Gavr : Штыки в землю 3 часть

Танки показались из леса неожиданно. За ними передвигались серые фигурки пехотинцев. На какое-то время над полем повисла тишина, прерываемая лишь урчанием танковых моторов. Мы молча смотрели, как они приближаются к нам. Я приказал солдатам открывать огонь только с ближних дистанций, когда вероятность попадания будет близка к ста процентам – надо было экономить боеприпасы. Вдруг подорвался один танк, за ним второй – это они наехали на наше минное поле. Сзади заработала артиллерия, и запылало еще три вражеских машины, но немцы все равно упорно шли вперед. Начали работать расчеты ПТР. Внезапно сверху раздался жуткий вой, и вся земля между нами и немцами поднялась на воздух. Стоял ужасный грохот, мы не могли слышать друг друга. Я пытался объяснить бойцам, что это открыли огонь наши «катюши», а то они не понимали, что это за оружие. Немецкая пехота залегла, а танки повернули назад. Первую атаку немцев нам удалось отбить.
Минут через сорок в небе снова появились «Юнкерсы». На этот раз бомбежка длилась дольше, немцы утюжили нас более основательно, вероятно, поняв, что мы намерены здесь держаться до последнего. Когда все закончилось, мы, едва успев, отряхнуться от пыли, вновь взялись за оружие – вражеская пехота подошла к нашему переднему краю на 150-200 метров. Тем не менее, под нашим огнем фашисты снова были вынуждены отступить. Так продолжалось весь день: безуспешно пытаясь прорвать нашу оборону, противник все время вызывал поддержку авиации или артиллерии, а затем снова шел на штурм.
В этот день я впервые в жизни увидел немцев. Они оказались обычными людьми, ничего примечательного я в них не нашел. Умирая, они так же кричали от боли, как и мы. Совсем непонятно, почему они решили, что мы по сравнению с ними низшая раса.
Вечером я узнал, что гитлеровцам все-таки удалось смять один из батальонов соседнего полка, однако ночью планируется с помощью неожиданного удара восстановить положение. Тогда мы еще не знали, что ночью немцы не любят воевать, и впоследствии это стало нашим главным козырем – не давая врагу отдыхать по ночам, мы доводили его до истерики.
Уже за полночь комбат вызвал всех командиров рот к себе. Он сообщил нам, что наша 5-я армия включена в состав Западного фронта, которым командует генерал Жуков, и передал его приказ: «Продолжать упорную оборону на Можайском рубеже. Ни шагу назад!» Нашему батальону была поставлена задача нанести фланговый удар по прорывающемуся противнику и захватить деревню Рогачево. Действующий с другой стороны третий батальон должен был занять Утицы.
Под покровом ночи наши подразделения выдвинулись на исходные позиции. Было принято решение брать деревню сходу, чтобы застать немцев врасплох. Артиллеристы должны были оказывать нам огневую поддержку. Около двух часов ночи батарея старшего лейтенанта Нечаева начала обстрел Рогачево. Сразу же вслед за этим Щербаков лично повел нас вперед. Внезапным обстрелом и грозным «ура!» мы привели немцев в ужас, но тем не менее они отчаянно сопротивлялись. Нам очень не хватало автоматического стрелкового оружия. Перебив почти весь фашистский отряд, находившийся в деревне, мы закрепились на новом рубеже, после чего людям был дан отдых, а комбат назначил совещание.
Как оказалось, во время ночного штурма наш батальон уничтожил более двадцати танков. Тут же мы с сожалением узнали о гибели командира третьего батальона капитана Зленко, который был хорошим другом Щербакова. Комбат сказал, что завтра будет еще труднее, враг усилит свой натиск, и наша главная задача – не дрогнуть и дать ему достойный отпор. Мы и так это все понимали. Понимали, что нам нельзя отступать.
