Крокодилдо : Путешествие вновь (часть третья 11-14)

11
Апрель переменчив. Сегодняшний день выдался сер и хмур, под стать моему состоянию. Я шагал впереди, Синтезатор следовал за мной на небольшом отдалении. Верный как пёс, безропотный как агнец. Таким манером мы прошли всю улицу Каннебьер, расталкивая многочисленных прохожих, разодетых и веселых, несмотря на непогоду. Задувал свежий ветер, размахивали ветками знаменитые платаны.
При приближении к Старому порту, где по моим расчетам должен был сейчас находиться нужный мне человек, публика стала меняться. Матросы, такелажники, рыбаки и прочий кормящийся у моря люд. Вместо улыбок – смычные плевки, угрюмые взгляды. Я сунул зябшие руки в карманы. Миновав рыбный рынок, с его понятными запахами, охотившимися за требухой и отбросами котами, а также вечно склизкой брусчаткой, мы прибыли на место.
– Постой-ка тут пока. – сказал я, увидев вдали у причала знакомую коренастую фигуру. – Мне надо переговорить вон с тем господином.
Синтезатор покорно кивнул.
Я пошел дальше, к грузовой лебедке.
– Приветствую тебя, о Франсиско, славный рыцарь вольной Басконии! – выбрасывая в римском салюте руку, молвил я. – Что, она уже объявлена свободным королевством?
– Здравствуй, Женья, – ответил рыцарь, вынув изо рта коротенькую трубку. – Тебе ли не знать, что объявить свободу – невозможно. Её выкупают, притом – собственной кровью.
Такими витиеватыми речами мы с Франсиско часто начинали наши беседы, нередко переходившие в диспуты, но никогда – в ссоры. У нас установились вполне доброжелательные отношения, хотя я всегда держал ухо востро. Франсиско любил и ценил хорошие вина и идеалистические разговоры об устройстве мира. При том он горячо приветствовал русскую революцию, с интересом и даже жаром выслушивая мои истории о Гражданской. Он верил, что из советской искры возгорится пламя мировое и очистительный сей огнь поможет и его Родине, поспособствовав обретению Страной Басков столь страстно желаемой независимости. Я имел на этот счет мнение не столь однозначное. Наши теоретические диспуты за бутылочкой амонтильядо или порто часто заканчивались только с рассветом. Ритором он был отменным, а главное умел парировать доводы оппонента спокойно, без сердца и гнева. Переубедить его представлялось невозможным: свою линию сей гордый баскский кабальеро гнул с упрямством мула.
Любопытный был он тип. Называя его рыцарем я, пожалуй, немногим промахивался мимо истины. Его отец играл важную роль в движении карлистов. Во время войны, в семидесятых годах ушедшего века он сражался под знаменами славного генерала Доггерайя. Пролить кровь им удалось сполна, но выкупить свободу своей стране – нет. Предок погиб при осаде крепости Кантавьеха. Франсиско едва минуло тогда десять лет. Не дожидаясь окончания кампании, мать его принуждена была бежать вместе с ребенком из Памплоны во Францию, тем самым сохранив ему жизнь. Сама она умерла спустя несколько лет от холеры. Франсиско проявил жизнестойкость и огромную силу характеру, проявив себя человеком невозмутимым и хладнокровным. Вполне освоившись в Марселе, он уже к 16 годам стал коноводом дерзкой шайки, а с возрастом, добавив к жестокости смекалку, подмял под себя всех контрабандистов Старого порта, встав во главе этой разношерстной команды, называемой им отчего-то «бригадой» и управляемой железной рукой. С этими-то ребятами и хотел я отпраздновать вчера свой день рождения, однако случилось иначе. Но сейчас я пришел к Франсиско не бражничать.
– Разит от тебя, парень, словно от бочки. Ночь выдалась тяжелая? Тебе бы освежиться. Зайдем ко мне в берлогу, пока мои ребята разгружают вон ту красавицу, – он кивнул в сторону черного и весьма на вид облезлого парохода.
– Скорее не красавица, а старушка, – хмыкнул я.
– Эх, парень, у женщин и кораблей не смотри на внешний вид. Тут важно не что, снаружи, а что – внутри, – многозначительно подмигнул он, раскуривая трубку. – Идем же, угощу тебя стаканчиком токайского.
– Отличная идея, Франсиско. Вот только по совести это я должен угощать тебя: вчера мне стукнуло… – я запнулся, забыв на мгновение, сколько ж мне исполнилось лет.
