Яблочный Спас : Войнушка

Кем бы ты ни был - мир тебе и свет.

Пикник (Ц)


В том сне не было ни мира, ни света.

Ледяная траншея тянулась из ниоткуда, упиралась в песчаную гору, змеилась дальше до горизонта. Это была Сирия, которая начиналась на левом берегу обычной питерской улицы со сложной Балканской фамилией Турку, а кончалась в разрывах карьеров Парка Интернационалистов, тоже погибших так далеко.

Я полз от начала траншеи к редутам из таявшего снега и молился, чтобы не задело. Осколки свистели, как мухи, непрерывно долбя заиндевевшую землю. Это было похоже на звездопад. Только падали не звёзды, а раскалённые кусочки железа. Они вышибали дух мигом. Лишали лёгкие воздуха. Последнего вскрика. Слов прощания. Те, кого я оставлял за собой, умирали молча. Не успевая выдохнуть или вздохнуть.
С одной стороны, это было неплохо.

Я полз убить Чёрную королеву.
Она была где-то совсем рядом. Из оружия у меня был только пластиковый пистолет, снаряженный детскими пистонами. И белый платок. В нагрудном кармане паспорт, немного денег. Ключи от квартиры.
Я был корреспондентом Последних известий этого мира и полз, чтобы прикончить Чёрную королеву.
А солдаты умирали для того, чтобы я выжил и выполнил свой долг.

Они были так молоды, что в каждом из них я видел своих детей. Светлые волосы, твёрдо сжатые губы. Тонкие пальцы, сжимающие чудовищные деревянные приклады. Пустые глаза, которые вот вот наполнятся небом.

Я полз вперёд, цепляясь за острые куски льда, постепенно поднимаясь выше и выше. И, наконец, увидел огромный карьер, полный чёрных фигур. Они беспорядочно двигались, складываясь в странные геометрические фигуры. Узоры? Ленты? Фракталы?

Там, ближе к границе этого мира, опираясь на вывороченные глыбы льда лежала чёрная королева и прижимала палец к губам. Словно говорила:
- Не надо идти. Останься. Не стоит.

Мне стало страшно, я остался.

И сразу обстрел усилился. Наши солдаты побежали к стеклянному дому из кубиков льда. Оставляя за собой траншею. Раненых. Убитых. Живых.

Времени не было, я побежал с ними.

- Вот почему ты постоянно орешь?
Жена нависла надо мной, нарушая личное пространство. Мы спали порознь больше месяца, но это не остановило её. Видимо я слишком громко кричал во сне.

- Ничего, - сказал я тихо, - ничего... Прости. Приснился дурацкий сон.

В кулаке стыла мокрая льдинка. Висок пульсировал. Под ребром туго колотился резиновый мяч. Жена ушла, плотно закрыв за собой дверь в гостиную. Теперь она спала только там.

Я выдохнул. Повернулся на спину. Вытянул руки и разжал кулаки.

Когда я занимался саньда, нас учили ловить в ладонях горячий шар, раздувать на выдохе и пытаться дышать животом.
Вместо шара в руке появилась капля воды и стекла на простынь.
Я снова закрыл глаза.

Вдалеке набух оранжевым шар, размером с автобус. Что-то хлопнуло и снова засвистело. Я ударился об угол стеклянного куба и замер. В зачеркнутым серым дымом небе плыли ровные уголки самолетов, из которых сыпались комочки парашютистов. То, что они несут всем нам смерть и враг наступает, мне было понятно.

Внезапно, рядом со мной стали возникать фигуры в камуфляже. Из полупрозрачных ветошей цвета хаки, они становились объемней, грубее. Резко застучал справа соткавшийся из стылого воздуха РПК. Волна тепла толкнула меня рукой великана, и я влетел в незаметную дверь, оказавшись на усыпанном осколками толстых стёкол полу.

- Я помогу, иди за мной! - Парень в армейской футболке и берцах схватил меня за локоть и потащил куда-то в глубь коридора.
- Оружие! - Шептал я на бегу, - мне хоть что - нибудь! Есть у тебя, брат?

Парень не оборачивался и все тащил и тащил меня по извилистым коридорам. Мы поднимались, спускались. Ступени лестниц были густо обсыпаны серой цементной пылью и его следы казались единственно правильным маршрутом, как в навигаторе.

Наконец, мы выскочили на второй этаж. За выбитыми стёклами торгового центра развернулась сцена, достойная любой диорамы военного музея. Только в качестве посетителей, здесь был лишь я. Остальные принимали непосредственное участие. И по всем статьям, не как статисты. Что показал осколок, влетевший нам под ноги, сделавший пируэт и, пискнув, застывший в углу.