На следующее утро все повторилось: сначала артиллерийский обстрел, затем налет бомбардировщиков и снова наступление пехоты с танками. В результате стремительной атаки противника мы были вынуждены отступить со своих позиций, но затем, собрав все силы, мы смогли отбросить фашистов, но исходного положения восстановить не удалось. Деревню пришлось оставить. Немцы не давали нам ни минуты отдыха, и к вечеру мы уже просто падали с ног от усталости. Окопы несколько раз переходили из рук в руки. Штыковые атаки стали привычным делом. Но и ночью мы не могли позволить себе отдыхать – нужно было расставлять мины, отстраивать заново поврежденные заграждения и делать много другой разной работы. Несмотря на то, что положение наше было отчаянное, что враг был сильнее нас и обладал лучшим оружием, бойцы не унывали. Я всячески старался поддержать их боевой дух. Когда выдавалась свободная минутка, я курил вместе со своими солдатами. По-моему, они относились ко мне хорошо. Мы о многом разговаривали, часто о женщинах. Они вспоминали своих жен, невест или девушек, с которыми их разлучила война. Я старался избегать этой темы, потому что никакого опыта в этом деле еще не имел – к тому времени я только один раз поцеловался, а мне не хотелось показаться в их глазах совсем уж молодым и наивным мальчиком. Поэтому я рассказывал им про Берлин, о котором читал еще в школе на уроках немецкого. Они меня слушали с большим интересом, а потом представляли, как погонят немца до самого этого Берлина и будут там по их немецким паркам с фрау гулять. Это было очень смешно. К сожалению, почти никто из тех людей, до этого дня не дожил… За три дня боев рота потеряла сорок шесть человек – почти половину всего личного состава! В тот же день, 15 октября, погиб командир третьей роты – старший лейтенант Исаковский, который был всего на три года старше меня. Он был ранен осколками снаряда и умер уже по пути в лазарет.

***

Утром я просыпаюсь в своей комнате. Я смотрю на часы и понимаю, что уже далеко не утро, а половина третьего дня. Родителей нет. Я не помню, как попал домой. Спал я одетый.
Я усаживаюсь на своей кровати. Голова очень болит. Я пытаюсь вспомнить, что было вчера. Серега… Бар… Пакетик… Света… Пакетик! Я быстро лезу в карман – пакетик на месте. Теперь Света. Она сказала, что мы расстались. Так. Зная ее, можно этому поверить. С трудом я добираюсь до телефона и набираю ее номер. Никто не отвечает. Тогда я набираю номер ее сотового. После восьмого гудка слышу:
- Алло?
Голос у нее далекий и чужой.
- Свет… Это я, - горло у меня пересохло, и я говорю с трудом.
- Я поняла.
Она молчит. Что я могу ей сказать?!
- Слушай, я вчера пьяный был…
- Судя по всему, не только пьяный, - перебивает она.
- Да нет же, нет! Я хочу тебе все объяснить! – я чувствую, что она сейчас положит трубку.
- Игорь, я все вчера видела и все поняла. Не надо мне больше ничего объяснять и, пожалуйста, не звони мне больше. Домой тоже, – она кладет трубку.
Я еще несколько раз пытаюсь до нее дозвониться, но она не отвечает. Вот и все. Мы строили, строили и, наконец… Из джинсов я достаю смятую пачку сигарет; она помялась, все сигареты сломаны. Я прикуриваю ту, которая сломалась поближе к фильтру. Потом, вспомнив, открываю форточку. Что же делать, что же делать? Неожиданно я успокаиваюсь: а ничего и не надо делать! Я уверен, что она сама мне позвонит. Перебесится и позвонит. Иначе грош цена всему тому, что у нас было. Я, конечно, виноват в том, что произошло, но все, что я мог сделать для примирения, я уже сделал. Теперь ее очередь.
Я иду на кухню и жадно выпиваю несколько стаканов воды. Становится легче, но внутри нарастает неясная тревога – пора «удариться». Я иду назад в свою комнату…
…Следующие дни летят незаметно. Первого сентября я еду в институт, где до беспамятства напиваюсь с друзьями и ночую на другом конце города. На следующий день я иду пить пиво с Серегой и снова напиваюсь. Потом то же самое, но уже с Шелестом. Потом снова еду в институт… С родителями я почти не вижусь: когда я прихожу домой они уже спят, а когда я просыпаюсь, их уже нет дома. Мне это нравится: во всяком случае, не будут задавать никаких глупых вопросов про Свету. О ней я не хочу думать – и почти не думаю. Она мне не звонит, я ей тоже. Я вообще стараюсь ее забыть, но, честно говоря, что-то не очень получается. Но ничего: время все лечит.