– Ха! – перебил меня он. – И не продолжай. Все одно – грустный праздник, поэтому ты никому ничего не должен. В этот день нужно грустить и принимать подарки и угощение от друзей. Ну и еще ласки умелых женщин, по окончании пира. – Вдруг он чуть сощурился: – Хотя, сдается мне ты сюда пришел не за этим. Есть дело? Знаешь что-то о… – он осекся, пристально глядя на меня. – Так выкладывай!
– Что я должен знать? А вот дело, действительно имеется. Скажем так, по коммерческой части.
– Ну-ка, ну-ка…
– Мне нужно снять помещение. Просторное. Что-то типа сарая, или скорее склада. Не на самом виду. Ты ж знаешь здесь все ходы и выходы. Посоветуй.
– Не на самом виду? Уж не собрался ли ты заняться нашим ремеслом? – он провел загорелой рукой небритым щекам. Мне тут конкуренты ни к чему.
Франсиско дружески хлопнул меня по плечу. Только вот рука его напряглась, а ореховые глаза потемнели.
– Что ты! – поспешил я развеять его мрачные сомнения. – Разве мог бы я стать на твоем пути? – сказал я совершенно искренно.
Конкурировать с Франсиско – занятие бесперспективное. Точнее, все перспективы свелись бы к жернову в ногах и вечному покою на дне Лионского залива.
– Дело совсем иного толка… – Я прокашлялся и кивнул в сторону Синтезатора, который, усевшись на причале, кидал в море камешки.
– Мы с приятелем решили наладить что-то вроде химической артели. Вполне легальной.
Глаза Франсиско вновь приобрели теплый шоколадный оттенок. Он слегка пожал мощными плечами, словно желая сказать, что затея моя представляется ему чудаковатой, если не сказать больше, однако расспрашивать меня подробнее он также не станет, соблюдая незамысловатую, но полезную для здоровья этику, короче всего выражаемую фразой: «Меньше знаешь – крепче спишь». Весьма способствует продлению жизни и сохранности чешуи в суровых приморских условиях.
– Хорошо, Женья, идём со мной. Покажу тебе одно местечко. Старый эллинг. Много за него не попросят, за это ручаюсь. А я замолвлю словечко, так вообще даром отдадут, ну разве что магарыч поставишь. Мне!
И он ухмыльнулся.

12
Порт всегда поражал меня своими звуками. Вводил в гипнотический транс. Плач чаек, хриплые вопли грузчиков, громкие оклики солдат, крики дерущихся. Ритмичные позвякивания якорных цепей и разнооктавное гудение пароходов: от солидного баса океанских лайнеров до дрянного тенорка мелких катеров.
Металл по металлу. Дерево – по металлу. Телеги – по булыжнику. Сапоги – по булыжнику. Булыжник – по булыжнику. Пыхтят лебедки, шипят какие-то иные, невидимые, машины и механизмы. Сверху, издалека – вдруг отмеряет удары колокол.
А море неустанно выводит своё: вечное и неразборчивое…
Полагаю, что для своей «Симфонии гудков» здесь многое услышал бы советский товарищ Авраамов. А может – и услышал, шныряя в толпы людей: потных, злых, деловитых.
Франсиско вел нас все дальше, за пределы порта.
Мы свернули на какую-то тропинку, потом ещё, и ещё на одну. Спустились вниз и очутились наконец перед эллингом. Действительно старый, но главное – нужного размера, и вроде бы не совсем ветхий.
Франсиско по-хозяйски распахнули широченные ворота, замка на них не оказалось:
– Любуйся!
Внутри было темновато, солнечный свет, и без того не особенно яркий, проникал лишь сквозь дыры в стенах и потолке. Вкусно пахло древесиной, смолой и рыбой. Дыр хватало, но это не представлялось мне неразрешимой проблемой. Главное, что места внутри предостаточно. Я сделал пару шагов вперед, привыкая к полумраку. Споткнулся о кусок арматуры. Пнул полуистлевшее тряпье. Раздался писк потревоженных крыс.
Постепенно глаза мои приспособились к недостатку освещения, и я начал различать предметы: прежде всего массивные силуэты трех лодок или ботов. Прошел чуть дальше, наткнувшись на огромную сеть, запутался словно муха в паутине. Стряхнул с рук засохшую чешую. У дальней стены развернулся, ударился о старый рундук. Нагнулся, тронул посеревшие от времени и тщательно сложенные паруса.
– Что скажешь? Годится для твоей артели?
– Отлично, просто отлично. Рухлядь выбросить, дыры – залатать.
– Именно.
– Как думаешь, что попросит хозяин?
