Шева : Не один

В Петербурге Алексей Дмитриевич Ивлеев был безнадёжно одинок.
Как был бы одинок в Париже Д‘Артаньян, не встретивший Атоса, Портоса и Арамиса.
Тётка Софья Аркадиевна, двоюродная сестра его отца, проживающая на Малой Луговой с такой же древней и замшелой свояченицей своего покойного брата, никаких родственных, а тем более - приятельских чувств у Алексея не вызывала.
Динозаврус.
О чём с ним, то бишь - с ней, можно было толковать?
С товарищами по службе у Алексея почему-то не складывалось.
Кто побогаче и со связями, воротил нос от недавно приехавшего из провинции, - «из глуши», как они презрительно говорили, явно не обременённого средствами, стеснительного и еще не обтёршегося в столичных коридорах власти Алексея.
С теми же, кто пытался лебезить и заискивать перед ним и даже предлагали дружбу, ему самому быстро становилось неинтересно и даже как-то неловко.
Столоначальник их канцелярии, строгий, высокий, седой старик за пятьдесят с важными, на английский манер - висячими бакенбардами, в силу своего высокого служебного положения конечно же был от Алексея недосягаемо далёк.
Как Гренландия. Или Аляска.
С хозяйкой своей крохотной квартиры Марфой Кузьминичной Алексей имел сугубо деловые отношения. Касательно утреннего чаю, стола, стирки его немногочисленной одежды. Ну, и платы за угол, конечно.
Которую он вносил неукоснительно строго до пятого числа каждого месяца.
С кем тут было заводить приятельские отношения?
Не с половым же, Прошкой.
Нежданно-негаданно объявилась пренеприятнейшая проблема.
На службу Алексей надевал сюртук, который папенька справил ему в родном ***-ске. Еще два года назад.
Скажем откровенно, - и крой сюртука был, мягко говоря, хорош для провинции, но неуместен, и даже подозрителен для столицы, да и поистрепался, местами залоснился он изрядно.
Сам столоначальник скрипучим тоном выразил Алексею своё неудовольствие, - Вы, милостивый сударь, в серьёзном государственном учреждении служите, платье должно быть партикулярным и, - пожевал губами, подбирая нужной слово, - соответствовать! Да-с!
Понурившись, Алексей написал отцу.
Вскоре тот прислал ему изрядную сумму.
- На обновку! – добавил в письме.
Сослуживцы подсказали Алексею адрес толкового портного на Крюковом канале.
- Шьёт недёшево, но дело своё знает! – дали ему такую характеристику.
Сукно Алексей сам подобрал. Выбирал долго, и в итоге остановился на светлой добротной материи песочного цвета.
- Чудо, а не ткань! – обрадовался Алексей. Представив, каким светлым гоголем он будет выглядеть в присутственном месте, среди чёрных и серых, в большинстве своём, сюртуков коллег.
Отдавая ткань закройщику, пожилому, низенькому, сверкающему лысиной Михалычу, Алексей с важным видом сказал ему, - Ты ж смотри, хорошо сшей, не напартачь!
И изобразив из себя вообще невесть что или кого, бросил слышанную где-то фразу, - А то знаем мы вас!
Будто дома у него сюртуков этих - немеряно.
…Михалыч действительно оказался молодцом.
Сюртук сел как влитой.
Алексей аж глазам своим не поверил, - до того авантажно он выглядел в зеркале в мастерской Михалыча.
Тот тоже был доволен, увидев как искренне радуется молодой барин.
…В первый свой выход на службу в новом платье Алексей надел еще клетчатые панталоны бежевого колёру, - ну, вылитый жених!
Сослуживцы, - кто искренне, кто с завистью, поздравили его с обновкой.
Но не прошло и месяца, как произошло ужасное и нелепое.
И, похоже, непоправимое.
Алексей решил прогладить уже слегка измявшийся сюртук. В первую очередь - фалды, лацканы.
Прогладить решил сам, - вещь новая, ценная, дорогая.
Вечно пьяному Прошке как можно доверить?
Потребовал у хозяйки кусок марли, сложил вдвое, намочил, выжал и осторожно, аккуратно, дабы случайно не сделать лишней складки, горячим от углей утюгом стал проглаживать измятые места.
