отец Онаний : бесполезное ископаемое

Один лишь Аркадий пытался высосать жизнь из пальца. Но у него не выходило. То ли палец в рот он клал не тот, возможно если бы клал тот, то и жизнь его была бы совсем иной. А так как норовил Аркадий в рот заложить палец-подрезок, тот который ему на фрезерном станке укоротило, то что с того подрезка высосать осталось - шиш. Аркадий, как вы уже догадались, был дурачок. Хотя и добрый малый.

В обеденный перерыв он видел эротические сны. В них пленительная Жанна Терентьевна из бухгалтерии манила его куда-то вглубь цеха. И он плыл за ней, как Ной на своем ковчеге за землей. И так каждый обеденный перерыв пять раз в неделю. В живую подойти к Жанне Терентьевне, Аркадий боялся больше чем похода к стоматологу. От одного взгляда бухгалтерши он начинал мямлить что-то нечленораздельное и чесаться во всех местах. И это всего за два посещения в месяц, то есть за походом за авансом и за зарплатой. Он бы и аванс не брал, лишь бы не идти в бухгалтерию. Этот нестерпимый зуд, эти эротические обеденные сны после перловой каши с гуляшом, о, боги…

Аркадий думал, что лучше бы ему снились кровавые мальчики, чем Жанна Терентьевна. Ведь в сущности за что себя наказывать- не за что. Сны такие надобно запретить на самом высоком уровне, вплоть до увольнения, Жанны Терентьевны, конечно. Потому что Аркадиев таких мало, а Жанн Терентьевн- пруд пруди. Вот и житья никакого от них нет, во снах являются и манят. А ведь в цеху не безопасно, всякое может случиться. Вон хоть палец на фрезерном станке оттяпает или голову, как у Петровича. Но Петрович- ветеран, ему голову на место быстро поставили, это же не жопа, а голова. Потому что Петрович человек уважаемый, вот его без очереди по всем врачам и провезли. Там стежок, тут стежок и как новенький Петрович, только немой и не пьет. Не во всем еще наша родная медицина шагнула куда надо, но она очень старается. А Петровичу и так сойдет, ему за это прибавку положили к окладу, а он молчит и не пьет. Ладно бы сам не пил, так ты проставься, всадник без головы, и молчи себе дальше в тряпочку.

А эротические сны снова накрыли Аркадия. Хотя сегодня перловку он заменил гречкою, а гуляш минтаем. И необычно взял два компота из сухофруктов. И только закимарил, как снова марево цеха и в пелене этого марева, среди станков, кран-балок и забивания козла Жанна Терентьевна с кулей на голове. Куль её этот очень раздражает. Похож на улей, из которого вот-вот вырвется рой злых пчёл и искусает до смерти. И глазки у неё под большими роговыми очками сомнительно острые, будто очки так, бутафория, для отвода глаз, а на самом деле видит она тебя насквозь.
Минтай плескался в двух компотах и бил жареным хвостом по берегу гречневой каши, Жанна Терентьевна терялась среди станков, один раз даже ее чуть не подцепил крюк ручной тали. А Аркадий за ней, потеющий ловелас. И лишь удар в рельсу, извещающий, что обед закончен, помог Аркаше вырваться из цепких лап сна.

И в день аванса Аркадий был чернее тучи. Нет, не понятно же, скажет любой и каждый пролетарий, аванс- это предтеча получки, это праздник, которому быть. Возможно, только для безголового Петровича, которому пришили голову не важна эта мысль, а тебе, дураку, что же мешает радоваться?!

Окошко кассы. Окошко кассы всегда на высоте пупа. Чтобы страждущий кланялся и клянчил свои кровные- вот какая идея. И кланяются и клянчат и некоторые, особо горемычные, суют в окошко шоколадку или конфету. А из окошка мымра с ульем на голове всё равно не довольна. Ей нужна только закорючка, не человек- а росчерк пера, слесарь за тридцать серебренников, за ним многостаночники два раза по тридцать серебренников и завершает всё эту траурную процессию директор- энное количество раз по тридцать серебренников. Иуда Петрович, вы не расписались,- доносится как иерихонская труба из окошка. И Иуда Петрович вынужден склониться.

Много раз, ах какое же бесчисленное количество раз Аркадий думал об уходе. Но он был слаб, безволен и привык. И к нему здесь все привыкли, даже собаки. Хотя память у собак короткая, за выходные могут забыть и цапнуть за штанину. А его помнили и виляли хвостами и громко лаяли ему вслед.
А еще был Аркадий почти невидим, бесцветен, как моль и занимался не пойми чем. В компании когда обсуждали политику и баб, всегда сходились на том, что все мужики любят толстых баб, ну, примерно девяносто девять процентов, и лишь один процент- очень толстых. Аркадий и этих мыслей не понимал и сторонился. Пить- пил, скидываться- скидывался, но всё время лишь тупо улыбался и боялся, что кто-нибудь догадается о его обеденных снах. Только это мало кого интересовало, когда было что пить и о чем поговорить.

И текла как тонкий ручеек его жизнь. Ручеёк этот перешагивали, в него мочились и бросали мусор. Никто не пытался ловить в нем рыбу или тем более утолить жажду. А однажды ручеёк пересох. И этого никто не заметил. Нет, заметили позже, когда за авансом не пришел один единственный человек. Жанна Терентьевна и заметила и подняла шум. Что ей сдавать ведомость, а этот разгильдяй не соизволил даже прийти и поклониться до пупа. Стали искать нарушителя спокойствия и не нашли. Потом выяснили, что человек то умер. Но Жанна Терентьевна всё равно еще долго возмущалась, почему если умер, то ей не сообщил. Разгильдяй! Она громко хлопнула дверцей окошка изнутри и спустилась в ад.