Я колюсь один-два раза в день: тогда я все время чувствую себя отлично. Мне никто не нужен, и я никому не нужен – и мне это приятно. Главное, чтоб не мешали жить…
…В субботу меня будит мать и протягивает трубку:
- Тебя кто-то.
Вчера я опять напился с институтскими друзьями, поэтому не сразу понимаю, чего от меня хотят. Потом, сообразив, я беру трубку:
- Да.
- Привет, - судя по всему, у Шелеста хорошее настроение, а у меня уже которое утро подряд жутко болит голова, и каждый новый день начинается с пива.
- Привет, привет… Чего звонишь?
- Да вот хотел вытащить тебя куда-нибудь в клубец на ночь, а то, смотрю, ты что-то совсем в депрессию впал от несчастной любви.
Я не принимаю его юмор.
- Какой клубец? Ты что? Я сейчас, наверно, и на ноги не встану!
- А кто говорит, что надо сейчас? Время только два. Вечерком поедем куда-нибудь на ночь тусанем. Девчонок снимем – и ко мне, у меня мать уехала до понедельника.
Чтобы хоть как-то от него отвязаться, я говорю:
- Слушай, перезвони-ка мне через пару часов, потом решим, а то у меня башка сейчас совсем не варит. Хорошо?
Он соглашается. Я с облегчением кладу голову на подушку. Ничего не хочу.
У Шелеста нет отца. Вернее, он у него был, но был слишком большой любитель выпить и несколько лет назад умер от сердечного приступа. Шелест остался один с матерью. «Восьмерка», на которой он ездит, досталась ему от отца. Сказать по правде, я немного завидую Шелесту, потому что он не такой, как я, хотя и тоже – «системщик». В отличие от меня, у него есть какая-то своя цель, к которой он стремится, есть в нем какой-то стержень, а я… Я просто пью, колюсь и прожигаю жизнь. И мне это нравится.
Через два часа он перезванивает, и мы с ним договариваемся встретиться в восемь часов. Я встаю, принимаю душ, завтракаю (почти в пять вечера) и начинаю чувствовать себя совсем неплохо. Потом я ругаюсь с отцом из-за своего «образа жизни» и ухожу из дома. Почти час я шатаюсь по району и пью пиво в ожидании назначенного времени. Погода все эти дни стоит замечательная, и настроение у меня повышается. Я даже забываю о ссоре дома. Денег у меня с собой не очень много, но на ночь хватить должно. Я принял дозу дома почти перед выходом (спрятался в туалете), так что с этим особых проблем до утра не будет. Вроде все в порядке.
Мы встречаемся с Шелестом, берем еще по пиву и решаем ехать в «Парк-Авеню», что на Таганке. По пути в метро он мне рассказывает, что завтра с утра надо будет съездить в Новогиреево и потолковать там с одним парнем, который отказывается возвращать долг вовремя. Когда он открывал свой первый ларек (теперь у него два, и скоро откроется третий), он одолжил у кого-то там две тысячи долларов. А теперь не возвращает, говорит, что нет денег. А сам недавно новую машину купил, «девяносто девятую». Не Бог весть что, конечно, но стоит явно подороже двух тысяч. Я соглашаюсь. Мы с Шелестом немного поднимем сумму долга и заберем «навар» себе. Завтра он, конечно, ничего не отдаст, да мы и настаивать не будем, но месяца ему хватит точно. А там только собирай урожай. Вот так и живем.