Выходило изрядно.
Но уже в конце на какое-то секундное лишнее мгновение Алексей чуть позже поднял тяжёлый утюг с левого лацкана сюртука.
И уже по злому, недовольному шипению марли с ужасом понял, - Что-то не так!
Быстро отставил утюг, отбросил марлю.
На лацкане от утюга темнел след. Вроде и не так, чтобы очень заметный, но…заметный.
- Чорт, чорт…чорт! – вырвалось у Алексея.
Затем он взял сюртук в руки, и чуть не плача, начал повторять, - Как же так…как же так…
- И что теперь делать? – мелькнула горестная мысль. Появиться в присутствии в таком виде было решительно невозможно.
…На следующий день с утра Алексей отправил на службу записку, - сказался больным, а сам, со свёртком в руках, почти бегом бросился в мастерскую, к Михалычу.
Тот печально повертел в руках испорченное платье, - Эх, какая добрая и знатная вещь была!
Хотел уже было вернуть Алексею, - мол, ничего не поделаешь!, но взглянув на его пришибленный, жалкий вид, неожиданно сказал, - Ладно, Лексей Дмитрич! Приходи завтра, - не обещаю, но попробую перелицевать!
На завтра Алексей был у Михалыча к открытию.
Ночь, считай, не спал, - так, урывками.
Гордый Михалыч достал сюртук, - Гляди, барин!
Сюртук опять был как новый. Никаких следов переделки заметно не было.
Радостный Алексей трясущимися руками отдал Михалычу оговоренную сумму.
Зачем-то помедлил.
И вспомнив своё отчаяние, когда он осознал, что безнадёжно испортил новую вещь, расстрогался, полез в карман и добавил еще одну ассигнацию.
- Премного благодарен! – кланяясь, ответил Михалыч.
С аккуратно завёрнутым в свёрток сюртуком Алесей пошел к выходу из мастерской.
Уже в дверях прозвучало, - Батюшка Лексей Дмитрич!
Сначала Алексей даже не понял, что это Михалыч к нему обращается.
Но поняв, обернулся.
Михалыч подошёл к нему ближе. И тронув за плечо, как-то по-доброму, по-отечески, сказал, - Сынок, ты ж осторожней-то будь! Видишь - неровен час…
И перекрестил.
…Когда дверь мастерской закрылась за Алексеем, на улице сразу же резкий порыв холодного, сырого ветра ударил ему в лицо.
То ли от ветра, то ли от чего другого даже слезинка побежала из правого глаза.
И Алексей вдруг понял, что в этом огромном, страшном и чужом городе он уже не один.
На душе стало светлее, теплее, покойнее.

Алексей отошёл от мастерской по тротуару уже сажень на двадцать, как вдруг выскочивший из подворотни пострел в лохмотьях вырвал у него из рук пакет с сюртуком и бросился с ним прочь.
Сначала Алексей растерялся, глядя, как его партикулярная гордость и краса удаляется от него. Но затем встрепенулся и изо всей мочи закричал мальцу вслед, - Стой, подлец! И грозно добавив, - Убью, сучонок!, - бросился за ним.
Но драгоценные секунды были утеряны.
Малой бы наверняка ушёл.
Если бы не Михалыч.
Который почему-то вышел из мастерской и стоял в дверях, взглядом провожая Алексея.
Он неожиданно ловко поставил подножку пробегавшему мимо воришке.
Тот покатился кубарем и с разбегу зарылся лицом в брусчатку, расквасив нос. И не успев еще захныкать, получил крепкий поджопник от подбежавшего запыхавшегося Алексея.
Схвачен за шиворот и поставлен на ноги он уже был в две руки.
Гордость и радость бушевали внутри Алексея, - Что значит - не один!
- Ну что, - к околоточному? – предложил Михалыч.
- Да уж, вестимо! – важно ответил Алексей.
Неожиданно для него самого вдруг вырвалось мальчишеское, - Ибо нехуй!
Тут же он застыдился, - Эх! Не солидно!
Чтобы сгладить неловкость, хотелось сказать что-то правильное, возвышенное, значимое.
И с напускной важностью Алексей загадочно произнёс, - А то вырастет такой…и шинели пойдёт пиздить!