Шева : Десятый том

С утра субботы настроение у Комова было расчудесное.
Впереди два выходных, а самое главное, - есть увлекательнейшее чтиво. Которое одни беспощадно ругают и поносят, - «если автор болен, пусть лечится, если здоров, подать на подлеца в суд», другие превозносят как «настоящее повествование конца века с очень сложной, многослойной структурой текста»*. Значит, однозначно должно быть интересно.
После обеда, покончив с домашними делами, Комов взял в руки давно облюбованный бестселлер. Одобрительно глянул на обложку с лицом Добролюбова, отфотошопленным под известный портрет Чкалова.
И углубился в чтение.
К удивлению Комова, текст пошёл тяжело. Он всё никак не мог понять, что за странное, фантастическое действо рисует перед читателем автор.
С главным героем - пидорасом.
«Под прикрытием».
Да еще непрерывно приходилось спотыкаться о незнакомые слова, выдуманные автором. Яркие, выпуклые, сочные…но непонятные. Не говоря уже о частоколе слов и выражений, похоже, на китайском языке.
В котором Комов не то что был не силён, а называя вещи своими именами, был пень пнём.
Через какое-то время Комов ненароком заглянул в конец книги и устыдился своей бестолковости.
На последних страницах притаилось два словаря.
«Китайские слова и выражения, употребляемые в тексте» и «Другие слова и выражения».
Внимательнейшим образом Комов изучил их.
И даже попытался запомнить слова и выражения, которые чаще других попадались в тексте: байчи - идиот, гаовань - мужские яйца, гунмынь - задний проход, нимада - мать твою, пеньтань - тупой, сяобень - ссать, табень - срать, Хэй Лун цзян - река Чёрного дракона, ханкун мудень - авианосец, двинуть в LOB или спросить в LOB - совершить акт dis-вопроса способный нарушить M-баланс, сопливить отношения - вступать в сердечный контакт, тюрить мокрые отношения - вступать в генитальный контакт, тюрить сухие отношения - вступать в анальный контакт.
По прочтении словарей читать стало немного легче, но всё равно, текст осмысленней не стал.
Да еще раздражали непрерывно встречающиеся по ходу назойливо приторные ласкательные и мечтательные выражения и обороты с недвусмысленными намёками.
Как-то: козлёнок в шоколаде…нежная сволочь моя…нежноизвестный тебе логостимулятор…мой узкобёдрый ханкун мудень…
К концу дня озадаченный и несколько расстроенный Комов с сожалением подумал, что, пожалуй, право было «Книжное обозрение», написав о романе, - …бессмыслица, аморализм, мрачный гротеск, кощунство, болезненные фантазии.
Уже перед сном Комов решил отвлечься от мокрых и сухих отношений героев бестселлера, безостановочный калейдоскоп и круговорот которых почему-то вызывали у него ощущение, что автор, саркастически ухмыляясь, беззастенчиво сяобенит и табенит на голову читателя.
И взял с полки последний том собрания сочинений Тургенева.
Аж тысяча девятьсот шестьдесят второго года издания.
Десять тонких томов в светло-зелёных обложках достались ему в своё время по случаю.
Как-то, от скуки, начал читать - и не смог потом оторваться.
Легло на душу как влитое.
И лёгкий, ненавязчивый стиль, и понятные, без заумных вывертов и выкаблучиваний отношения героев, а главное, - при чтении Комова не раз посещала мысль, что и с ним было такое же, или подобное и сходное. И он так же загорался от вспыхнувшего чувства, думая, что оно единственное, неповторимое и последнее, а потом маялся сердечной болью, разочарованием, негодованием, опустошением, глухой тоской.
Более всего у Тургенева ему нравились романы и повести.
«Рудин», «Дым», «Ася», «Вешние воды». «Отцы и дети», конечно.
Последние строки которого он не мог читать без того, чтобы тяжёлый и горький ком подкатывал к горлу, а глаза набухали дурацкой, сентиментальной влагой.
«Записки охотника» он не оценил. Может потому, что был не охотник. Да и не деревенский житель.
Но вот десятый том Комов в руки еще не брал. По опыту зная, в последнем томе собраний сочинений классиков обычно размещают их очерки, статьи, переписку.
Малоинтересное чтиво.
Но так, для разрядки, - почему нет?
Он открыл книгу.
«Стихотворения в прозе».
Стихотворения? У Тургенева? Забавно…
Благо «стихотворения» были небольшими - на полстранички, а то и меньше.
…Уже заполночь Комов прочёл последнее - пятьдесят первое.
Он был ошарашен.