Когда мы подходим к клубу, я допиваю уже четвертую бутылку пива. Мы становимся в конец очереди, и Шелест идет еще за пивом. Минут через сорок мы наконец попадаем внутрь. На входе охрана отбирает у меня пачку «Орбита» - нельзя. Мы с Шелестом проходим в зал на первом этаже и успеваем занять единственный свободный столик. На танцполе через стену гремит музыка. Официантки и охрана в белоснежных рубашечках стоят вдоль стен. Мы решаем сначала посидеть немного, а потом уж поплясать и, может, заклеить каких-нибудь девчонок. Вообще-то я не горю особым желанием насчет девчонок, но Шелест настаивает. Он говорит, что мне надо как можно скорее забыть Свету, а то у меня крыша съедет. Я на это ничего не отвечаю.
Есть нам не хочется, поэтому «для разгона» мы заказываем себе по «Б-52». Нам их приносит очень симпатичная официантка. На рубашке у нее висит «бейджик» с именем – Наташа. Я делюсь своим мнением о ней с Шелестом, и он соглашается. Потом мы берем пятьсот грамм водки и какую-то нарезку. Разговор у нас идет легкий, ни о чем. Когда графин почти пустеет, я уже порываюсь танцевать. В этот момент за спиной Шелеста я вижу, как за столик садятся две девчонки, без парней. Я показываю ему на них глазами. Он как бы случайно смотрит на них, поворачивается ко мне и кивает:
- Очень даже ничего.
Мы выпиваем за успех операции. Шелест зовет Наташу и просит принести тем девчонкам по бокалу шампанского от нас. Получив их, они смеются, ищут нас глазами и зовут к себе. Неплохое начало. Мы садимся к ним за столик и начинаем строить из себя культурных и честных ребят. Оказывается, их зовут Лена и Маша. У Лены светлые соломенные волосы, короткая юбка демонстрирует красивые ноги, обтягивающая кофточка тоже ничего особо не скрывает. Я выбираю ее себе. Темноволосая Маша по сравнению с Леной кажется «пышечкой», но Шелесту как раз такие и нравятся. Одета она в джинсы и рубашку. На наш «нескромный вопрос» об их возрасте они отвечают, что им по шестнадцать лет, они учатся в одном классе, и неделю назад у них начался последний школьный год. Мы предлагаем выпить за это, и они не отказываются от водки. Мы сидим еще немного, подпаиваем девчонок, а затем идем танцевать. Потом снова возвращаемся за столик, и так несколько раз. Лена рассказывает, что хочет учиться и стать знаменитым психологом; Маша же говорит, что высшее образование, конечно, нужно, но ей больше хочется выйти замуж за какого-нибудь богатенького «нового русского» - «или как там их теперь называют» - рожать детей и вести хозяйство. Я на это замечаю, что сколько людей, столько и мнений. После двенадцати часов, когда девчонки изрядно пьяны, Шелест предлагает поехать к нему домой («тут недалеко») и продолжить отдых там. Немного поколебавшись, они соглашаются. Мы выходим на улицу. Уже довольно прохладно, и я в одной рубашке чувствую себя неуютно. Шелест тоже мерзнет в своей футболке. В ночном киоске мы покупаем всем по бутылке пива, потом ловим машину и едем к Шелесту домой.
По пути мы предлагаем девчонкам купить еще водки. Они морщатся и говорят, что в такую прекрасную ночь надо пить напитки благороднее, например, коньяк. Мы останавливаемся у ночного магазина. Нам с Шелестом жалко тратить на них много денег – все равно они, скорее всего, мало чего в коньяке понимают – и поэтому покупаем поллитровую бутылку «Московского», пару шоколадок и лимонов. Шелест предполагает, что когда у них смешается водка с коньяком, то они станут совсем пьяными и легко доступными. Честно говоря, я об этом тоже думал и полностью с ним согласен. Лена с Машей остаются довольны нашим выбором.
