадолго до перерыва. Его последние афоризмы были просто банальными, избитыми мыслями. Он же сам доказывал одному своему оппоненту, что особенность любого афоризма, его суть, – парадоксальность. И стал сочинять такие плоские афоризмы. А этот его стих:

Твои белесые ресницы,
Косица рыжая твоя
И желтые глаза тигрицы
Давно с ума свели меня.

Я знаю: злобные ухмылки
И взгляды мрачные твои
Таят мечту о нежной, пылкой,
Самоотверженной любви.

Как мог он, всю жизнь так боявшийся показаться пошлым, написать это?

Со стыдом вспомнил он, как ходил тогда по комнате, вновь и вновь повторяя мысленно этот стишок. Упивался им, мнил, что написал шедевр. Одной из его постоянных читательниц, даже, пожалуй, самой постоянной, была утонченная поэтесса. Лишь ее он назвал своим избранным автором. Она тоже прочла стих. Больше она его произведений не читала! Вероятно, именно этот стишок и последние афоризмы разочаровали и оттолкнули «фанатов». Он эти произведения удалил.

Как-то он разместил на сайте статью о вкладе в мировую культуру эмигрантов первой волны. Потом написал еще несколько публицистических и литературоведческих статей или, лучше сказать, заметок (он гордо называл их: эссе). К его удивление, они вызывали больший интерес, чем его художественные произведения. Однако это его не особенно радовало. Было в этом что-то несправедливое. Сколько работы ума и души, сколько времени требовали его рассказы! Статьи же писались быстро и легко. Огорчило и то, что из «фанатов» эссе его не прочел почти никто.

Владиславлев все не нажимал на мышку. Надо смотреть правде в глаза. Не захватывают читателей его произведения. Не берут за сердце, как выражаются пенсионерки в их дворе, обсуждая телесериалы. И не надо тут мудрить. Просто он слабо пишет! Удалить все! И уйти навсегда с сайта. Однако он тут же отбросил эту шальная мысль. Жить станет неинтереснее. Он вздохнул и надавил на мышку.

И не поверил своим глазам. Некто Никто прочитал за день все его произведения! Он посмотрел, когда тот начинал читать каждое из них, сравнил. Никто их действительно прочитал, а не просто открывал. «Читал – оторваться не мог!» У него сразу поднялось настроение.

Рецензий, правда, от Никто не было. Он зашел на его страницу. Фотография и информация об авторе отсутствовали. «Ну да, ник-то Никто!» Читателей и рецензий было мало, даже меньше, чем у него. «Товарищ по несчастью, – усмехнулся Владиславлев. – Только еще несчастнее». Впрочем, Никто появился на сайте совсем недавно. Он оказался поэтом. Двойственное впечатление производили его стихи. Рифмы оставляли желать лучшего. В некоторых строчках слогов было больше или меньше, чем нужно (распространенная ошибка начинающих поэтов; она его всегда раздражала). Бросалось в глаза незнание жизни. Хотя в этом незнании, в этом наивном взгляде на мир было и что-то притягательное. Но главное, в каждом стихотворении видна была душа, тонко и глубоко чувствующая, душа незаурядная. Стихи были грустные, большей частью о любви. В целом они Владиславлеву понравились. Интуиция подсказывала ему, что их сочинила женщина.

Он чувствовал, что должен написать Никто рецензию. Хотя бы из вежливости. Сочинял долго. Боялся обидеть: Никто представлялся, вернее, представлялась ему очень ранимой. Так и не написал, отложил на завтра. А на следующий день он сам получил от Никто рецензии. Восемь восторженных рецензий! Автор обнаруживал в них хороший вкус и верное художественное чутье. Хотя и здесь заметно было незнание жизни.

Приятное это было чтение! Он читал и перечитывал. «Интереснее автора я на этом сайте не встречала». Ага! Не встречала! Значит, не обманула его интуиция. «Во всех Ваших произведениях есть глубокая идея». Верно. По крайней мере, он к этому всегда стремился, даже в детективных рассказах. «Горький вспоминал, что Лев Толстой хвалил его за то, что он владеет фокусами языка. И Вы ими владеете». Лишь Никто обратила внимание на его язык. А сколько времени уходило у Владиславлева на шлифование стиля, на поиски нужного слова, того единственного верного слова, mot justé, о котором говорил Хемингуэй! «Ваши рассказы проникнуты рыцарским, благородным отношением к женщине, таким редким сейчас». Да, пожалуй. Отец так его воспитал. Слава богу, что Никто тот стих не успела прочитать! «Вы настоящий, талантливый писатель».