– Ничего не попросит. Я и есть хозяин. Поэтому нахожу отличной твою идею о том, чтоб навести здесь порядок и дать строению небольшой ремонт. Ну и считай, что мы в расчете. Пользуйся себе сколько угодно, – он спохватился, прокашлялся. – В общем, года два-три точно можешь пользоваться без всякой платы.
Я быстро прикинул в уме, во сколько может обойтись ремонт. Ну и небольшая перепланировка. Оценил умелое, и наверняка неслучайное упоминание о сроке безвозмездной аренды. Следует отдать Франсиско должное: он сумел сделать мне действительно выгодное предложение, одновременно ловко обтяпав дельце с ремонтом эллинга, которым позже («года через два-три») сможет с выгодой распорядиться. В любом случае, раздумывать о резонах Франсиско не приходилось. Дело, как говорится, хозяйское.
– По рукам, Франсиско. Спасибо.
Он пожал плечами:
– Можешь считать это подарком тебе на день рождения. Рассмеялся, обнажив мелкие желтые зубы: – К черту всю эту показную вежливость, Женья. Ты же прекрасно понимаешь, я и сам не в накладе. Пойдем обмоем нашу сделку. Ты срочно нуждаешься в оздоровительных процедурах.
– А что твоя бригада? Пусть тоже выпьют за мое здоровье. Я бы хотел выкатить ребятам бочонок мальвазии. От всей своей широкой русской души.
– Само собой. Только придется обождать пару дней. Горячая пора у нас. Ребятам не до выпивки.
Я понимающе кивнул. Естественно, прежде всего – дело. Иногда приходится вкалывать несколько дней, а в особенности ночей, подряд. Зато потом – в ус не дуть целый месяц. Или спустить все за один шальной вечер: это уж у кого какой нрав и темперамент.
Мы вышли из эллинга. Синтезатор внутрь зайти не осмелился, ждал снаружи. «Отлично», – подумалось мне. «Без спроса ничего не делает. Понимает, кто здесь начальник».
– Да, Женья, я, конечно, могу поискать у себя ключи. Но лучше б тебе сменить замок. А то и все двери. Сам понимаешь, – он развел руками, – тут вокруг много излишне любопытных и способных ребят. Поэтому лучше тебе уберечь их от соблазнов.
Мы направились обратно в порт. На полдороге Франсиско вдруг резко остановился, снял вечный свой берет, отёр вспотевшее лицо:
– Значит, ты и вправду ничего не знаешь?
Я пожал плечами. Ерунда какая-то. Нехарактерная для Франсиско нервозная таинственность. Достал коробку папирос:
– Послушай, Франсиско, если ты решил устроить тут какой-нибудь свой баскский комплот, то снабди меня для начала паролем, договорились? Я совсем не понимаю, о чем ты пытаешься секретничать.
Поправив берет, он вплотную подошел ко мне.
– Я про Два Луидора. Вы же вроде как друзья-товарищи?
Я молча вытаращил глаза.
– Утром, ни свет ни заря, в порт залетает стая фараонов, – спокойно сказал Франсиско. – Я-то не ложился, ждал одного человека. Так вот, господа полицейские ведут себя крайне нервно. Вынюхивают всё, выспрашивают всех. Я поначалу немного заволновался, но вижу: не по мою душу. Иной размах. Выяснилось, что этой ночью двое субчиков совершили успешный налёт на контору некоей «Международной Торговой Морской Компании». Сработали лихо. По слухам, проломили сторожу голову и взяли сейф. Понятное дело, не пустой.
Франсиско взял меня под руку и шепнул прямо в ухо:
– Поговаривают, прихватили они ценных бумаг и наличности на сумму порядка пятидесяти тысяч. – Он быстро отстранился, чиркнул спичкой. Укутал аристократической ладонью чубук, затянулся. Выпустил несколько ароматных и раздумчивых колец.
– Ну уж и куш. Не столь велик, чтоб головой рисковать. Я сам вчера столько на скачках выиграл, – похвастался я.
Франсиско словно и не услышал намёка о столь занимательной истории. Со значением пыхнул трубкой и хладнокровно добавил:
– Долларов, малыш. Свыше пятидесяти тысяч северо-американских долларов.
– Ого! – вздрогнул я. – Весьма и весьма. Только при чем тут Два Луидора?