Дома у Шелеста мы садимся на кухне и уже в четвертый раз выпиваем за «случайное, но очень приятное знакомство». Девчонки хмелеют на глазах и начинают рассказывать совсем бредовые истории. Маша, хихикая, говорит о том, как они однажды тоже так, после клуба, съездили в гости:
- Напились мы с Ленкой, ой, совсем напились, - они смеются. – А были мы в гостях у двух ребят, как у вас, но только в однокомнатной квартире. И вот мы пьяные, а мы водку пили, и они нас хватают и тащат в комнату, а там одна кровать, и мы на ней вчетвером. Потом я что-то не помню, но самое смешное, когда открываю глаза, то вижу, что мы с Ленкой, - тут они снова заливаются смехом, обнимаются и почти две минуты не могут говорить. – Ну, в общем, одним и тем же занимаемся, там у них, и главное, что синхронно! Головы так – вверх-вниз… Ну, вы понимаете…
Они хохочут, как будто рассказали нам ужасно смешной анекдот. Мы с Шелестом переглядываемся, и он делает мне большие глаза. У нас у обоих опыт общения с женским полом достаточно большой, но, тем не менее, такого мы еще не слыхали. Мы сидим на кухне еще полчаса, а потом идем в большую комнату, где Шелест включает музыку, и мы танцуем. Коньяк и бокалы мы принесли сюда же. Мы уже давно целуемся с девчонками, нам очень весело. Мы выходим с Шелестом в коридор, и я «стреляю» у него презерватив, потому что сам купить забыл. Во время одного из медленных танцев Шелест подхватывает Машу на руки и уносит в свою комнату. Мы с Леной некоторое время еще целуемся в танце, а затем я бережно кладу ее на диван…
…Минут сорок спустя мы с Шелестом сидим на кухне и допиваем коньяк. Девчонки в ванной.
- Ну, как у тебя? – спрашивает Шелест, жуя дольку лимона.
Я грызу кусок шоколадки.
- Да как… В принципе, ничего, но видно, конечно, что молодая. Впереди большие перспективы, - я усмехаюсь. – А у тебя?
- Да то же самое. Еще не научилась по-нормальному, но желание есть.
Шелест хочет налить нам еще, но коньяк закончился. Он разочарованно смотрит на пустую бутылку и закуривает сигарету.
- Вообще-то, надоел мне что-то этот «благородный» напиток. Сейчас бы пивка – и спать, а?
Я тоже вынимаю сигарету из пачки.
- Идейка-то, конечно, ничего. Предлагаешь в магазин сходить?
- Ну да.
- А этих, - я киваю в сторону ванной, - куда? Сопрут еще что-нибудь… - я глубоко затягиваюсь. – А оставаться с ними один я не хочу.
- Ну давай я останусь, - предлагает Шелест.
Но я не хочу один идти в магазин.
- Да ну их на фиг вообще! – неожиданно злюсь я. – Давай их выгоним и вместе сходим! Зачем они нам еще здесь нужны?
- Пожалуй, ты прав, - неожиданно соглашается Шелест. Он тушит сигарету, встает и идет к ванной. – Девчонки, - кричит он им в дверь, - давайте, выходите скорее!
Минуты через две они выходят. Лица у них довольные, видно, что они настроены на продолжение «этого приятного вечера».
- Ну, как, мальчики, не соскучились без нас? – весело спрашивает Лена. Маша в это время с грустью смотрит на стоящую на полу бутылку из-под коньяка.
- В общем, так, - Шелест делает серьезное лицо. – Нам с Игорем надо срочно уехать по одному важному делу. Вы уж извините, но дело очень важное, не ехать мы не можем. Так что нам придется сейчас с вами попрощаться.
- Что же это у вас за дела такие в полчетвертого утра? – интересуется Лена.
- А может, мы вас здесь подождем? – предлагает Маша.
Мне смешно. Я молча курю и наблюдаю за происходящим. Я хочу, чтобы они поскорее уехали.
- Нет, девчонки, - в голосе Шелеста слышится легкое раздражение. – Мы можем надолго уехать.
Какое-то время в кухне царит тишина, и со двора слышны крики какой-то пьяной компании.
- Козлы! – бросает наконец Лена, разворачивается и идет обуваться. Маша послушно следует за ней. Шелест вскакивает со своего места.
- Что?! Что ты сказала?! – он бросается за ними в коридор.