Владиславлев не смог сдержать самодовольную улыбку. «Никто понимает меня как никто!», – балагурил он сам с собой. Такого «фаната» у него еще не было. Он тут же, с вдохновением, сочинил Никто рецензию. Поблагодарил. Подчеркнул достоинства, едва упомянул недостатки. В конце не преминул заверить: «Это не кукушка хвалит петуха и т.д. Мне действительно понравились Ваши стихи».
Ответ пришел через десять минут. «Спасибо! На вашей странице нет никаких сведений о Вас. И фото нет. А так хочется узнать о Вас побольше». Как будто у нее есть.

Владиславлев поместил на своей страничке фотографию. Написал: «44 года. Живу в Москве. Учитель». Зачем-то добавил: «Вдовец», хотя на литературных сайтах о семейном положении никто не пишет. Хотел присовокупить: «Хобби – графомания», но счел это за неуместное шутовство. Он критически взглянул на свое лицо на фотографии. Оно показалось ему ординарным, невзрачным.

Он попросил Никто последовать его примеру. За этот день она перечитала большинство его рассказов. Перечитала повесть, довольно длинную.

Просьбу его она выполнила на следующий день. Зайдя в очередной раз на ее страницу, Владиславлев увидел юную девушку. Очень красивую. И очень грустную. «Настя. 18 лет. Москвичка». Больше ничего. Весь вечер стояли перед ним ее глаза – большие, темные, безнадежно печальные.

Они вступили в оживленную переписку. Сначала на страницах для рецензий. Но здесь их послания мог прочесть каждый. Настя предложила переписываться по электронной почте. Специально для этого создала, с его подсказками, почтовый ящик. Письма их сразу стали непринужденнее, раскованнее. Они засыпали друг друга вопросами, на самые разные темы. «Вы не только интересный автор, – писала она, – Вы еще и очень интересный человек». Владиславлев по ее просьбе уже обращался к ней на «ты». Но странно: Настя охотно делилась с ним своими мыслями, пристрастиями, однако как только речь заходила о ее личной жизни, она или отвечала уклончиво, туманно, или не отвечала совсем.

И вдруг, открыв однажды вечером очередное ее послание, он прочел: «Я вас люблю». Лишь эти три слова были в письме. У Владиславлева радостно заколотилось сердце. Хотя и была какая-то неловкость. Такую же неловкость он испытал, когда ему объяснилась в любви одна из его учениц. «Она полюбила меня за мои произведения! – подумал он с гордостью. – Вот высшая оценка!» Он не успел еще ответить, как пришло второе сообщение. Оно его озадачило. «Я решилась написать это только потому, что мы никогда в жизни не встретимся». – «Настя, и я тебя люблю, – ответил он. Кажется, это было правдой. – Но почему же мы никогда в жизни не встретимся?» – «Можно, я не буду отвечать на этот вопрос?» – «Конечно, Настя. Но все же: если причина в чудовищной разнице в возрасте, то мы ведь можем оставаться просто друзьями». – «Никакая она не чудовищная. Для меня это вообще значения не имеет. Но своего решения я не изменю». – «Но по телефону-то мы можем переговариваться? Очень хочется услышать твой голос!» Он написал номера домашнего телефона и сотового. – «Извините, Вадим, и по телефону мы никогда не будем говорить».
– «Настя, может быть, ты замужем?» – «У меня никого нет. И никогда не было. Пожалуйста, сменим тему». Больше он ничего не добился.

К этому они больше не возвращались. Тем не менее писали друг другу каждый день. Пришли к взаимному признанию, что у них родственные души. Послания девушки становились все доверительнее, все ласковее. Владиславлев уже собирался в недалеком будущем возобновить попытки встретиться с ней. Но внезапно Настя замолчала.

Она не ответила на его утреннее послание, не ответила на последующие. Он недоумевал. В эту ночь он долго не мог уснуть. Все соображал, не мог ли он чем-нибудь ее обидеть. Да и шум мешал. Кто-то тяжелыми мужскими шагами ходил над ним. В окно долетал сверху смех, пьяные выкрики. Все три месяца, как он сюда переехал, наверху было тихо. С соседями он не общался. Но успел узнать, что в квартире над ним живет интеллигентная, тихая старушка. Он даже как-то проводил ее до двери: у ней случился на лестнице сердечный приступ.

Утром он отправился на работу. Запирая дверь, увидел, как из квартиры над ним вышел крупный, крепкий мужчина. Когда они поравнялись, он посмотрел на Владиславлева недружелюбно и нагловато, впрочем, вполне равнодушно. С этого дня топот прекратился.