– Может и не при чем. Только вот тебе два факта, а ты уж сам кумекай. Первый: компания-то американская, а башку сторожу проломили арматурой. Второй: на рассвете, ещё до появления полиции, я встретил одну из курочек, Клодетту. Она в команде Луи вроде старосты, сам знаешь. Так вот, Кло очень волновалась, хотела спать, но боялась идти в кровать, не отдав общий ночной заработок всех товарок. У них это заведено крепко-накрепко. Представь себе, она нигде не могла найти Два Луидора: ни в его берлоге, ни у Жака, ни в иных привычных местах. Рене, кстати, тоже исчез.
Франсиско умолк. Докурил трубочку.
– И ещё. Ажаны и с тобой захотят побеседовать. Все знают, что вы с Два Луидора якшались. Имей это в виду. Ну а эллинг с этого момента в твоём распоряжении, Женья. Артель так артель, ты, наверное, лучше знаешь, чем тебе заниматься. Желаю удачи.
Франсиско выколотил трубку, в шутку приложил к берету два пальца и быстрым шагом направился к причалу.

13
Полицейские действительно разыскали меня, Франсиско оказался прав. Я был настороже, но лишнего не врал, рассказав, как встретил вчера Луи и Рене на ипподроме. Выглядели они обыкновенно. Своими планами не поделилась. Больше я ничего сообщить не мог, напрасно ищейки пучили глаза и задавали вопросы с подковыркой. Побеседовав на всякий случай и с ничего не понимавшим Синтезатором, фараоны разочаровано удалились.
Можно было перевести дух. К тому же с утра – ни маковой росинки. Я поглядел на своего унылого сотоварища:
– Жрать хочешь?
Синтезатор молча закивал головой.
– Тогда айда завтракать. Точнее – обедать. И ужинать заодно. Только в городе: хватит с меня расспросов и душещипательных бесед.
Я нарочно не захотел идти к Тощему Жаку или в другой портовый кабачок. Во-первых, не желал показывать всей публике своего протеже: бизнес не любит любопытства. Пришлось бы выдумывать ему легенду, а вчерашние излишества пагубно отразились на моем умении художественно сочинять. Во-вторых, я был слишком взбудоражен рассказом Франсиско. Я беспокоился о своем друге. Да, Два Луидора, действительно был мне другом! И его вчерашнее поведение получило разгадку. А вокруг полно сыщиков. Начнешь разговаривать со знакомыми, привлечешь их внимание. Заграбастают в участок, а уж там допросят как следует: коваными сапогами под ребра, а это штука неприятная, доложу я вам. Развязывает, знаете ли, язык.
Словом, подобная неосмотрительность наверняка навредит и Два Луидора и нашему, только еще наклевывавшемуся, дельцу.
Мы сидели в респектабельном семейном ресторанчике, и Синтезатор преданно глядел на меня.
– Между прочим, – очнулся я от похмельных, но верных раздумий. – Нам предстоит многое обсудить. Но сначала поедим.
Щёлкнув пальцами, подозвал гарсона:
– Эскарго, картофельный суп, жареную камбалу. Всё два раза. Ещё побольше хлеба и литр домашнего вина.
Ели жадно и молча. Синтезатор не пил вина, но, насадив на вилку хлебный мякиш, тщательно очистил тарелку от остатков соуса. Подали десерт и кофе.
– Уф-ф, – расстегнул я ворот рубахи, – теперь можно и поговорить. – Что ты думаешь об этом эллинге?
Судорожно глотая, он лишь замигал глазами.
– Прекрасно, прекрасно. Следовательно, сия конструкция подходит для лаборатории?
Синтезатор отложил приборы, приложил руку к впалой груди:
– Но…
– Жуй-жуй. Вычистим, подновим, купим, что там надо. Список составишь. Карандаш, листок бумаги есть? Вот и молодец.
Он рыгнул, виновато ойкнув.
– У меня при себе имеются необходимые образцов, а также – ик – микроскоп. Украл у мосье Ру. Это преступление, я знаю. Несмываемое пятно. Я – вор и подлец! Но у меня просто не было иного выхода. Это во имя науки, во имя – ик – человечества.
– Успокойся. Много ты понимаешь в ворах и подлецах, – я залпом допил вино. Тошнота и туман рассеялись, уступили место приятному теплу в желудке и голове. – Отпускаю тебе грехи твои, гуманист. И заодно выписываю кучу индульгенций. Ближе к фактам и чекам: раз нанятый нами чулан тебе годится, переходим к его оснащению. Касательно оборудования: что там самое главное?
Синтезатор прокашлялся:
– Лаборатория… Вы же понимаете… Реторты, колбы. Автоклав. Непременно автоклав! Однако к чему всё это? Вы-вы-вы… Кормите меня, задаете вопросы, вы-вы-выспрашиваете мою подноготную…
– Под-под-подноготную, заметь! Мне нужно знать всё! На вопрос же твой отвечу с удовольствием….