- Я сказала, что вы козлы и придурки! – почти кричит она Шелесту прямо в лицо. – Оба! – добавляет она, посмотрев мне в глаза, и выходит на лестничную площадку. Маша уже там. Шелест выходит следом за ними и выдает там длинную тираду минуты на три о том, кем они являются на самом деле. Я почти не слышу, что именно он им говорит, но могу себе это отлично представить. Я чувствую себя неловко, и мне немного жаль девчонок, но, по большому счету, все происшедшее мне глубоко безразлично. Гораздо больше меня занимает то, что потихоньку начинает ныть поясница, а у меня с собой ничего нет. Шелест знает, что вечером я «ударился», а значит, думает, что этого мне хватит минимум до обеда. Он ведь не знает, что я уже колюсь чаще, чем он.
Наконец, он возвращается.
- Слыхал, да? – он еще не успокоился. – Совсем уже обнаглели, шалавы!
Я ничего на это не отвечаю, а предлагаю идти за пивом. Он надевает ветровку, а мне дает джинсовую куртку – мы не хотим замерзнуть как тогда, когда вышли из клуба.
Мы выходим на улицу. После душной прокуренной кухни приятно вдыхать свежий холодный воздух. Я останавливаюсь, делаю пару глубоких вдохов, и мне становится легче. Мы с Шелестом почти трезвые, хотя выпили довольно много. До ближайшего ночного магазина идти минут пятнадцать, и мы все это время молчим. Шелест несколько раз пытается завести разговор о том, какие наглые были эти девчонки, но я не поддерживаю его. Мы покупаем себе по три бутылки пива – «посидеть часик». Когда мы расплачиваемся, к ларьку подходит симпатичная девушка и встает за нами в очередь. Я оглядываюсь на нее и отмечаю, что она совсем ничего. Шелест тоже на нее обращает внимание.
- Девушка, а не хотите ли с нами попить пива, отдохнуть? – неожиданно для самого себя нагло предлагаю я. Она смотрит на меня, переводит взгляд на Шелеста, поправляет крашеные под блондинку волосы (что ей очень идет) и произносит глубоким, чуть с хрипотцой, голосом:
- А вы меня не боитесь, мальчики?
Она немного старше нас с Шелестом, ей лет двадцать пять-двадцать шесть. Мы смеемся и отвечаем ей, что не боимся. Чуть поразмыслив, она соглашается. Мы покупаем еще пять бутылок пива и идем к Шелесту. По пути мы выясняем, что ее зовут Зоя и что едет она от подруги, у которой засиделась в гостях. Мы не очень этому верим, но подробностей не выпытываем – какое нам дело? Она идет с нами – и этого достаточно.
Мы сидим на кухне, пьем пиво и рассказываем друг другу о своих увлечениях – это она предложила для того, «чтобы познакомиться поближе». Шелест врет ей, что он – молодой журналист, закончил журфак МГУ и теперь работает в «Московском комсомольце». Получается у него довольно неплохо, и она с удовольствием слушает его, улыбаясь и потягивая пиво. Заметно, что ночью она была пьяная, а сейчас пиво с новой быстротой нагоняет на нее хмель. Курит она “Vogue” с ментолом и делает это с таким пафосом, что мы со своим “Winston”’ом чувствуем себя даже как-то неловко. Затем наступает моя очередь. Я рассказываю сказку о том, что я начинающий диджей, и что некоторые мои композиции уже можно услышать по радио. На вопрос, в каких же клубах я играю, я мягко ухожу от ответа.
Когда я заканчиваю, она чуть мечтательно говорит:
- А я вот люблю заниматься сексом…
Я опешиваю, а Шелест не теряется и подхватывает:
- Надо же! Я тоже. Может, сейчас сразу и пойдем?
Зоя улыбается ему:
- А что? Пойдем!
Они вдвоем встают и уходят. Я остаюсь на кухне один – пить пиво, курить и удивляться. Медленно, но верно, я начинаю чувствовать себя все хуже. Через некоторое время Шелест возвращается в одних джинсах и очень довольный. Он садится за стол, открывает бутылку пива, наливает себе в стакан и закуривает сигарету. От того, что на кухне курили всю ночь, в ней, несмотря на открытую форточку, появляется отвратительный кислый запах, который меня очень раздражает.
- Фу-ух… - выдыхает Шелест. – Ну, и девочка! – он глубоко затягивается. – Не то что эти школьницы.