Пошла вторая неделя. Настя и не отвечала, и стихи свои не публиковала. А он не переставал ей писать, с тревогой спрашивал, что случилось. Напечатал небольшой рассказ. На каждое его новое произведение Настя сразу писала подробную рецензию. Она, хоть и на следующий только день, пришла! Он с нетерпением ее открыл. Увы, рецензию, умную, благожелательную, написала одна из «фанаток». Не все, значит, его забыли! Как бы он обрадовался, если бы это случилось на месяц раньше! Теперь он чувствовал лишь досаду. Владиславлев сухо поблагодарил. А поздно вечером в правом нижнем углу дисплея замигал конвертик. Сердце его забилось. Письмо прислала Настя! Оно состояло всего из двух предложений: «Да все нормально. Творческий кризис». Владиславлев перечитал несколько раз. Странное дело. Казалось, надо было успокоиться, обрадоваться. А он испытывал тревогу. Может, даже более сильную, чем прежде. Это был не ее стиль, не ее тон. Он не верил, что это написала она!

Опять он долго не мог уснуть. И снова, как нарочно, кто-то топал в квартире над ним.
На следующий день было воскресенье. С утра его преследовало странное ощущение. Он вроде бы должен был безотлагательно и напряженно подумать над чем-то очень важным, связанным с Настей. Но над чем именно – он не мог сообразить. Вечером сел в кресло и попытался сосредоточиться. И хоть никто над ним не топал, у него ничего не получалось. Он незаметно задремал. И скоро проснулся. Он понял, понял во сне. Шаги!

Первый раз топали в тот самый день, когда замолчала Настя. Второй раз – вчера, когда пришло от нее это загадочное послание. Конечно, скорее всего это было совпадение. Но Владиславлев вспомнил еще кое-что. Несколько раз было так: когда поздно вечером они с Настей обменивались последними письмами с пожеланием спокойной ночи, свет в квартире над ним, слабо освещавший ветку тополя перед его окном, вскоре гас. Тогда он не придавал этому значения. Владиславлев вскочил. Поднялся, перескакивая через ступеньки, на другой этаж и, даже не придумав, что он, собственно, скажет, позвонил в квартиру над ним. Никто не открыл. В квартире стояла полная тишина. Он бросился к домкому, флегматичной пожилой женщине, жившей в соседнем подъезде. Стал объяснять. Она его тут же прервала.

– Если топот мешает, говорите тем, кто топает. Почему все сразу к домкому бегут?

– Я не жаловаться пришел. Пусть топают. – Он все рассказал.

Домком слушала со скучающим и недоверчивым лицом, словно спрашивая, не смеется ли он над ней. Однако когда он произнес имя девушки, она несколько оживилась.

– Там на самом деле Настя проживает. Они вдвоем с бабушкой жили. Бабка померла. Инфаркт. Сегодня девять дней. (Владиславлев отметил про себя, что Настя замолчала девять дней назад.) Настенка не ходит. Два года назад разбилась с родителями в аварии. Они – насмерть, а у нее ноги отказали. («Поэтому не хотела встречаться»,– догадался Владиславлев.) И заикаться стала. («Поэтому не хотела говорить по телефону».) Слава богу, есть кому о ней позаботиться. Бабушка все боялась, с больным-то сердцем, что может неожиданно умереть, и внучка без присмотра окажется. Родных-то никого не осталось. Поэтому заключила договор. С порядочными людьми. Я их видела. Женщина такая улыбчивая, внимательная. Они, значит, должны помогать, а после смерти бабки квартира, значит, достается им. С условием, – она подняла палец, – что Настя остается жить в квартире, и они ее содержат до конца жизни.… Они в самом деле помогали во всем, услуги коммунальные оплачивали. Да вот и похороны за свой счет организовали. Сейчас они Настенку на свою дачу увезли, на свежий воздух, на все лето.

Вернувшись к себе, Владиславлев принялся ходить из угла в угол. Бывает же такое! Выходит, она все время была рядом, три метра над ним. Он даже слышал ее: когда он проводил старушку до ее квартиры, за дверью кто-то чихнул. Он продолжал мерить комнату широкими шагами. Почему же Настя ничего ему не сообщила? Это было очень странно. Он вдруг вспомнил газетную статью об одной фирме. Она заключала с одинокими стариками, владевшими в Москве квартирами, договор пожизненного содержания. То есть она должна была платить им добавку к пенсии, покупать лекарства, всячески помогать, а старики за это завещали свои квартиры фирме. Она долго ждать не хотела, ускоряла естественный ход вещей: под видом лекарств, которые она должны была покупать по договору, фирма давала своим клиентам яд! Он сел за компьютер, стал смотреть, что об этом пишут в интернете. Сообщений на эту тему было много. Действовали квартирные аферисты разнообразно. Не останавливались ни перед чем. Некоторые одинокие владельцы квартир – старики, алкоголики, психически больные – исчезали бесследно. Или их находили убитыми.