Каждый из этих маленьких текстов был удивительно точной квинтэссенцией того или иного чувства, поступка или события в жизни человека. Будто изящные, миниатюрные скульптуры, высеченные из камня умелой рукой умудрённого жизнью мастера.
Который бережно отсёк всё лишнее, высветив, выпятив, обнажив самую суть.
И темы, темы-то! Вечные, глобальные…но на удивление актуальные и поныне.
Ведь люди-то ни хера не изменились.
Дружба, вражда и предсмертное прощение в «Последнем свидании»: …настал недобрый миг - и мы расстались как враги. Прошло много лет…Я едва узнал его. Порывисто протянул он мне страшно худую, словно обглоданную руку, усиленно прошептал несколько невнятных слов - привет ли то бы, упрёк - кто знает? …скатились две скупые, страдальческие слезинки.
Горе смерти любимого человека в «Маше»:..Вошёл я к себе в избу, остановился посерёдке и говорю так-то тихохонько: «Маша! а Маша!» Только сверчок трещит. Заплакал я тутотка, сел на земляной пол…
Литературная критика в «Дураке»:…Кончилось тем, что издатель одной газеты предложил дураку заведовать у него критическим отделом. И дурак стал критиковать всё и всех, нисколько не меняя ни манеры своей, ни своих восклицаний.
Отношение к журналистам в «Корреспонденте»: …- Да это бьют не убийцу. – Не убийцу? Всё равно, пойдём отнимем его у толпы. – Нет, это бьют корреспондента. – Корреспондента? Ну, знаешь что: допьём сперва стакан чаю.
Мажор в «Эгоисте»:…Он родился здоровым; родился богатым…Он никогда не заботился ни о ком, кроме собственной - столь примерной! - особы, и искренне возмущался, если и другие также старательно не заботились о ней!
Страшное и мистическое в «Черепах», будто предтече многих текстов и фильмов двадцатого века: …И вдруг - словно по мановению волшебного жезла со всех голов и со всех лиц слетела тонкая шелуха кожи - и мгновенно выступила наружу мертвенная белизна черепов, зарябили синеватым оловом обнажённые дёсны и скулы.
Грусть безответной любви в «Н.Н.»:…Стройно и тихо проходишь ты по жизненному пути, без слёз и без улыбки, едва оживлённая равнодушным вниманием. Ты добра и умна…и всё тебе чуждо - и никто тебе не нужен.
Печальные стариковские думы в «Старике»:…Сожмись и ты, уйди в себя, свои воспоминанья, - и там, глубоко-глубоко, на самом дне сосредоточенной души, твоя прежняя, тебе одному доступная жизнь блеснёт перед тобою своей пахучей, всё еще свежей зеленью и лаской и силой вечны!
Осознание бессмысленности жизни в «Завтра, завтра!»:…Как пуст, и вял, и ничтожен почти всякий прожитый день! Как мало следов оставляет он за собой! Как бессмысленно глупо пробежали эти часы за часами!
Тоска старческого одиночества в «Без гнезда»:…Куда мне деться? Что предпринять? Я как одинокая птица без гнезда. Нахохлившись, сидит она на голой, сухой ветке. Оставаться тошно…а куда полететь?
Ожидание смерти в «Что я буду думать?..»:…Что я буду думать тогда, когда мне придётся умирать, если я только буду в состоянии тогда думать? «Как? это уже смерть? Так скоро? Невозможно! Ведь я еще ничего не успел сделать…Я только собирался делать!».
Жизненная кода в «Когда меня не будет…»:…Когда меня не будет, когда всё, что было мною, рассыплется прахом, - о ты, мой единственный друг, о ты, которую я любил так глубоко и так нежно, - не ходи на мою могилу…Тебе там делать нечего.
Перед тем, как отложить книгу и провалиться в сон, Комов наугад пролистнул дальше.
Взгляд выхватил абзац:…Мне хочется только, перед прощанием, сказать несколько слов моим молодым современникам - моим собратьям, вступающим на скользкое поприще литературы…Наступили новые времена, нужны новые люди…
Комов восхитился, - Это же надо так сказануть - будто припечатал! – скользкое поприще литературы.
…Под утро Комову приснился удивительно красивый сон.
Море.
Или даже океан.
По глади которого скользит огромный авианосец.
На его палубе вместо палубных истребителей видны стайки девушек в длинных платьях и шляпках с перьями.
Гуляют под руки…
По двое, по трое.
«Тургеневские» девушки, - умилился Комов во сне.

Утром, выпив чашечку обязательного и непременного кофе, и устроившись поудобней, он опять открыл вчерашний бестселлер.
Прочёл:…Это не воспоминание. Это старая кровь, которая плещет во мне. Моя мутная Хэй Лун Цзян, на илистом берегу которой ты гадишь и мочишься.
Закрыл книгу.
- Полный ханкун мудень.
Усмехнулся, - Или, в переводе на нижегородский, - полна жопа огурцов.


* Из рецензий на роман В.Сорокина «Голубое сало»