- Что, такая прямо классная? – с открытой завистью спрашиваю я, даже забывая о ноющей боли в спине.
Тут Шелест как будто только сейчас замечает меня:
- Да она вообще молодец! А ты чего сидишь? Я ей сказал, что ты сейчас подойдешь, она там лежит, тебя ждет! – порывшись в карманах, он достает и протягивает мне презерватив.
Я не заставляю себя долго упрашивать, а быстро допиваю пиво и иду в комнату Шелеста…
…Я стою у окна и смотрю во двор. Начинается кристально-чистое сентябрьское утро. Скоро начнется настоящая осень. Я не очень люблю это время года, когда все умирает, а впереди – холодная, безнадежная зима, с сугробами и метелями. Но лето еще борется за свои права: днем пока совсем тепло, и желтеющих листьев на деревьях очень мало. На лавочке на детской площадке сидит дворник и курит, положив метлу рядом. Какая-то старушка гуляет с собакой. Я стою спиной к кровати, но знаю, что Зоя лежит на боку и смотрит на меня.
- А что это ты так решила сразу с нами двумя по очереди? – спрашиваю я, не оборачиваясь, чтобы хоть что-нибудь спросить. В принципе, ничего больше меня в ней и не интересует.
- Не знаю… Как-то так захотелось.
- У тебя нет, что ли, никого?
- Да есть. Муж.
Моему удивлению нет предела, но я не подаю вида. Дворник докуривает, берет в руки метлу и идет к дому.
- А где муж-то?
- В командировке. – Она недолго молчит и добавляет: - В Чечне. Он у меня офицер.
- Что же ты так? Он там воюет, а ты здесь…
- Сам виноват. Он ведь второй раз уже там. Первый раз отправили, а второй сам захотел. Крыша у него поехала. Надо, говорит, за ребят отомстить, Родину защищать… Он там Родину защищать будет, а я тут одна должна сидеть? – она умолкает, а я ей ничего не отвечаю. Старушка с собакой тоже ушла со двора, и теперь он совсем пустой. – Здесь курить можно? – спрашивает Зоя через несколько минут.
- Нет. – Я поворачиваюсь к ней. – Знаешь что, иди домой.
- А что такое? – она делает удивленное лицо. - Не любишь неверных жен? По-моему, полчаса назад ты об этом совсем не думал.
Я злюсь, но совсем не хочу с ней спорить. Мне становится противно даже разговаривать с ней. Я поднимаю с пола ее одежду и бросаю ей в лицо:
- А ну, сваливай отсюда, шлюха, пока мы с друганом на тебе не оттянулись!
Видно, что она не очень-то и боится нас с Шелестом и нашего «оттяга», но все равно решает уйти и поэтому быстро одевается. Мы ей тоже абсолютно безразличны. Я закуриваю сигарету и смотрю на нее. Она даже не пытается прикрыться одеялом. Мы выходим в коридор.
- Спасибо, мальчики, за прекрасную ночь! – щебечет она медовым голоском. Шелест не отвечает: наверно, спит. Я открываю входную дверь, и, когда она выходит, не сдерживаюсь и даю ей пинка:
- Пошла отсюда!
От неожиданности она делает два быстрых шага по лестничной площадке, но все-таки теряет равновесие и падает. Она начинает что-то кричать мне, но я не слушаю ее и закрываю дверь.
Шелест спит на кухне, сидя за столом. Рот его приоткрыт, он шумно дышит, правая рука сжимает кружку с пивом. Неожиданно я чувствую страшную усталость, у меня даже нет сил уложить Шелеста на кровать. Мне уже ни до чего нет дела. Я ухожу в большую комнату, падаю на диван и мгновенно засыпаю.
…Через какое-то время меня будит Шелест, дергая за плечо. Еще сквозь сон я слышу его «Игорь, вставай! Слышишь, вставай!», меня это раздражает, я отворачиваюсь от него. Наконец, я открываю глаза. Шелест сидит на краю дивана. Лицо у него опухшее, но на голове аккуратный пробор и одет он в свежую рубашку. Я непонимающе смотрю на него.