Не один километр прошел он в этот вечер, шагая взад и вперед по комнате. Вдруг в половине двенадцатого зазвонил домашний телефон. Владиславлев схватил трубку.

– Это… Нас… тя… – услышал он взволнованный шепот. – Меня… могут… у… бить… Дерев…

Связь прервалась. Сердце сильно стучало. Несколько секунд он стоял неподвижно, с трубкой в руке. Потом заметался по комнате. Как он сейчас пожалел, что до сих пор не установил определитель номера. Давно ведь собирался. Внезапно снова раздался звонок. Владиславлев бросился к телефону. Это была она.

– Дерев… ня Блин… овка… – зашептала Настя. Заикалась она сильно. – За… по… селком… За… речным… Под… Москвой… Крайний дом… На отши… бе… Сто… рож… жит … только…

И снова прервалась связь.

Он позвонил своему другу-адвокату. Хотя и знал, что это бесполезно. Телефон, как он и ожидал, был отключен. В воскресенье адвокат всегда его отключал. Владиславлев удивлялся: «Это же может навредить твоей работе. Думаю, ни один адвокат так не делает». «Пусть, – отвечал тот. – Воскресенье – это святое. Раз в неделю я должен на одни сутки обо всем забыть. Иначе умом тронусь». Включал телефон его друг в понедельник рано утром.

Столько Владиславлев ждать не мог. Он чувствовал, что нельзя терять ни минуты. Друг был наверняка на даче. А где эта дача, Владиславлев не знал. В полицию он решил не обращаться. В интернете предупреждали, что квартирные мошенники могут быть с ней в сговоре. Да и вообще не любил он полицию.

Характер у него был мягкий, деликатный. Но когда было нужно, Владиславлев становился мужчиной сильным, решительным и смелым. Эту свою особенность он хорошо знал, еще по армии.

Он расстелил на столе большую, оставшуюся еще с советских времен, карту области. Нашел и Заречный, и Блиновку. Вскоре он уже мчался по ночной трассе на своем москвиче.
До Заречного он добрался быстрее, чем ожидал. Бросился в глаза богатый, с башенкой, особняк за высоким кирпичным забором, возвышавшийся над другими домами в поселке. Он миновал Заречный, проехал километра три и засомневался: дорога раздваивалась. Он решил ехать по главной. Вскоре увидел стоявший на обочине джип. Водитель копался в моторе.

Владиславлев притормозил, спросил, правильно ли он едет.

Водитель, длиннолицый и длинноносый, внимательно посмотрел на него, на москвич. Из джипа высунулся крупный мужчина. Он был пьян. Владиславлев сразу узнал своего нового соседа сверху. Здоровяк уставился бессмысленными глазами на него, словно силясь что-то вспомнить.

Длинноносый процедил:

– Доедешь. – И бесцеремонно поинтересовался: – А что у тебя в Блиновке ночью за дела?

– Сердечные дела, – брякнул Владиславлев первое, что пришло в голову. И, собственно, сказал правду.

– А…

Когда Владиславлев уже отъезжал, пьяный промычал:

– Знакомая вроде рожа…

Минут через десять он уже подъезжал к Блиновке. Поехал медленнее. Дома стояли плотной группой. Проехал всю деревню. И увидел в отдалении, у дороги, одинокий невзрачный домик. В окнах горел свет. Затормозил у ворот. Стояла глубокая тишина. Вышел, сжимая в кармане газовый пистолет – все его оружие. Надавил на калитку. Она была заперта. Ворота – тоже. Увидел кнопку звонка, но звонить не стал. Перелез через забор. Достал пистолет, ожидая, что на него сейчас набросятся собаки. Но по-прежнему было тихо. Дверь в дом была распахнута. Он вошел. На полу ничком лежала женщина. Больше никого не было. Он бросился к ней, перевернул на спину. Женщина была пьяна. На столе стояла пустая бутылка из-под водки. Женщина открыла глаза, безуспешно попыталась подняться. Она была крепкая, коренастая. Руки украшали наколки. Уставясь на него мутными глазами, промямлила:

– Ты кто?..

Дверь во вторую комнату была закрыта. В замочной скважине торчал ключ. Он отпер, вошел.

В крошечной комнате стояли две кровати. На одной, на голом матрасе, лежала Настя. На ней была лишь короткая ночная рубашка. Она глядела на него широко открытыми глазами. У другой стены стояла вторая кровать, пустая. Рядом с каждой кроватью – тумбочка. И все. На единственном окошке, небольшом, выходящем во двор, была решетка.