Синяя полоса делила небо на две половины. Правая пламенела, как зимний восход - полдень, Питер, день сороковой от смерти солнца. Левая синела уже летним грозовым шквалом и под ней громоздились отвалы из щебня - я их уже видел, когда пытался пробраться за них, повинуясь неведомо какому зову. Справа, в жарком мареве выхлопов стоявшей шеренги из страшных в своей стальной угрюмости танков, виднелась нечетная половина улицы, на которой я жил двенадцать лет назад. В Питере. Не в этой чертовой Сирии, которая вдруг возникла из ниоткуда и рушилась в никуда за Парком интернационалистов.

За стеной из железных машин жил своей жизнью обычный город. Замерли в февральских сугробах застывшие машины; мигал, выворачивая на Пражскую улицу, колченогий троллейбус; кто-то стоял в очереди за яблоками в овощном ларьке.

Слева же было лето, гроза и смерть.

Между ними был я, траншея, трупы, дождь из осколков, смерть и стеклянный куб.
Словно сорвали пластырь с небес, обнажив рану.
Мне стало больно, и я снова открыл глаза.

- Если тебе плохо, ты скажи!
Жена причитала, накрывая мой лоб отчего-то холодной тряпицей. Где-то невдалеке плакал ребёнок и я никак не мог взять в толк отчего двенадцатилетний пацан пищит, как младенец. Захлебываясь от собственного крика. Звякнул замок. Чей то чужой голос строго сказал:

- Поверните его. Снимите футболку.

Грудь обожгло холодным, я снова покатился по пыльному полу, закрывая локтями голову.
Снаряд разорвался совсем рядом и моего проводника вышвырнуло в разбитое окно.

Когда глаза открылись, я увидел за спиной очередь из одетых в полосатые халаты женщин. Выглянув в окно, стало понятно, что движения чёрных фигур за отвалами из камней, льда и глины ускорилось. Упорядочилось. И стало ясно, что целью являюсь именно я.

Бабы стояли в очередь. Очередь вела в туалет, который, насколько я отчего-то знал, на этом этаже стеклянного куба был всего лишь один. Пошарив рукой вокруг и нащупав короткий автомат, оставшийся от моего проводника, я снял предохранитель и, направив ствол вверх, плавно выжал спусковой крючок.

- Мы его в лифт не погрузим, - чей-то чужой голос бил в уши; требовательно; строго, но без надрыва.
- Кислород нормальный. Доедет.

Бабы в халатах взвились под потолок вихрем из рваных тряпок. Осели. На пару секунд стало тихо. Я перекатился, сжимая в руках автомат и коротким рывком бросился в открытую белую дверь.
Обычный сортир обычного торгового центра. Сыро. Тепло. Пахнет говном и хлоркой. Сонный рабочий в синем комбезе сушит руки под феном Эврика.
Я молча прошёл в кабину. Закрыл за собой дверь и, не снимая штанов, сел ссать.

- Давайте катетер! Там плохо всё...

Голова болела жутко. За стеной грохотала канонада. Я чувствовал, как стеклянный куб сотрясает мелкая дрожь. Мне было страшно.

- Господи, - сказал я, продолжая ссать не снимая штанов, - Господи, слышишь ли ты меня?
Тут стукнуло так, что штукатурка отлетела с потолка и с силой ударила меня в спину.

- Верни меня, Господи, откуда взял! Я не хочу никого убивать. Я не умею и вообще я не при делах ваших тут... Кто я в этой игре этой? Я же ведь и не пешка даже...

Белую дверь в кабинку с грохотом сорвало с петель. На меня с укором смотрела Чёрная королева. Палец ее правой руки был больше не прижат к губам, но грозил.

- Ты обоссался, пьянь... Это же был новый матрас! Сколько я буду терпеть всё это! Детей бы постеснялся хоть, алкаш...

Я открыл глаза. В спальне пахло свежими цветами. На подоконнике, под полуоткрытым окном, лежал свежесрезанный букет тюльпанов. Их головки, как змеиные жала, были язвительны и остры.

Комната была слишком велика для той, где я коротал время двенадцать лет назад, ожидая развода и новой квартиры.

Она была вовсе не похожа на унылую угловую двушку, проклятую всеми богами улицы Турку и Пражской.
Недалеко от Парка Интернационалистов. Темного города Петра, в котором иногда случаются странные вещи и снятся инфернальные сны.

- Ты проснулся?

Дверь приоткрылась. В комнату всунулся довольный младший.

- Карантин до одиннадцатого мая продлили! Учебе конец! Пошли, я тебе сыграю Дождик, Кариневской, в ля миноре? Вставай!

Я по привычке сунул руку в трусы и облегченно выдохнул:

- Слава богу. Не обоссался.

И снова проснулся.