- Вставай, - говорит он. – Пора ехать к этому парню из Новогиреево. Кстати, его зовут Рома.
Некоторое время я молча перевариваю сказанное. Потом вспоминаю прошедшую ночь.
- Мне плевать, как его зовут, - говорю я и иду умываться. Чувствую я себя хуже некуда. Холодная вода лишь немного освежает. Все тело ломит. Мне обязательно надо удариться, но мне не хочется просить дозу у Шелеста – опять начнет нотации читать. Правильный какой! Вдруг я вспоминаю Зою и начинаю быстро злиться.
- Ты знаешь, что эта телка, Зоя, замужем? – спрашиваю я Шелеста, выходя из ванной. Он на кухне готовит кофе.
- Правда? – Шелест удивляется, но видно, что по большому счету ему все равно. Меня злит его равнодушие. Нарастающие внутри злоба и раздражение вот-вот вырвутся наружу.
- Правда-правда! – передразниваю я его. – И пока мы ее тут прем, ее муж, между прочим, там воюет! В Чечне! – отвечаю я на непонимающий взгляд Шелеста.
- Я сразу понял, что она – настоящая шалава, - говорит он, садясь за стол. – Еще там, возле ларька. У нее это даже по походке видно.
Шелест не понимает моего состояния.
- Да таких убивать надо! – я уже почти кричу. Я наклоняюсь через стол и приближаю свое лицо к лицу Шелеста. Меня бесит его спокойствие. – Нет, ты прикинь, прикинь, прикинь. Вот сейчас, два часа назад, или сколько там времени прошло, когда ты ее на кровати своей матери пер, ее муж, может, там на мине как раз подорвался и умер, может, с ее именем на губах, веря, блин, и надеясь, что ждут его дома, ждут не дождутся, жена, сука, любящая беспокоится и верит, что он все-таки вернется! А он уже не вернется!! А она тут спокойно ноги расставляет направо и налево!
- Ты чего так завелся? Эй? Ты в порядке? – Шелест встает и протягивает ко мне руки. Я его отталкиваю.
- Не вернется он уже ни хрена! – кричу я.
- Да с чего ты взял?! – взрывается Шелест. – Вернется, накатает ей, разведутся, и все будет хорошо!! Отстань от меня!
- Да не в этом дело! Ты не понимаешь! Дело совсем не в том, накатает он ей или нет! Пока он рискует своей жизнью за какие-то там абстрактные понятия, типа «Родина» и «Конституция», и за другую подобную хрень, в которую он почему-то верит и за которую воюет - пусть даже добровольно - мы здесь ее прем! Замечательно! Тебе сколько лет? Мне сколько лет? Нам с тобой, по идее, там место, рядом с ним, а мы ужираемся тут в полный ноль и прем жен тех, кто на войне! Кто мы после этого?! Кто?!!!
- Успокойся! – Шелест выпрыгивает из-за стола и хочет приблизиться ко мне, но в этот момент я переворачиваю стол на бок. Кофе льется на его брюки, чашки падают, но не разбиваются. На полу – белое пятно сахара.
- Дерьмо мы с тобой полное после этого – вот кто мы! Мы все здесь в этом городе больном – полное зажравшееся дерьмо! – заканчиваю я, наконец, свою мысль. В это время Шелест бьет меня по лицу. Не очень сильно, но достаточно для того чтобы я упал. Падая, я больно ударяюсь головой об угол. Лежа на полу, я внезапно чувствую себя таким одиноким на этом стандартном линолеуме стандартной кухни стандартного дома стандартного мира, что неожиданно для себя самого я начинаю плакать. Мне становится себя очень жалко и до боли обидно за все-все-все, я не могу остановиться и закрываю лицо руками. Шелест наклоняется надо мной. Лицо у него растерянное.
- Игорь! Игорь! – зовет он меня почему-то вполголоса. – Что с тобой?
Я и сам не знаю, что со мной. Но знаю, что мне поможет.
- Дай мне дозу, Женя, - говорю я. Впервые за долгое время я обращаюсь к Шелесту по имени.