Он бросился к девушке. Она крепко обняла его за шею тонкими руками, прижалась к нему. Настя оказалась на удивление легкой. Когда Владиславлев вынес ее из комнаты, она показала на мобильный телефон на столе.

– Надо… забрать.

Женщине все же удалось встать на четвереньки. Она попыталась преградить им путь. Владиславлев ее обошел, сунул телефон в карман. Женщина сделала попытку схватить его за штанину и завалилась набок. Чуть не бегом донес он девушку до ворот. Им вслед доносилось протестующее бормотание, ругательства. Он отодвинул щеколду, плотно прикрыл за собой калитку, поспешил к машине. Бережно усадил девушку на заднее сиденье.

– Как ты, Настя?

– Я вас жда… ла… Я сей… час… счас… тлива.

Они выехали из деревни, помчались по трассе. Увидели джип. Он стоял на том же месте. Два человека стали посреди дороги, махали Владиславлеву руками. Вид у них был решительный, даже угрожающий.

– Это… они, – с ужасом прошептала девушка.

– Нагнись, Настя!

Он остановил машину. Подошел носатый, посветил фонариком прямо ему в лицо, потом – на заднее сиденье. Второй, невысокий крепыш, тоже заглянул в салон. Владиславлев весь напрягся.

– Оперативно ты дела свои делаешь, – с некоторым удивлением хмыкнул носатый. – Слушай, братан, помоги тачку толкнуть!

Владиславлев вышел. У дороги, на траве, лежал на спине здоровяк и храпел. Вдруг зазвонил сотовый, который он взял со стола. Носатый, уже направившийся к джипу, приостановился. Пьяный перестал храпеть, пошевелился, открыл глаза, перевел их на Владиславлева. Какое-то подобие мысли промелькнуло в них. Владиславлев прервал связь и проговорил с досадой:

– Попрощались же уже. Сколько можно.

Кажется, получилось правдоподобно. Он сохранял самообладание. Наверно, потому, что чувствовал необычный прилив сил. И душевных, и физических. Сейчас он готов был расшвырять всех, кто станет на его пути. Любовь делала его сильным.

Носатый сел за руль. Владиславлев и крепыш стали толкать машину. С третьей попытки мотор завелся.

– Ну, спасибо, братан!

Владиславлев, не торопясь, пошел к своему москвичу. Те двое потащили пьяного к джипу. Настя совсем сползла с сиденья и лежала, скорчившись, внизу. Уже отъезжая, Владиславлев услышал: «С чего босс нажрался-то?» – «Бабку, видно, жалко!» Донесся хохот. Джип поехал в сторону Блиновки. Он помог ей сесть.

– Лежал… Стас… Андреев… ич… – заговорила, оглядываясь, девушка. – А с фонарем… Бурат… и… но… А тот… Алик.

Владиславлев выжимал все возможное из своего старенького москвича.

Снова зазвонил мобильный.

– Опять напилась, Манька? – раздался сердитый женский голос. – Что молчишь? Смотри, выгоню!

Владиславлев прервал связь.

– Это Жан… на… Русланов… на, – пояснила Настя, почему-то шепотом.

– А кто это, Настя?

– Она и муж… ее… Стас… Андре… евич… главные.

Когда они проезжали Заречный, она показала на особняк с башенкой.

– Это их… дом.

Поселок остался позади. Владиславлев поглядывал в зеркальце. «Приедут в Блиновку, обнаружат пропажу Насти, заподозрят меня, – думал он. – Еще и здоровяк вспомнит... Возможно, уже за нами мчатся… А может, мимо дома проехали, по другому делу». Настя тоже время от времени беспокойно оглядывалась.