Я выдержал паузу. Звякнул чашкой о блюдце.
– Затем, милейший мой вирусолог, что я намерен финансировать твоё наукообразное предприятие.
– Ничего не прося взамен? Вы-вы-вы – благодетель! Я хочу благодарить вас! В лице! То есть от лица! Словом, всё человечество скажет вам «спасибо»! Все люди всей Земли!
– Именно этого я и хочу. Приблизительно.
– Однако зачем столь огромное помещение, я бы замечательно устроил всё в небольшом сарае! В вашей комнате наконец! Ах, простите бесцеремонность, я глуп, я эгоист. Разумеется, комната – частное пространство, нужное вам для рекреации.
– Не совсем так. Моей комнаты недостаточно. Нам потребуется помещение больших размеров. Производственное помещение.
– Производственное помещение? Для производства чего?
– Вакцины, cher ami . Нашей вакцины. Ибо, после того, как ты создашь опытный образец – что потребуется довольно скоро, посему напрягись – мы должны иметь возможности для ее производства в иных масштабах. Пока не промышленных, но хотя бы серийных… Достаточных для распространения в пределах города, округа. Далее – посмотрим. Главное начать. А там уж… Во всю мощь. Во все лопатки! Эй! Счёт, несите счёт!

14
В этом месте черного моего мемуара следует сделать паузу. Я желаю разобраться в собственной мотивации. Лгать не хочется. То есть ложь я весьма уважаю и практикую, но вот врать самому себе – нехорошо.
Итак – зачем? Зачем вся эта затея с синтезом и производством уникального препарата? Станем действовать по методу Ш. Холмса, отрицая все невозможные версии, до тех пор, пока пред нами не предстанет истина во всем ее ослепительном сиянии.
Начнем с человеколюбия. Отметаю с негодованием, решительно. Нелепее ничего и быть не может. Тщеславие. Уже теплее. Тщеславие – это неплохо. Расчесать прыщик амбиций хочет каждый. Алчность, она же жажда наживы, – вот гипотеза за номером три. Хорошая гипотеза: деньги я любил всегда. Не как глупый и скупой рыцарь или прочие там Шейлоки да старухи-процентщицы. Монеты и купюры – не самоцель, но лучший посредник для получения чувственных удовольствий, к коим я всегда питал страсть самую жестокую. Однако и это не совсем еще в точку.
Утрем сентиментальные слезы: наш победитель – Вечная Любовь. Эфемерная субстанция, вызванная… Черт ее знает, чем она вызывается. «Души прекрасные порывы»? Навряд, навряд. Разве только «души» – это императив. Вчера порывы душили-душили, душили-душили… Как бы то ни было, я действительно отчаянно стремился совершить подвиг во имя Прекрасной Дамы. Но погодите! Все не так просто... Прекрасная Дама, приползшая ко мне коленях со склянкой essence de rosé и словами раскаяния на губах, – это тоже вакцина. Человечество ей не спасёшь, а вот меня – вполне. Если я не верну Веру, то лопну от презрения к себе, ибо гибель внешняя насмешливо обходит меня стороной.
Как видим, одной-единственной причины нет, имеется целый комплекс, выстроенный иерархически. Сейчас, сортируя свои мысли, роясь в мусоре воспоминаний, я прихожу именно к такому выводу.
И была марсельская ночь, теплая и черная. На темной мостовой прели конские яблоки, а сверху наш путь из «Зеленой лампы» до вокзала Сен-Шарль озарялся ртутным светом луны. И тогда-то твой образ, обманная жена моя, и открылся мне средь звезд. Презрительный лик Веры воссиял, и я почувствовал себя тем самым навозом, разлагающимся на влажных булыжниках. И глядя ввысь, на Лунную и бывшую уже Жену, я ощутил себя… Нет, не волком. Паршивым жалким псом. Но сумел проглотить соленый вой, скользкую устрицу тоски. И стиснув клыки, я захотел подняться. Прыгнуть в высь. Стать телом космическим, ярким.
Доказать, что я не тварь, но комета дрожащая, и имею полное право, глядя на мирское копошение внизу, радостно махнуть хвостом из ледяного покоя бесконечной вселенной. Вот тогда-то и родился в моем воспаленном хмельном мозгу этот план. Сам собой, бессознательно, но крепко. И встав поутру не протрезвившимся петрушкой, я механистически начал его осуществлять.