Вдруг девушка, волнуясь, смущаясь, начала рассказывать. Тогда, по телефону, очень спеша, она заикалась сильно. Теперь же, когда торопиться ей не надо было, говорила быстрее.
Жанна Руслановна появилась в ее жизни полгода назад. Она якобы представляла некую благотворительную фирму. Предложила заключить этот договор. Бабушка согласилась чуть ли не с радостью. «Теперь, внученька, я за твое будущее спокойна, – говорила она. – Я ведь постоянно об одном лишь думала: что с тобою будет после моей смерти. А сердце у меня может отказать в любую минуту». Насте Жанна Руслановна не понравилась сразу. Несмотря на сладкий голос и сладкую улыбку. Улыбалась она постоянно. Вернее, губы ее улыбались. Глаза не улыбались никогда. Они вообще не выражали никаких чувств. Пустые, стеклянные глаза. Они вносили дисгармонию в ее облик. Условия договора она в целом выполняла. Покупала бабушке лекарства, оплачивала счета. Иногда даже привозила Насте гостинцы – недорогие конфеты. Закупала продукты, но это уже на деньги из бабушкиной пенсии. Они просили ее купить инвалидное кресло. Жанна Руслановна отделывалась обещаниями. Бабушка сама носила внучку по квартире. Хорошо, что Настя была такая легкая.
Наступил июнь, необычно душный и жаркий. В одну особенно душную ночь с бабушкой случился сердечный приступ. Ее увезли в больницу. Утром Настя еще поговорила с ней по телефону, а днем бабушка умерла. Вскоре появилась Жанна Руслановна со своим мужем и, улыбаясь приторнее обычного, объявила, что они приехали за ней. Настя хотела остаться в квартире. Она же имела право на это по договору. «Только на лето, – заботливым тоном объяснила Жанна Руслановна. – Потом вернешься. Отдохнешь на даче, на природе. Сейчас все из города уехать хотят, от духоты такой спастись. А здесь ремонт надо сделать». Тогда Настя сказала, что без компьютера не поедет. Та заверила, что компьютер привезут следующим рейсом. Непонятно было, почему его нельзя взять сейчас. Девушка почувствовала тревогу. Она попросила две минуты, хотела написать Владиславлеву. «Потом, Настя, все потом. Мы опаздываем...» Тогда Настя решилась Владиславлеву позвонить – номер его домашнего телефона она запомнила, – но они, ссылаясь на спешку, и этого не позволили. Стас Андреевич отнес ее в джип. В дороге Жанна Руслановна уже не улыбалась. Губы были плотно сжаты. Дисгармония в облике Жанны Руслановны исчезла. И голос ее изменился. Когда девушка попросила у нее сотовый телефон, та ответила резко и жестко: «Единицы кончились. Потом позвонишь!» Тревога Насти нарастала.

Девушку привезли в тот домик. Ее соседкой оказалась восьмидесятипятилетняя старушка, баба Лена. Она почти не вставала. С ней Жанна Руслановна заключила договор пожизненного содержания. Сюда ее привезли под похожим предлогом. Сторожила их тетя
Маня – бывшая уголовница, женщина грубая и суровая. Кормила она их плохо. На ночь запирала, и было очень душно. Настя просили тетю Маню не закрывать дверь. Ответ был один: «Хозяева́ так распорядились!» Девушка все время думала о том, как связаться с Владиславлевым. Получалось, что теперь он – единственный близкий человек. Но компьютер так и не привезли. У Насти мобильного телефона никогда не было: ее бабушка считала, что это вредно для здоровья. Сотовый был у тети Мани. Однако телефон она не давала. «Не велено!» Девушка находилась в состоянии смятения, страха и тоски. Когда через два дня появилась Жанна Руслановна, Настя сказала, что хочет вернуться в свою квартиру, сейчас же. «Там идет ремонт, я же говорила», – отрезала та. Тогда девушка попросила, чтобы ей дали позвонить по телефону, чтобы привезли компьютер, чтобы не закрывали на ночь дверь. Старушка ни о чем не просила. Первые две просьбы Жанна Руслановна проигнорировала, словно не слышала, а на последнюю раздраженно заметила: «Да на тебе сплошь синтетика! Переодеть тебя просто надо». Настю переодели в короткую ночную рубашку из хлопчатобумажной ткани. Всю ее одежду унесли. Она тщетно протестовала. Впрочем, в этой рубашке действительно было не так жарко.

Тете Мане Настя все же была очень благодарна. Та решительно защищала ее от всяких мужских посягательств. Буратино вытолкала из дома. А Стасу Андреевичу пригрозила, что все расскажет супруге. Иногда поздно вечером тетя Маня начинала пьянствовать. Выпивать одной ей было скучно, она заходила к ним и начинала изливать душу. Полжизни она провела за решеткой. Первый раз села в шестнадцать – украла по приказу любовника. Во всех своих бедах она винила мужчин. Она их ненавидела. «Хороший рассказ мог бы об этой тете Мане получиться», – мелькнула у Владиславлева неуместная мысль.
Выпив, она становилась чуть добрее, но телефон все равно не давала, несмотря ни на какие просьбы. «Нельзя мне эту работу терять, – как-то снизошла она до объяснений после стакана водки. – Меня же, если что, так уволят, что я уж никуда не устроюся… – Она многозначительно подмигнула. – По жизни уволят. Много знаю. – Она посмотрела на них как будто с жалостью и добавила загадочную фразу: – Недолго вам терпеть осталось. Здесь долго не задерживаются». – И словно осознав, что наговорила лишнего и может наговорить еще больше, заковыляла в свою комнату и заперла дверь. Она всегда так делала, когда чувствовала, что опьянела; потом продолжала возлияния в одиночестве. Утром, ставя со стуком на тумбочки миски с кашей, тетя Маня буркнула: «Я спьяну могу наболтать-насочинять. Вы не верьте».

Баба Лена тоже хотела вернуться в свою квартиру, особенно после этого разговора, спрашивала, когда закончат ремонт. Три дня назад пьяная тетя Маня сообщила старушке: «Краем уха базар слышала – на полмесяца у тебя еще ремонту». А прошлой ночью, незадолго до рассвета, неожиданно появились Стас Андреевич, Буратино и Алик. Сказали бабе Лене, что ремонт закончен, они повезут ее домой. Старушка совсем не обрадовалась. Ее, очевидно, насторожили и противоречия в сроках, и жалостливое лицо тети Мани, и какие-то преступные в этот раз лица пришедших. Она испуганно пролепетала, что хочет пока остаться здесь. Не обращая внимание на ее лепетание, ее понесли из комнаты. В дверях баба Лена обернулась и посмотрела на Настю, словно прося о помощи. Ее унесли. Долго не могла Настя забыть это взгляд.

Вечером в комнату ввалилась с бутылкой тетя Маня. Она с трудом стояла на ногах.
«С бабой Леной все благополучно?», – спросила Настя. «Задохлась твоя баба Лена.
В В дороге, – промямлила Тетя Маня и села на опустевшую кровать. У Насти сжалось сердце. – Помянем бабу Лену». Она выпила, предложила и Насте, но та сказала, что не пьет. Зазвонил сотовый. Тетя Маня поговорила, положила телефон на тумбочку. Вскоре, почувствовав, видимо, что она вот-вот свалится, взяла бутылку, ушла в другую комнату, заперла дверь. «Помянем невинно убиенных…» – донеслось ее пьяное бормотание. Настя похолодела. Сотовый тетя Маня забыла на тумбочке старушки. Настя дотянулась, схватила его и позвонила Владиславлеву. Вдруг послышались шаги. Девушка успела положить телефон на тумбочку, за миску. Вошла тетя Маня, окинула комнату тупым взглядом. «Мобильник не найду». Она подозрительно посмотрела на Настю, вышла. Настя позвонила снова. Опять вернулась тетя Маня. На этот раз она телефон нашла. Она удалилась, сильно качаясь, и заперла дверь. Настя слышала бормотание, потом шум падающего тела. Она не могла уснуть, ждала. Когда через час появился Владиславлев, Настя совсем не удивилась.
Огни Москвы приближались. Погони вроде не было. Теперь стал рассказывать Владиславлев. Узнав, что они соседи, Настя всплеснула руками.

– Како… е… чудо!.. А я ведь… когда мы … стали перепи… сывать… ся… чувство… вала… что вы рядом.

Оказывается, бабушка его хвалила: "Какой теперь под нами интеллигентный, воспитанный сосед живет".

Наконец, они были дома. Он принес ее в свою квартиру, бережно положил на диван. Она прикрыла ноги покрывалом. В жизни она оказалась еще красивее, чем на фотографии. Лишь ее худосочность и слишком бледный цвет кожи несколько портили впечатление. Она глядела на него с большим смущением, но доверчиво и нежно.

– Мне … надо… по… мыться… И… пере… одеться.

Владиславлев выполнял ее просьбы, не произнося почти ни слова. Он тоже чувствовал себя неловко. Нашел в своем гардеробе более-менее подходящую одежду. Принес в ванную. Занес туда саму Настю. Усадил на унитаз. Вышел. Вернулся на ее зов.

– Опусти… те меня… в ванну.

Он посадил ее, прямо в ночной рубашке, в ванну.

– Теперь я… сама… Я позову.

Он ушел на кухню. Стал готовить еду. В ванну, наконец, полилась вода. Через четверть часа она позвала его. Настя сидела в пустой ванне. Она уже вытерлась и оделась в его одежду. Он отнес ее на кухню. Она принялась с жадностью есть. Впрочем, изо всех сил старалась ее не показывать. Пока девушка ела, деликатный Владиславлев на нее не смотрел.

Когда он положил Настю на диван, она взглянула на него с благодарностью и восхищением.

– Я знала… Ва… дим… что вы… ме… ня спа…сете.

– Да, большой я подвиг совершил – с одной пьяной женщиной справился, – улыбнулся Владиславлев.

Настя тихо рассмеялась. Первый раз услышал он ее смех.

Вначале и до того момента, когда он внес ее в свою квартиру, Настей владел страх. Потом его сменил стыд. Теперь главным ее чувством становилась радость. Все эти перемены Владиславлев чутко улавливал.

– Как… мне… спокой… но… хорошо с… вами, – бесхитростно призналась она.

Его же не покидала тревога. Он не забывал про джип, про Стаса. Был готов к тому, что в дверь в любой момент начнут ломиться. Ругал себя, что до сих пор не исполнил давнишнее намерение поставить бронированную дверь. В который уже раз он убеждался, что ничего нельзя откладывать.

Он стал стелить себе на полу. Хотя и знал, что не уснет.

– Как… много книг… – произнесла она, глядя на книжные полки. И тут же заснула крепким сном.

Он долго сидел в кресле и смотрел на нее. Смотрел и понимал, что никого в жизни не любил так, как эту калеку и заику.

Всегда в нем было желание полюбить несчастную, обездоленную. Не зря его любимым литературным героем был Алеша Карамазов. Когда он учился в девятом классе, его поразила картина Чуйкова «Подметальщица из Джайпура». Индийская девушка в неопрятной одежде, босая, сидит на тротуаре. Из низшей касты, несомненно. Рядом метла. Лицо красивое, даже, пожалуй, благородное. И трагическое. Он в нее влюбился. Мечтал: он приезжает в Джайпур, находит ее на улице, почтительно предлагает руку и сердце. Она с изумлением и радостью соглашается. Он привозит ее в Москву. Относится к ней как к принцессе. Несколько суток его преследовали эти мечты. Это были лишь фантазии, но несколько лет спустя случилось одно уже реальное происшествие. Вернее, эпизод, ничего не значивший, длившийся несколько секунд. Однако запомнил он его навсегда. Он шел по тихому переулку. Дома здесь были одноэтажные. Когда он проходил мимо распахнутых ворот, то заметил в глубине двора девушку. Она сидела в инвалидной коляске и читала книгу. Ее можно было назвать красавицей. Лишь неподвижные ноги походили на обтянутые кожей кости. Она подняла голову, их глаза встретились. И Владиславлеву почудилась в ее взгляде такая жажда любить и быть любимой, что он невольно остановился. Во двор вышла женщина средних лет, очевидно, ее мать. Если бы она тогда предложила жениться на ее дочери, он бы, не задумываясь ни на миг, согласился! Но женщина лишь посмотрела на него неприязненно и подозрительно. Он зашагал дальше.

Утром он позвонил Борису, адвокату, все рассказал. Описал особняк в Заречном, дом в Блиновке.

– Окей, я свяжусь с Андреем, – пообещал тот. Андрей был офицер полиции, хороший знакомый адвоката, еще по институту, якобы очень порядочный.

Борис позвонил через три часа. Голос у него был довольный.

– Накрыли эту банду. По твоей наводке. – Адвокат хмыкнул. – Давно за ними охотились.
Клиентов они убивали. Через некоторое время после заключения договора, чтобы подозрений не вызывать. Позавчера бабку-клиентку в джипе задушили. Тело сами в больницу привезли. Мол, от духоты сердце не выдержало. Вот так они работали. И Настю скоро собирались убить… Квартира за ней останется, тут no problems. Об этом я позабочусь. Слава богу, они не успели квартиру продать. Вот тогда все было бы сложнее. Она только должна дать показания как свидетель.

– Само собой. Спасибо большое, Боря! – Владиславлев чувствовал огромное облегчение.

– That`s nothing.

– Третий раз ты мне помогаешь!

– К чему эти счеты, Вадик? Школьная дружба – это святое.

– Да, я же сотовый сторожихи прихватил. Там номера всякие…

– Well, пригодится для следствия.

– Надеюсь, в грабеже меня не обвинят? – Они посмеялись. Боря пообещал держать его в курсе событий.

Настя все не просыпалась. Владиславлев, стараясь не разбудить девушку, вышел из квартиры. Купил ей кресло-коляску, одежду. Когда вернулся, она по-прежнему спала.
Он разложил покупки, стал читать инструкцию. Вдруг заметил, что Настя проснулась и смотрит на него. Смотрит с любовью!

Владиславлев передал ей разговор с адвокатом.

– Как… хорош… шо.

Он показал покупки.

– Вот эти обручи, Настя, вращаешь – и едешь.

Креслу-коляске девушка обрадовалась, как ребенок радуется новой игрушке.

Пришла пора приступить к самому важному разговору. Владиславлев посмотрел на нее.

– Настя, почему ты написала, что мы не можем быть вместе?

Она как будто удивилась.


– Ну… как же… Мои… ноги.
«А что ноги? Очень красивые ноги!» – едва не воскликнул он. Однако спохватился, посчитал, что это прозвучит пошло.

Он сказал другое:

– Настя, я тебя люблю. Выходи за меня замуж!

Несколько секунд она молча смотрела на него счастливыми глазами.

– Я со… гласна.